Дом на Баумановской - Юлия Викторовна Лист

назад появился в этой комнате перед следователем и пытался взять на себя убийство, звучал в полной тишине, хотя народу набилось в маленький кабинет Фролова человек пятнадцать. Никто и ахнуть не смел, когда Лёня, глядящий на сцепленные до побеления свои пальцы, говорил про все домашние зверства губпрокурора, который в эту минуту пребывал на своей службе, преспокойно перелистывал бумаги, находясь несколькими этажами выше.

На последних словах студента Грених случайно поймал взгляд врача «Скорой помощи», у которого от удивления высоко взметнулись брови. В ответ Константин Федорович пожал плечами, мол, я же говорил, что здесь без спешки никак.

В эту минуту раздался телефонный звонок на столе старшего следователя, Фролов взял трубку и с недоуменным лицом, почему-то глядя на Грениха, долго слушал, кивал, поблагодарил и дал отбой.

– Угрозыск, – сообщил он. – Говорят, нашли Лизу Бейлинсон.

Соколов ахнул, схватившись за грудь.

– Жива! – поспешил добавить Фролов. – Цела и невредима.

– Я попросил найти ее и звонить сюда, – пояснил Константин Федорович.

Студента, который от счастья потерял сознание, вновь уложили на носилки. Теперь дежурный врач мог его доставить по назначению.

Фролов объявил присутствующим, что пока все свободны, позже он составит протокол допроса и попросит понятых расписаться.

– Константин Федорович, – сказал он, когда все разошлись, – нельзя пороть горячку. Ваш свидетель поможет арестовать его только за жестокое обращение с женщинами и несовершеннолетним, за принуждение к даче ложных показаний и шантаж.

– А тебе этого мало? – развел руками Грених.

– Мало… Свидетель ненадежный, он соврал раз.

– Его ведь принудили! Ко всему этому еще можно добавить и убийство Киселя. Наверняка его в дежурной камере так же в живот ручкой ножа приложили, не дав опомниться, выдернули из брюк ремень – минуты достаточно, чтобы петлю сделать, сунуть под нее ножку от табурета, завертеть, удушить. Эксгумировать его придется, чтобы посмотреть, есть ли разрывы внутренних органов. Да и того Черногубова, что на часах стоял, допросить бы хорошенько, с пристрастием, можно с гипнозом – он пустил то ли Сацука, то ли самого Швецова…

Фролов набрал воздуха в легкие, тер лоб, кусая губы. От обилия сведений у него голова шла кругом.

– Но как же все остальное? – выдохнул он. – Как мы докажем, что прокурор – это не Швецов, а атаман Степнов?

– Начнем с того, что он выдал Сацуку удостоверение и посадил в рязанскую губчека.

– Он его туда не сажал, нет никаких письменных свидетельств. А удостоверения, говорю, он сотням выписывал. Он был начальником губисполкома!

Грених стиснул зубы, решив, что Фролов должен знать о том, что поведала мать Коли.

– Ольга Бейлинсон созналась, что он прибыл с войны в мундире венгерского капитана, осадил ее дом, гонял уездную милицию, а потом воспользовался старым паспортом настоящего Швецова, когда заявился к красным от командира Рязанского революционного отряда. А в 22-м стал перебираться в Москву, перетаскивать всю свою банду. Ведь он был большим начальником, у него уже образовались связи. Да они у него уже были и до войны, скорее всего…

Грених замолчал, пытаясь еще раз прогнать в уме разговор с Ольгой.

– Он поступил в 3-ю гренадерскую дивизию в 1916-м, а до того являлся к сыну в усадьбу, значит, не служил, – добавил он в раздумьях.

– К кому? – не понял Фролов.

– Поступить в 3-ю гренадерскую он мог, если жил в Москве… Под какой он записался фамилией? Уж точно не под венгерской.

– Он же заявился к ней в венгерском мундире! Какая может быть гренадерская дивизия и как тогда вы могли его видеть у себя в перевязочном пункте?

– Но он совершенно точно венгр. Глаза у Коли уж больно цыганские, и у него самого.

– Константин Федорович, вы говорите непонятные вещи! Итальянец, венгр! Глаза цыганские. Почему?

– Подожди, Фролов, мысль собьешь. При чем тут итальянцы? – вскинул на него Грених руку. – Совершенно точно он венгр. И первая его жертва, Миклушин, какой-то его родственник. Иначе как объяснить выбранную им цель и синий мундир, который он носил? Ты еще не вернул дело в архив?

Фролов смотрел на него, потерянно хлопая глазами. Наконец сообразил, подбежал к шкафу, густо заставленному папками с делами, стал искать в стопке под литерой «М». Грених быстро нашел то старое фото, где был изображен пятидесятилетний Миклушин в мундире капитана венгерского полка образца до 1908 года с обшлагами «медвежья лапа», снятая фуражка была у него в руке, в стороны торчали густые кавалерийские усы.

По черно-белому фото невозможно было понять, каков настоящий цвет его коротко стриженных волос, но глаза – эти опущенные уголки и тонкие губы, здесь чуть прикрытые усами, – теперь Грених это видел отчетливо – принадлежали Швецову. Грених положил фотокарточку перед Фроловым на стол и накрыл рукой высокий лоб венгерского капитана, а под пальцем другой руки спрятал усы.

– Ну что? – спросил Константин Федорович, глядя на вытянутую физиономию Фролова. – Никого не напоминает?

– Э-э… м-мм… – замычал старший следователь, долго всматриваясь в карточку. – Этого не может быть!

Побелев, он отошел от стола, поднял брови, с силой сжал двумя пальцами глаза.

– Этого не может быть! – повторил Фролов.

Теперь история Грениха, который повстречал в своем перевязочном пункте человека с именем нынешнего прокурора губсуда, не казалась ему сказочной. Начали появляться довольно весомые доказательства существования таинственного мстителя, разбойника и авантюриста, который так ловко втерся в госорганы, что его не обнаружил бы и сам Шерлок Холмс.

– Прямо как в «Собаке Баскервилей», ей-богу… Как там было про Гуго Баскервиля на стене? «Начнешь изучать фамильные портреты и, пожалуй, уверуешь в переселение душ».

– Наш Швецов первым делом, получив новое имя и перебравшись в столицу, отправился убивать собственного отца, которого, видно, за что-то ненавидел. И его прежде совершенно не интересовали ни квартиры, ни венгры. Он явился в дом № 13, застрелил Миклушина, а потом…

Грених перелистнул несколько бумаг и некоторое время читал протоколы.

– А потом он является к семье убитого как заведующий юридической частью Московского отдела социального обеспечения и принимает от его супруги заявление о назначении им пенсии, помогает им собрать необходимые справки, уговаривает съехать в Подмосковье, где будет поспокойней, что они, послушавшись совета «такого» человека, впоследствии и делают. Ему остается пустая квартира. Ну как «ему»? Не ему, конечно. Но он знает, что в нее кто-то должен въехать из тех, кто стоит в очереди на жилплощадь. Нетрудно подсуетиться и поселить в квартире, в которой еще не оттерли кровавое пятно со стены, своего подельника, доктора Бейлинсона. Вот так семья Коли и поселилась в этом «венгерском» доме. А после – судя по твоему, Фролов,