Неоконченное путешествие Достоевского - Робин Фойер Миллер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
24
Подробнее о страхах, присущих как Мышкину, так и Достоевскому по вопросу о прямом выражении идей, см. [Miller 1981: 10–16, 150–152, 201–205, 224 и далее].
25
Здесь Достоевский цитирует строчку из знаменитого стихотворения Ф. И. Тютчева «Silentium» (1836).
26
Заметим также, что здесь Достоевский снова постулирует: изменение произойдет снизу, тогда как в 1860-е годы, вскоре после возвращения из Сибири, он, казалось, выражал несколько иную точку зрения (за исключением, быть может, области искусства, где писатель всегда ориентировался на реакцию читателя, а не на идеологические намерения и тенденции автора). Ср. то, что говорилось ранее в этой главе о важности занятия искусством ради искусства как для автора, так и для читателя.
27
Реакция на творчество Достоевского неизменно была поляризованной и разнообразной. На одном полюсе находится утверждение Бердяева: «Достоевский и есть та величайшая ценность, которой оправдает русский народ свое бытие в мире» [Бердяев 2016: 510]. Другой крайностью являются комментарии, подобные высказыванию Д. Г. Лоуренса: «Все это мастурбация, все это непродуманно, и от этого устаешь» [Lawrence 1965: 99-100] или Набокова: «…мне чрезвычайно хочется развенчать Достоевского» [Nabokov 1981: 6]. См. также [Miller 1986: 1–4; Kaye 1999: 1-29 и далее]. Переписка Милана Кундеры и Иосифа Бродского, напечатанная в «Нью-Йорк тайме» (6 января и 19 февраля 1985 года), представляет собой еще один увлекательный виток дискуссии о творчестве Достоевского. Чтобы лучше понять этот обмен мнениями и его более широкое значение, см. работу Кэрил Эмерсон «Кундера о нелюбви к Достоевскому» [Emerson 2011: 223–224].
28
См. два отличных анализа этого рассказа [Jackson 1981: 20–33; Frank 1983: 116–127].
29
Вначале дается вступление, где издатель поясняет, что после смерти Горянчикова бумаги оказались у него. Среди них есть рукопись, «недоконченная, может быть заброшенная и забытая самим автором. Это было описание, хотя и бессвязное, десятилетней каторжной жизни, вынесенной Александром Петровичем. Местами это описание прерывалось какою-то другою повестью, какими-то странными, ужасными воспоминаниями, набросанными неровно, судорожно, как будто по какому-то принуждению. Я несколько раз перечитывал эти отрывки и почти убедился, что они писаны в сумасшествии. Но каторжные записки… показались мне не совсем безынтересными» [Достоевский 4: 8]. Достоевский намеренно сопроводил свой роман известной рамкой: издатель находит некоторые заметки, следуя традиции, уже известной по произведениям Пушкина, Лермонтова и Гоголя. В. Б. Шкловский в «Повестях о прозе» первым стал трактовать это произведение как документальный «роман особого рода» [Шкловский 1966: 201]. Было много интересных попыток отнести «Мертвый дом» к тому или иному жанру, см., например, [Jackson 1981: 6–7]. Из недавних работ см. отличную статью Карлы Олер с выводами относительно проблемы жанра [Oeler 2002]. Исследовательница считает, что критики обычно «склоняются к одному из двух крайних полюсов, определяя текст, строго говоря, либо как мемуары, либо как роман» [Oeler 2002: 519]. Джон Джонс утверждал, что «роман имитирует беспорядочную реальность мемуаров покойного, жизнь в том виде, в каком он ее прожил и записал. В результате возникает произведение искусства, создающее впечатление небрежности, предварительности всех оценок, полное сплетен, досужих домыслов, противоречий и в первую очередь – неопределенности» [Jones 1983: 158]. Морсон усматривает жанровые черты произведения именно в его двойной повествовательной идентичности – соединении голоса вымышленного женоубийцы и репрезентации автобиографического каторжного опыта Достоевского. «В действительности, – пишет Морсон, – роман может читаться совершенно по-разному, в зависимости от того, какого рассказчика мы в нем предполагаем. Достоевский ошибся? Возможно, но я думаю, что нет. Скорее, произведение играет своей двойственностью, как рисунок-обманка, представляющий одновременно утку и кролика» [Morson 1999: 491–492].
30
Более подробно об увлечении Достоевского готическим романом и преобразованиях условностей этого жанра в его творчестве см. в главе 7, а также в моей статье [Miller 1983] и монографии [Miller 1981: 108–125].
31
См. также [Peterson 2000]. Петерсон подчеркивает «эстетику беспорядка» у Достоевского в «Мертвом доме». Жак Катто предполагает, что в этом произведении Достоевский создал новый жанр, «литературу заключения» [Catteau 1982] (цит. по: [Oeler 2002: 521]).
32
Джеймс Сканлан, размышляя об отсутствии раскаяния у осужденных, замечает, что Достоевский тем не менее не говорит, что «какое-либо человеческое существо было лишено „дара“ совести при рождении или что этот дар был безвозвратно утерян» [Scanlan 2002: 93].
33
То, что «отцеубийство» Ильинского позже стало для Достоевского одним из источников для создания образа Дмитрия Карамазова, было показано, среди прочих, Робертом Л. Белнапом [Belknap 1967: 15]. См. также [Реизов 1936: 549]. Более подробный рассказ о Д. Н. Ильинском, который, как оказалось, не был осужден за убийство, см. [Belknap 1990: 61–62], см. также комментарий в Собрании сочинений [Достоевский 4: 284].
34
О перемене Достоевским мнения по поводу признания крестьянами-арестантами своей вины см. [Jackson 1981: 10].
35
Воспоминания А. Милюкова о расставании Достоевского с братом Михаилом, цит. по: [Мочульский 1980: 120].
36
См. в первой главе более подробный анализ этих важных писем.
37
Обсуждение этого фрагмента в более широком контексте повествователей у Достоевского см. в моей работе [Miller 1981: 14–16].
38
Дэвид Лоу отмечает в своих редакционных примечаниях, что оценка Белинского, опубликованная в «Отечественных записках» (1846. № 3), не была полностью хвалебной, поскольку критик отмечал в произведении Достоевского длинноты. Еще более интересно, что, по