Черный тополь - Полина Москвитина

Белую Елань кутала плотная мгла чадного дыма, будто кто стлал по земле невероятно огромную рваную шаль с длинными бахромами.

Ночами, если подняться на Татар-гору, видно было, как пламя танцевало на далеких таежных хребтах. А днем весь горизонт был укутан в непроницаемую сизую мглу. Вековые пихты и ели, разлапистые сосны по песчаным склонам рассох вспыхивали от комля до вершины красными столбами. Две-три секунды – и от заматерелого дерева оставался тощий огарышек, торчащий свиной щетинкой.

Страшен пожар в тайге!

Горели медведи, белки с пушистыми хвостами, проворные рыси, красавцы-маралы с неокрепшими летними рогами и отяжелевшие матки. Никакая живность не могла спастись в пожаре леса. Там, где бушевало пламя, – лежало безжизненное черное поле с дымящимися огарышками деревьев.

Однажды утром на Белую Елань вылетело пяток маралов. Измученные, безразличные ко всему, звери шли серединой улицы, не обращая внимания на собачий, переполох, сопровождавший их от крайней избы Михея Заболотного до дома Санюхи Вавилова. Как-то под вечер в улице появилась тяжелая медведица с двумя пестунами. Она вылетела из-за Малтата как очумелая, про-косолапила по улице, но, вовремя опомнившись, кинулась в проулок Авдотьи Толовешихи и скрылась в зарослях чернолесья.

Где-то высоко в небе день и ночь ревели самолеты, кружась над огненным океаном. Самолеты пролетали над деревней, сбрасывали пакеты, указывая, в каких местах возникли новые очаги огня. И люди, от мала до велика, шли на тушение пожара, задыхаясь в смрадном, вонючем дыме, стелющемся низовьем, лезли в холодные воды рек и ключей, и все шли и шли, не в состоянии подступиться к огню.

Когда попробовали тушить встречным огнем, вышло совсем плохо. Встречный огонь понесло на промышленные массивы леса, куда повернул ветер.

Анфиса Семеновна голосила:

– Ой, тошно мне! Ой, тошнехонько! Сгорит Агния-то в этом пожарище. Сгорит! И малого сгубит, горемычная!..

– Не наводи паники. Поди, уж давно выбилась к геологам, – утешал Зырян.

Под вечер собрались тучи. Они ползли медленно, наливаясь синевою, будто им трудно было подступиться к горящей тайге.

Аркадий Зырян, проснувшись ночью, услышал, как по крыше дробно забарабанил дождь. Выбежал на крылечко в одних подштанниках, поглядел на обложные тучи – и ну танцевать, шлепая по приступкам голыми пяткам.

– Ат-та-та-та! Та-та! Ат-та-та! Еще прибавь! А ну, небесная канцелярия, выдай по моему наряду. Еще! Еще! Так ее, так ее дуру пересохшую!..

И дождь, будто подчиняясь Зыряну, припустил как из ведра. В доме проснулись ребята – Федюха и две дочери, и даже Полюшка Агнии. Соскочила и Анфиса Семеновна. Как же можно было лежать в такой праздник, как явление дождя на испепеленную пожаром и зноем землю, на увядшую и заброшенную огородину, на сварившиеся хлеба на склонах отрогов Татар-горы? Теперь, может, и Агния с Андрюшкой скоро придут!

Вся семья Зыряна высыпала на крыльцо.

– Слава тебе господи, мать пресвятая богородица-заступница смилостивилась! Сроду не молилась и то помолюсь, – сказала Анфиса Семеновна, протягивая ладошки под дождевые капли.

– Ты же пророчила, что тучи разойдутся! Хэ! Пророк. Если сказано – дождь нужен, значит, не замедлит явиться. Потому у Советской власти с небом нерушимый контракт заключен. Теперь жди. Не сегодня-завтра – Агния прибудет!

– Хошь бы скорее дал-то бог! Не радуйся допрежь времени. Заплясал, как маленький. А ну, иди обуйся!

– А ты не «нукай». Я не мерин. Если говорю, значит, имею достоверные сведения, а так и предчувствия… Агния не из, таковских, чтобы в тайге пропасть!

– Фу, как небо-то заволокло! – вставила Полюшка, спросонья поеживаясь от дождевых капель.

– А ты не «фукай»! Этот дождик теперь для твоей матери и для всей живности слаще меду.

Дождь лил и лил. Пересохшая пыльная улица впитывала дождевую воду, собирала в канавы и гнала мутным говорливым потоком в пойму Малтата. Гроза шла сторонкой. Над Белой Еланью вспыхивали молнии. И после каждой вспышки молнии через несколько секунд урчал гром.

VIII

Глубокой ночью Агния с Андрюшкой подошли к Верхнему Кижарту, где работал со своим отрядом главный геолог приискового управления Марк Граник.

В низине, возле реки, в трех избушках-времянках жили рабочие прииска. Со всех сторон откуда-то налетели собаки. Из первой избушки вышел мужик, пригляделся, спросил: кто едет и откуда?

– Агния Вавилова? Вот те и на! Живая. Думали, сгорела в пожарище, – удивился мужчина и подошел ближе. – Тебя же ищут наши геологи. Сам Двоеглазов два дня крутился на вертолете над тайгой, да разве что узришь в этаком дыму!

– Ищут? – У Агнии дрожали ноги в коленях, и во всем теле разлилось такое бессилие, что она еле стояла. – Он здесь, Двоеглазов?

– Еще позавчера уехали все. Беда у них стряслась. Говорят, будто тайгу поджег кто-то из ваших – Демид Боровиков, который из плена заявился. Завербованный, должно…

У Агнии захватило дух.

– Демид Боровиков? – И сразу же усталость сменилась страхом. – Кто про него такое говорит?!

– Да сам Двоеглазов сказывал. По радио вызвали его в Белую Елань.

Агния хотела крикнуть: «Неправда? Демид не поджигал тайгу». Но ничего не сказала. Оглянулась на Андрюшку: тот сидя спал в седле.

– Пойдем, Агния. Тут наш приисковый геолог, Марк Георгиевич. В избушке-то у него просторнее.

Фыркали лошади, лаяли собаки, и тайга казалась темной и густой: нырнешь – и с концом. Агния не помнит, как дошла до избушки, что еще говорил приискатель и как встретил ее Марк Граник. Все это пронеслось в тревожном, тяжелом полусне. Граник тоже подтвердил, что Демид Боровиков арестован как будто бы за поджог тайги и что Двоеглазов срочно вызван на вертолете в Белую Елань.

– Что же это такое, Марк Георгиевич? Зачем Боровикову жечь тайгу? Чуть не каждый год и до него случались пожары!.. Я же видела, как браконьеры убили марала и собирались подпустить «красного петушка».

«Надо скорее возвращаться в Белую Елань…»

– Это же на дурака рассказ, чтоб Демид стал жечь тайгу! Браконьеры жгут.

– Может, оно и так. Но дело-то посложнее будет. Пчеловода кижартской пасеки Андрея Северьяновича нашли убитым. А Демида взяли в двух километрах от пасеки в тот же день…

«Так вот оно что! Значит, Андрея Северьяныча убили! Потому он и не встретил ее с Андрюшкой, как обещал».

– Но какая же нужда Боровикову убивать пчеловода?

– Вот тут-то собака и зарыта,

– Боже мой, боже мой!

Агния закрыла лицо руками. Она слышала, как приплелся в избушку Андрюшка, упал и захрапел на нарах. Что-то еще говорил Граник, спрашивал – не отозвалась. Взяла тужурку, вышла на волю, присела возле старой сосны, глубоко вздохнула.

Предутренняя синяя марь начинала отбеливать тайгу. Сна не было.

Не помнит Агния, сколько так просидела. Час ли, два ли прошло.

Красноватый диск солнца выплыл над горизонтом.

Бывают минуты в жизни у человека глубокие, как колодец. Посмотришь в него – дна нету. Оглянешься – и не знаешь, год ли, десять ли прошло? А может, века пролетели?

Подошел Марк Граник.

– Так и не отдохнули, Агния Аркадьевна? Поспали бы…

– Ничего. Я не устала…

– Я только что говорил по рации с Двоеглазовым. Он сейчас в Жулдете. Очень рад, что вы счастливо вышли из пекла. Там решили, что вас тоже захватил пожар. Никак не могли пробиться на то «смертное место». Кстати, что там за место, Агния Аркадьевна? Мираж, наверное? Двоеглазов уверен, что там ничего существенного нет.

– Что вы, Марк Георгиевич! Там сплошная золотоносная жила.

– Значит, там все-таки есть золото?

– И много! – ответила Агния и опять подумала о Демиде: «Кто же оговорил его? Неужели опять Головешиха? Будь она проклята!..»

IX

А было так…

Над Жулдетской пасекой сгустились вечерние тени. В синеве неба едва пробились робкие звезды. От реки дохнуло сыростью. На огромной поляне у подножия Лешачьих выводков рядками белеют ульи пчел. В мареве вечерней дымки они кажутся большой деревней, когда глядишь на них вот так, с высоты крыльца.

Андрей Северьянович смотрит на домики пчел, и что-то тяжелое, давящее подкатывает под сердце. Глазами бы не глядел!..

Мудрая, сложная жизнь у пчел в дни летнего взятка. Без устали трудятся они с утра до вечера, умиротворенно жужжат, прошивая прозрачный воздух золотыми пулями. Осматривают медовые запасы, очищают восковые ячейки для червления. Косяки трутней, лениво ползая по раминам, с нетерпением ждут, когда же настанет, наконец, и для них отрадный час! Поднявшись высоко в синее поднебесье, они будут оспаривать между собою первенство за брачный миг с маткой-молодкой. После чего самец вернется на землю только для того, чтобы вскоре умереть. А матка, радостно гудящая, найдет свой улей не для того, чтобы жить в нем на положении заневестившейся молодки, а чтобы сплотить вокруг себя молодых пчел, строиться с ними в новом жилье и уже никогда не покидать его – работать, работать, плодить деток! Невелик век матки. Всего каких-то три-четыре годика. Но вся ее работа радостная, разумная, беззлобная и строгая!..