Клеопатра Великая. Женщина, стоящая за легендой - Джоан Флетчер

Когда она вернулась во дворец и, минуя Эпафродита и стражу, через инкрустированную изумрудами дверь прошла в свои покои, то приказала своим служанкам приготовить ванну. Приняв ее и умастив себя благовониями, Клеопатра попросила Ираду сделать ей обычную прическу «арбуз», тщательно укладывая каждую прядь на затылке в пучок и скрепляя их шпильками. Хармиона помогла ей надеть «самую роскошную одежду»[615]. Затем Клеопатра легла к столу. Ей подали богатый и обильный завтрак и, конечно, лучшие вина, а на десерт несколько больших смокв, только что доставленных во дворец.

Потом Клеопатра попросила дать ей табличку для письма и стиль и в своем последнем послании к Октавиану изложила просьбу Антония о том, чтобы их похоронили вместе в одной усыпальнице. Она скрепила письмо своей печаткой на кольце и передала Эпафродиту, а тот отправил его с посыльным Октавиану. Она отпустила всю свою прислугу кроме Ирады и Хармионы, двух самых верных служанок, которые всегда находились при ней на протяжении всей ее богатой событиями жизни и которым предстояло сыграть свои роли в заключительном спектакле Клеопатры. Но какое именно представление будет разыгрываться, даже сейчас оставалось тайной. Хотя широко известен сюжет со змеиным укусом, древние источники признают, что «никто не знает достоверно, какой способ смерти она избрала»[616], поскольку «истины не знает никто»[617].

Версию с аспидом определенно можно отвергнуть как выдумку, основанную на том, что спустя некоторое время по Риму провезли карикатурное чучело Клеопатры со змеями, обвивающими ее руки, как у Исиды. Верно служившие Октавиану поэты Вергилий, Проперций и Гораций потом отразили этот эпизод в своих стихах: «И за спиной у себя не видит змей ядовитых»[618]; «И злобных змей к груди прижала, чтобы всем телом впитать отраву»[619].

Здесь, как и во многих других случаях, они допустили историческую неточность. Тем не менее стереотип, за который они в ответе, — дескать, трагическая смерть Клеопатры наступила от укуса по меньшей мере одного аспида, — стереотип, многократно воспроизведенный художниками и артистами на протяжении столетий, прочно укрепился в истории.

Более поздние источники утверждают, что «аспида принесли вместе со смоквами, спрятанным под ягодами и листьями[620] и что, увидев змею, царица просто сказала ««Так вот она где была…» — обнажила руку и подставила под укус»[621], однако в связи с упоминанием о змее возникает ряд вопросов. Аспидом называют любую змею, способную расширять шею, а также различных североафриканских гадюк, в том числе Vipera aspis, рогатую гадюку Cerastes comutus и Cerastes vipera, прозванную аспидом Клеопатры. Между тем укус гадюки вызывает острую реакцию: жжение по всему телу, образование сгустков крови и сизых пятен, отечность, тошноту и недержание с последующей потерей сознания.

Такая змея совершенно не устраивала Клеопатру, желавшую умереть с достоинством, поэтому некоторые историки предположили, что так называемым аспидом была египетская кобра, Naja naje, чей яд быстро действует на нервную систему. Кроме двух крошечных следов от змеиных зубов, никаких других повреждений на коже не видели. После состояния сонливости и вялости наступает общий паралич и летальная кома в полном соответствии с древним описанием действия выбранного Клеопатрой змеиного яда, который «вызывает схожее с дремотою забытье и оцепенение, без стонов и судорог: на лице выступает легкий пот, чувства притупляются, и человек мало-помалу слабеет, с недовольством отклоняя всякую попытку расшевелить его и поднять, словно бы спящий глубоким сном»[622].

Примерно столетие назад также было высказано предположение, будто бы, оказав предпочтение яду кобры, Клеопатра руководствовалась тем, что змеи вообще и кобры в частности являлись неотъемлемой частью египетской, греческой и римской символики от «доброго духа» Александрии Агафодаймона до классического «уробороса», представляющего собой начало и конец всего в виде змеи, заглатывающей свой хвост. По преданиям, сам Александр был зачат благодаря священной змее, которая в то же время могла являться носительницей смерти. Исиду и ее супруга Осириса-Сераписа почитали как змея. Исида как великая чарами Верет-Хекау появлялась в образе кобры, и служительницы богини носили змей во время мистерий, так же как почитательницы Диониса. Что касается мотивации поступка Клеопатры, то наибольший интерес вызывает изображение кобры в качестве элемента священного урея на короне египетских фараонов. Клеопатра, по-видимому, считала этот символ божественной царственности идеальным средством достижения бессмертия и самым подобающим ее статусу последнего фараона Египта.

Однако это разумное объяснение не учитывает того, что урей служил для устрашения врагов фараона, а не для умерщвления его самого, не говоря уже о том, что Клеопатра считала себя бессмертной как живое воплощение Исиды. И, сделав все возможное, чтобы ее сын Цезарион унаследовал престол, она вовсе не хотела изображать себя последней представительницей династии.

По логике вещей кобра также представляется маловероятным орудием самоубийства[623]. Из-за того что весь яд рептилии извергается в момент первоначального укуса, одна кобра не могла дать столько яда, чтобы одновременно умертвить трех женщин. Поэтому нужны были несколько змей. Кроме того, кобра, способная своим ядом убить человека, должна иметь в длину около шести футов, то есть более 1,8 метра. Чтобы спрятать три такие змеи, потребовалась бы корзина со смоквами таких размеров, что ее едва ли можно было пронести мимо стражи. Не иначе это еще один эпизод художественного вымысла, если вспомнить о том, что саму Клеопатру, как принято считать, принес во дворец среди ночи торговец коврами.

Чтобы обойти стороной эту проблему, в древних источниках высказывается мысль, что змея уже находилась хорошо спрятанной в покоях Клеопатры. Так Плутарх, ссылаясь на третьих лиц, пишет, что «змею держали в закрытом сосуде для воды, и Клеопатра долго выманивала и дразнила ее золотым веретеном, покуда она не выползла и не впилась ей в руку повыше локтя»[624]. Дальше больше: кое-кто даже утверждал, что Клеопатра умерла от укуса «двухголовой змеи, которая могла подпрыгивать вверх на несколько футов»[625], и, ужалив царицу, она спряталась среди зелени; и когда пришел Октавиан, она выпрыгнула и укусила и его также.

Желая верить, что Клеопатра совершила самоубийство, позволив змее ужалить себя, люди упускают из виду, что физическое присутствие змеи вовсе не обязательно, чтобы использовать ее яд, особенно если к нему прибегает женщина, хорошо знакомая с токсикологией. Поскольку яд кобры вызывает сравнительно безболезненную смерть без отрицательного побочного воздействия на тело, не представляло сложности спрятать такой яд заранее, например, смешав его с какой-нибудь мазью[626], как об этом говорится в одном сочинении, появившемся спустя всего несколько лет после драматических событий. Более того, почти без внимания остались некоторые источники, где утверждается, что «гребень, которым она обычно расчесывала волосы, был намазан ядом, причем этот яд обладал особым свойством: при прикосновении к телу он не приносил никакого вреда, но если хотя бы капля его попадала в кровь, он немедленно отравлял ее и причинял мгновенную и безболезненную смерть. Этот гребень, смазанный ядом, Клеопатра до этого времени обычно носила в волосах»[627]. Кроме того, «есть даже сообщение, будто она прятала яд в полой головной шпильке, которая постоянно была у нее в волосах»[628].

Такие шпильки, торчащие из волос, составляли важный элемент ее традиционной прически «арбуз». Когда видишь их на скульптурных портретах или в волосах женских мумий того времени, представляешь, как эти смертельно опасные предметы можно было спрятать на теле. Поскольку женские волосы в римской культуре считались неприкосновенными, римским солдатам, обыскивавшим Клеопатру на предмет спрятанного оружия и даже отряхивавшим ее платье в поисках яда, и в голову не приходило проверить ее прическу. Если уж Клеопатра решила умереть вместе со своей служанкой Ирадой, женщиной, которую, как и других придворных и евнухов, сам Октавиан высмеял как не способных ни на какие-либо важные дела, последняя, наверное, с чувством глубокого удовлетворения предоставила своей госпоже средство, лишившее Октавиана грандиозного триумфа.

Клеопатра блестяще поставила даже заключительную сцену трагедии, которая должна была эффектно разыграться перед глазами тех, кто распахнул бы дверь в любое время, после того как Октавиан прочитал письмо. Вероятно, бросив последний взгляд на море, раскинувшееся за ее окном, где владычествовала Исида Фариа, Клеопатра легла на золотое ложе и «взяла в руки знаки своей царской власти»[629]. Расправив платье Клеопатры, Хармиона заняла место у изголовья, а Ирада — в ногах ложа, то есть там, где обычно у тела располагались Нефтида и Исида, главные хранительницы усопшего. Итак, Хармиона, придворная дама, отвечавшая за гардероб царицы, разместилась там, где обычно находилась богиня Нефтида, покровительница погребальных пелен, а Ирада, чье искусство убирать волосы, было хорошо знакомо Исиде, занимая удобную позицию для исполнения священной обязанности, передала царице полую шпильку со смертоносным содержимым.