Сципион. Социально-исторический роман. Том 1 - Юрий Тубольцев

— Да, Сифакс, многие дела ждут меня в Карт-Хадаште. Надо войско собирать. Понял я, что пора нам забыть об Испании, да и про Италию, пожалуй, тоже, сохранить бы Африку. Неспроста ведь наш юный друг удостоил нас визита и расточал нам перлы своего обаяния и ума… Вижу, что, коли доведется ему вторично попасть сюда, он будет действовать в Африке куда решительнее, чем Ганнибал — в Италии… У тебя, царь, было очень интересно. Теперь меня просто распирает от гордости, что я был разбит таким блистательным во всех отношениях человеком… Но мы еще встретимся, не так ли, Корнелий Сципион?

— Обращайся проще, Газдрубал, для тебя я просто Публий. Конечно же, мы свидимся, и я рад, что наша встреча доставит тебе удовольствие, поскольку, как ты только что сказал, тебе приятны и победы, и пораженья от хорошего человека.

Газдрубал не смог вынести насмешку столь же невозмутимо, как мгновением назад Сципион, и побагровел.

— Друзья мои, не надо снова ссориться, — поспешил разрядить грозоопасную ситуацию Сифакс, — и вообще, у меня к вам просьба. Благодаря вам я теперь преисполнен добрых чувств и желал бы, насколько то в моих силах, оказаться в свою очередь полезным для вас. Пусть моя дружба объединит ваши души и помыслы, как сблизил ныне мой кров ваши тела. Обидно осознавать, что два величайших народа ведут между собою жестокую войну, от которой горит и сотрясается вся земля. Вот и сейчас ты, Газдрубал, заговорил о войске. Мир велик, в нем хватит простора для славы на всех. Так помиритесь же здесь, у меня во дворце, и это мне, да и всем остальным принесет гораздо больше радости и почета, чем если я, вооружившись, пойду с одним из вас против другого!

— У меня нет ни малейшей личной вражды к Газдрубалу, ибо противостояли мы друг другу в Испании не из неприязни, а выполняя долг перед Отечеством, дела которого определяются своими законами и не всегда зависят от воли людей, — сказал Сципион, повернувшись вполоборота к карфагенянину. — Сегодняшний вечер доставил мне удовольствие от беседы с вами обоими, и отныне как Сципион, я товарищ Газдрубалу, но как проконсул римского государства, я не могу вести какие-либо переговоры с карфагенским полководцем. Возможно, по окончании войны нам и удастся сотрудничать.

— Я также рад нашей встрече, — грустно промолвил Газдрубал, — честно должен заметить, что сегодня Сципион был даже еще более интересен, чем в сражении, хотя и там он не давал возможности скучать сопернику. Только уж слишком губительны его таланты для моего государства и всякий раз наносят ему тяжкий урон. Боюсь, что этот день не исключение.

— Друзья, вы растрогали меня чрезмерными похвалами, которые вызваны незнанием нашего народа. Поверьте, я — обычный римлянин, таких множество у нас. Если бы вы ближе познакомились, например, с моими товарищами Гаем Лелием и Корнелием Кавдином, их общество доставило бы вам не меньшее удовольствие. Просто сегодня в силу своего положения я один выступал за всех, но мои мысли и чувства представляли тысячи людей нашего Города, включая и предков, которые воспитали мой дух, потому, с вашего позволения, все услышанное мною, я адресую своему народу.

Эти слова Публий произнес стоя. Следом за ним встали и остальные.

— Ну, дорогие гости, — сказал Сифакс, — еще раз благодарю вас. Сегодня, несомненно, самый яркий день в моей жизни. Каждый миг общенья с вами имеет ценность для меня, но вы, конечно же, устали. Долг хозяина, противореча моему желанью видеть вас, повелевает мне предложить вам другие ложа: рассвет стоит за дверью…

Сципион забеспокоился, что после сна у варвара может измениться настроение или пунийцы воспользуются остатком ночи и придумают какую-нибудь хитрость. Он считал необходимым постоянно держать царя под своим влиянием. Поэтому Публий пышной фразой присоединился к высказанной Сифаксом оценке их встречи. Затем он заявил, что впервые в жизни находится в обществе столь знатных иноземцев и ему жаль отдавать сну драгоценное время своего визита, часы которого хотелось бы использовать как можно полнее.

Сифакс весь просиял искренней радостью и велел подать новые кушанья, а также вызвать танцовщиц.

Африканки не заинтересовали Публия и лишь всколыхнули тяжелые воспоминания. Потому он снова обратился к беседе и начал расспрашивать царя о его делах и о Нумидии вообще. Сифакс в ответ хвалился своей мудростью, умеренностью, потом стал жаловаться на соседних нумидийцев, притеснения карфагенян. Затем, устав и окончательно опьянев, он посоветовал всем присутствующим заняться любовными играми, для чего подозвал танцовщиц и предложил их гостям, а себе повелел привести пару-тройку наложниц. При этом он воскликнул:

— Друзья, вы сражались на поле брани, соперничали за столом, посоревнуйтесь же теперь на ложах, застланных пышными покрывалами! А я стану вам судьей. Однако предупреждаю, оценка будет производиться не только по численным показателям, но и по яркости чувств, стремитесь к изощренности, изяществу и помните, что высшее достижение мужчин на этом поприще — восторг подруг!

Газдрубал, несмотря на обширную лысину вполголовы, еще вполне верил в себя и выразил готовность к состязанью. Но Публий погрустнел, вспомнив о Виоле, которая, выстрелив в него из-под пушистых ресниц прекрасными глазами, обломила в его сердце язвящий наконечник любовной стрелы, и отказался от предложенного развлечения. Он объяснил это тем, что помолвлен в Риме с дочерью погибшего сенатора Эмилия Павла, и римские нравы, а более всего — любовь, не позволяют ему прикасаться к другим женщинам.

Газдрубалу этот ход Сципиона показался хитростью, и он скривил неэстетичную гримасу. А Сифакс сначала пришел в замешательство, нахмурился, потом вдруг просиял и начал восторгаться добродетельностью молодого человека, умеющего подчинять воле природные потребности.

С двумя девицами, которым дозволялись только самые невинные ласки, дабы не унижать величие царя, Сифакс расположился напротив Сципиона и продолжил с ним разговор, почти не отвлекаясь при этом на наложниц, лишь руки его, когда он слушал гостя, медленно, будто задумчиво, скользили по юным телам, обследуя их рельеф и проверяя упругость. Газдрубал несколько раз безуспешно пытался встрять в эту беседу, но, видя, что царь совсем забыл о нем, поглощенный обществом римлянина, отошел поодаль и с тоски отдался самой длинной и томной танцовщице. Римляне хотели отказаться от «постельной борьбы» вслед за своим предводителем, но Публий приказал им сражаться. Он не желал, чтобы это мероприятие, столь успешно убивающее время и силы окружающих, было сорвано. Лелий и Кавдин подчинились и без воодушевления, смущаясь присутствующей аудиторией, проследовали навстречу туземкам, как сделали это ранее царские придворные и свита Газдрубала. Так пирующие дожидались появления Гелиоса. Поскольку вожди личным примером не вдохновили подданных, схватка проходила вяло, поле боя не оглашалось шумом битвы, и казалось, будто полумрак зала затушевал не только облик участников последнего действия пира, но и растворил их звуки.

Скоро на помощь страждущим пришел утренний свет. Газдрубал стал собираться в дорогу. Рабы разбудили и привели его солдат. Вышли на площадь перед дворцом и римские легионеры. Карфагенянин сделал необходимые распоряжения и стал прощаться с нумидийцами. Потом он подошел к Сципиону и негромко сказал:

— Я действительно восхищаюсь тобой, Корнелий, Ты победил меня и победил по праву. Может быть, твой успех объясняется тем, что на борьбу ты шел сознательно, заранее готовясь к ней, и застал меня врасплох. Но как бы то ни было, мне сегодня нечего делать в этом городе, и я ухожу. Но скажи, Сципион, сам ты веришь в то, что говорил?

— Я не стал бы утверждать того, в чем сомневаюсь, — ответил Публий и, улыбнувшись, добавил, — но я говорю всегда меньше, чем знаю.

Газдрубал некоторое время молча сверлил римлянина взором, досадуя, что снова не смог добраться до глубин существа своего соперника, хотел сказать нечто острое, но ничего не придумал, попрощался и сделал несколько шагов вниз по ступенькам крыльца, затем приостановился и, обернувшись, произнес:

— Но все же, Корнелий, если бы в Испании, у самого пролива не стояли твои легионы, никакое красноречие тебя бы не спасло.

— За полководцем всегда должны стоять войска, — ответил Сципион и уже вдогонку удаляющемуся Газдрубалу крикнул:

— До скорого свидания!

Когда пунийцы скрылись из виду за поворотом улицы, Публий спустился к солдатам, поинтересовался тем, как они провели ночь, ободрил их и сказал, чтобы привыкали к Африке. Затем он отправился в покои дворца, где ему указали ложе. Теперь можно было и отдыхать.

Оказавшись в мягкой постели, Публий уткнулся в подушки и долго сотрясался от нервной дрожи. Сейчас, когда он остался наедине с собою и снял доспехи воли, то почувствовал себя совсем больным от перенапряженья ночи. Он не находил сил даже для того, чтобы заснуть, и жестоко мял прозрачные покрывала. Наконец сон неспешной поступью сошел к нему и два часа держал его в своих благодатных объятиях. Далее спать просто не было возможности из-за духоты. Публий умылся и, несмотря на краткость отдыха, почувствовал себя полным сил. От ночных событий у него осталось возбужденье битвы и упоение победой, в момент излечившие его от всех потрясений. Он вышел на воздух, который оказался столь горяч, что с непривычки им можно было задохнуться. Пришлось возвратиться в отведенные ему покои.