Миры Стругацких: Время учеников, XXI век. Важнейшее из искусств - Андрей Чертков

Старец поскреб по дну, на удивление быстро опорожнив котелок, облизал ложку и губы, далеко высунув язык, и сообщил:

— Невкусно. Не научилась ты еще, Нава, вкусно готовить. Без мужика разве научишься? Женщина без мужика, как рот без языка. Вот Молчун станет мужиком — ты и научишься. С мужиком сразу научишься, потому что его кормить надо, а если мужика не кормить, он по сторонам глядит. А ежели по сторонам глядит, то и ноги сделать норовит… Так что ты корми его. Пока он, правда, не мужик. Какой из него мужик. Если голова только-только приросла, а то отдельно от тела была. Обида-Мученик тело нес, а Колченог — голову и разговаривал с ней. Только голова без тела не по-людски шелестела.

— Ты чего несешь, старый пень? — вдруг осерчала Нава. — Какая голова без тела? Это у тебя тело без головы! Все высохло внутри: стукни — дым пойдет с пылью. Ты чего болтаешь? Всегда у Молчуна голова на месте была, не то что у некоторых, у которых что есть голова, что нет — все равно. И мужик он хороший!

— Какой же он хороший мужик, если женщину распустил? Еще никого не родила и готовить не научилась, а уже кричит на меня.

И тут я почувствовал, что мне надоело стоять бревном вкопанным и даже листьями не шелестеть.

— Знаешь, дед, — сказал я, — кажется, я уже стал мужиком, и почему-то мне хочется табуреткой тебе по грибной шляпке стукнуть, посмотреть, что у тебя там внутри, — может, и на самом деле труха пыльная? Давай посмотрим…

Сил бы у меня поднять табуретку не хватило, но голос мне удалось изобразить весьма грозный, умел я, оказывается, голосом владеть. И брови нахмурил, гнев на физиономии быстренько сляпал. Но Старцу большего и не понадобилось — он вскочил с табуретки и мгновенно оказался у выхода.

— Ты, Молчун, лучше бы молчал! — сердито выкрикнул он. — Неправильно тебе голову прилепили. А может, она и не твоя вовсе?..

И растворился в сумраке сеней.

— Носит же ветер по лесу, — вздохнула Нава. — И гнать — грех, и терпеть — смех. Ты, если я старая такая же буду, лучше меня мертвякам отведи. Не хочу я так…

— Я старше тебя, — усмехнулся я. — Это тебе придется для меня местечко глухое в лесу искать.

— Фу-у, — нахмурилась Нава. — Куда-то у нас не в ту сторону разговор пошел. Давай снова начнем… Как ты меня здорово защитил! Мне даже самой страшно стало, когда ты меня защищал. Где это ты научился такой голос делать? У нас никто так не умеет, даже если сильно рассердится. Кричать умеют, а ты не кричал, ка-ак сказал… Если б я не знала, что это ты старику так говоришь, то раньше его в дверь выскочила бы… «Кажется, я уже ста-ал мужико-ом, — попыталась она меня изобразить, но с ее музыкальным, как колокольчик, голоском это получалось очень потешно. — И-и-и по-че-му-у-то мне хочется табуреткой тебе по грибной шляпке, — сделала она резкое ударение на „мне", — стукнуть, посмотреть, что-о-о у тебя там внутри, — может, и на самом деле труха пыльная? Дава-ай посмо-о-трим…» А правда, верно ты заметил, что у него лысина на грибную шляпку похожа — точно как у бледной поганки… Ты меня всегда защищай, Молчун, мне нравится, как ты меня защищаешь… Настоящий муж!

«Разве только мужья женщин защищают?» — хотел я было спросить, но вопрос мелькнул и растаял в потоке ее милой болтовни. Чирик-чирик, чирик-чирик — и мысли, как зернышки в воробьином клювике, пропадают, склевываются. Мне и не жалко для такого воробушка, только этот нудящий шум в голове достает. Наверное, последствия удара головой?

— Ты давай обопрись на меня, — предложила она. — Пойдем около дома погуляем… Надо скорей тебя мужиком делать, а то ведь голосом не каждого испугаешь. Это Старца да меня можно голосом испугать, а Кулака, к примеру, не испугаешь, он сам на кого угодно наорать может. Правда, у тебя все равно страшней получается. Может, и не так громко, а страшней. Сила в голосе, будто ветер в нутро ударяет. Но голосом не всех испугаешь, иного и кулаком надо или лучше палкой. Вот найдем тебе палку, и будешь всех от меня отгонять, потому что я жена твоя и нечего всяким ко мне приближаться. Правда, в нашей деревне, не в той, где мы с мамой жили, а в этой, все добрые, потому что они меня не выгнали, а оставили у себя и тебя дали выхаживать, а ты тут самый лучший, хоть и молчишь много. Но наверное, ты молчишь много, чтобы мне не мешать говорить, потому что ты добрый. Ты очень хорошо слушаешь, но если ты не будешь меня останавливать и сам не станешь говорить, то я могу и заговориться. Это когда говорят-говорят, а потом остановиться не могут. А если силой заставить замолчать — рот заткнуть или по голове стукнуть, — то заболеть может человек молчанкой. А молчанка — страшная болезнь. Слушай, Молчун, а может, у тебя молчанка? Надо тебе прививку от молчанки сделать, а то я не делала…

Это все из нее сыпалось, пока мы преодолевали два порога: из комнаты в сени и из сеней на улицу. Кажется, я слишком высоко поднимал ноги, на всякий случай, опасаясь споткнуться, но это мелочи. Главное, что на своих двоих, пусть и с Навиной помощью. Мои ходильные успехи меня вдохновляли и окрыляли. Мы вышли из дому и немного постояли, пока я щурился и моргал глазами, привыкая к яркому свету и цвету. Отвыкло мое зрение на лежанке от этого великолепия. С ума сойти — какие сочные и яркие краски! Мечта оператора! Какого такого оператора? Мне это действительно начинает надоедать: выскакивают какие-то слова, смысла которых я понять не могу, хотя чувствую, что должен. А это тебе, Молчун, наука: не бейся впредь головой о дерево. Можно подумать, что я специально. Но зачем-то я здесь оказался? Или это чистая случайность — должен был оказаться в другом месте, а очнулся здесь?.. Но до чего же вся эта лепота знакома, будто во сне ее видел, а сейчас разглядел наяву. И приземистый глинобитный домик, заросший кудрявым плотным зеленым мхом вперемешку с изумрудной травкой, как в две недели раз бритый мужчина. Очень даже приятный зелененький домик. Уж точно приятнее небритого мужика.

— Знаешь, как мох здорово укрепляет глину корнями! — восторженно сообщила мне Нава, проследив за моим взглядом. — Даже если дерево упадет, дом устоит, проверено. И никакой дождь не промочит этот слой — все отскакивает и стекает. Остается ровно столько, сколько мху для жизни нужно. Только не любую траву и мох на доме сеять можно… Ну, я тебя еще научу различать, какие можно, какие нельзя.

А на фига мне? Что ли, построить дом, родить сына (не люблю я пацанов!), посадить дерево? Последнее особенно актуально в лесу… Лезет же в голову чушь всякая! И как проскальзывает сквозь Навино чириканье?

Мы уже тихо-тихо брели по тропинке от дома через заросли кустарника, усыпанного аппетитно красующимися ягодами темно-синего с серебристой пыльцой цвета. Через смешанную березово-хвойную рощицу вышли на большую поляну, заросшую молодой травой, в которой кувыркались голые загорелые дети. Впрочем, при нашем появлении они моментально бросили свои кувыркания и обступили нас. Маленькие такие лесовички и лесавочки, побеги, цветочки, ягодки, орешки… Будущее этой расы.