Последнее искушение Христа - Никос Казандзакис

— Что это?! — закричал он. — Ложь! Ложь! Ложь! Мессия не нуждается в чудесах. Он сам чудо — другие уже не нужны! Я родился в Назарете, а не в Вифлееме; я даже ногой не ступал в Вифлеем, и я не помню никаких волхвов. Я никогда не был в Египте. Кто тебе рассказал это? Даже я не слышал этого. Как же ты это слышал, ты, которого даже рядом не было?

— Ангел сказал мне это, — трясясь от страха, промолвил Матфей.

— Ангел? Какой ангел?

— Который прилетает ко мне каждую ночь, когда я берусь за перо. Он склоняется над моим ухом и диктует, а я пишу.

— Ангел? — смутился Иисус. — Ангел диктует, а ты пишешь?

— Да, ангел, — осмелел Матфей. — Иногда я даже вижу его, а иногда только слышу голос: он касается губами моего правого уха. Я чувствую его крылья, обнимающие меня. А ты как думаешь? Неужели я сам мог бы сочинить все эти чудеса?

— Ангел… — повторил Иисус и задумался. Вифлеем, волхвы, Египет и Дух Святой — если все это было чистой правдой… Если это было высшей правдой, которой обладает лишь Господь… Если то, что мы называем правдой, для Господа ложь…

Он молча склонился и, собрав разбросанные им листки с пола, отдал их Матфею, который снова, бережно обернув их в платок, спрятал за пазуху, поближе к сердцу.

— Пиши, что диктует ангел, — промолвил Иисус. — Мне уже слишком поздно… — он не договорил.

Тем временем во дворе ученики, окружив Иуду, просили его рассказать, что было нужно Пилату от учителя. Но Иуда, даже не взглянув на них, вырвался и отошел к двери. Он не выносил ни их вида, ни голосов; теперь он мог говорить только с Иисусом. Страшная тайна объединила их и отдалила от всех остальных… Иуда угрюмо смотрел на ночь, объявшую землю, и на первые звезды, зажигавшиеся над головой, словно крохотные лампады. «Господь Израиля, — просил он про себя, — помоги мне, или я сойду с ума».

Магдалина, чувствуя, что что-то неладно, подошла к нему и остановилась рядом. Он повернулся, чтобы уйти, но она схватила его за край одежды.

— Иуда, ты можешь без опаски открыть мне тайну. Ты же знаешь меня.

— Какую тайну? Пилат призвал его, чтобы предостеречь, Каиафа…

— Не эту, другую.

— Какую другую? Ты вся горишь, Магдалина. У тебя глаза как горящие угли, — он выдавил из себя смешок. — Поплачь, слезы погасят этот пламень.

Но Магдалина закусила платок и, дернув, порвала его.

— Почему он выбрал тебя, тебя, Иуда Искариот?

Тут рыжебородый рассердился не на шутку и крепко схватил Магдалину за руку.

— А ты бы хотела, Мария из Магдалы, чтобы он выбрал Петра или этого дурака Иоанна… или, может, ты хотела, чтобы он выбрал тебя, женщину? Я — кремень пустыни, я устою. Потому-то он и выбрал меня!

— Ты прав, — с глазами, полными слез, пробормотала Магдалина. — Я — женщина, слабое существо… — и войдя в дом, она свернулась калачиком у огня.

Марфа накрыла на стол. Ученики вошли в дом и опустились на колени. Лазарь выпил куриный бульон, на щеках его снова появилась краска, и он уже больше не отворачивался от света. Воздух, тепло и пища укрепили его измученную плоть, и силы возвращались к нему.

Из внутренней комнаты вышел старый Симеон, бледный и бесплотный, как дух. Ноги отказывались держать его, и он тяжело опирался на свой посох. Иисус поднялся, поддерживая старика, усадил его, а затем сам опустился рядом с Лазарем.

— Симеон, я тоже хотел поговорить с тобой.

— Ты огорчил меня сегодня, дитя мое, — промолвил раввин, глядя на Иисуса с укором. — Я говорю об этом при всех. Пусть нас слышат все — и мужчины, и женщины, и Лазарь, вернувшийся из могилы и узнавший там много тайн. Пусть нас услышат все и решат.

— Что могут знать люди? — ответил Иисус. — В этом доме витает ангел — спроси Матфея. Он пусть и рассудит. Чем же ты опечален?

— Почему ты хочешь уничтожить священный Закон? До сих пор ты уважал его, как сын должен уважать своего старого отца. Но сегодня перед Храмом ты снова развернул свой стяг. К чему может привести мятеж твоего сердца?

— К любви, отец, к стопам Господа. Там мое сердце найдет поддержку и отдохновение.

— Неужели ты не можешь достигнуть этого при помощи священного Закона? Разве ты не знаешь, что значит Священное Писание? Закон был написан до того, как Господь сотворил мир. И записан он был не на пергаменте, ибо тогда еще не было животных, которые могли бы дать для этого свои шкуры, и не на дереве, ибо тогда не было деревьев; и не на камне, ибо не было и камней. Он был выведен языками черного пламени на левой руке Господа. И помни, что в соответствии с этим Законом Господь созидал мир.

— Нет! Нет! — воскликнул Иисус в отчаянии.

Старый раввин нежно взял его за руку.

— Почему ты так кричишь, дитя мое?

Иисус смутился. Поводья выпали из его рук, и он перестал владеть собой. Ему казалось, что он весь — одна сплошная рана. Любое прикосновение, даже самое легкое, причиняло ему нестерпимую боль.

Но крик облегчил его страдания, и, затихнув, Иисус сказал:

— Святое Писание — страницы моего сердца. Я вырвал их, — не успев договорить, он тут же исправился: — Не я, не я… Господь, пославший меня.

Симеон, сидевший рядом с Иисусом и почти касавшийся его коленями, почувствовал, что от тела сына Марии исходил нестерпимый жар. Внезапный порыв ветра, ворвавшийся в распахнутое окно, задул лампаду, и в темноте раввин увидел Иисуса, стоящим посередине комнаты в сиянии и блеске, словно в фонтане огня. Он присмотрелся — не было ли рядом Илии и Моисея, но на этот раз Иисус стоял один — голова его чуть не касалась камышового потолка, на котором играли отблески света. Иисус вытянул руки, и раввин едва сдержал крик, рвавшийся из груди. Облик Мессии менялся, и вот это уже было не человеческое тело, но крест, который лизали языки пламени.

Марфа поднялась и снова зажгла лампаду. И тут же все стало прежним — Иисус, задумавшись, сидел, опустив голову. Симеон оглянулся: кроме него, никто ничего не заметил. Ученики рассаживались вокруг стола, готовясь к трапезе. «Господь держит меня в руках и играет мною, — подумал раввин. — Истина имеет семь ступеней, и Он бросает меня со ступени на ступень, то вверх, то вниз, пока у меня не начинает кружиться голова…»

Иисус не был голоден и не стал садиться за стол. Не хотел есть и старик. Оба они устроились рядом с Лазарем, который закрыл глаза и, казалось, заснул. Но он не спал, он думал. Что это за странный сон пригрезился ему? Будто он умер, и его закопали в землю, а потом вдруг раздался страшный голос: «Лазарь, выйди!» — и он вскочил в саване, в том самом, который ему снился во сне. Или то был не сон? Неужто и правду он спускался в ад?

— Зачем ты вызвал его из могилы, дитя мое?

— Я не хотел, — тихо ответил Иисус. — Я действительно не хотел. Я сам испугался, когда увидел, что он выходит из могилы. Я хотел бежать, но усовестился, лишь потому и остался, дрожа с головы до пят.

— Я могу вынести все, все, — промолвил раввин, — кроме запаха разлагающегося тела. Я видел однажды такое же страшное тело. Оно жило, питалось и говорило, но гниение охватило его уже целиком. Это был великий царь Ирод, низвергнутый потом в преисподнюю. Он убил прекрасную Мариану, которую любил, убил своих друзей, военачальников, сыновей. Он возводил башни, дворцы, города, он перестроил и украсил священный Иерусалимский Храм, превзойдя в этом самого Соломона. Он выбивал свое имя в бронзе и золоте, взыскуя бессмертия. Но в рассвете славы перст Господа коснулся Ирода, и царь начал гнить. Нестерпимый голод начал преследовать его, и сколько бы он ни ел, не мог насытиться. Внутренности его превратились в одну алчущую гнойную рану; он выл от голода, и шакалы, дрожа от страха, прятались в свои норы, заслышав по ночам этот вой. Его брюхо, руки и ноги начали раздуваться, черви выползали из его срама. А вонь от него стояла такая, что ни одно живое существо не имело сил к нему приблизиться. Рабы теряли сознание при виде его. Ирода отнесли к теплым источникам Иордана, но там ему стало еще хуже. Его купали в теплых маслах, но ему только становилось все хуже и хуже. В то время я уже стал известным лекарем и целителем. Слухи обо мне дошли до царя, и он призвал меня к себе. Он был тогда в садах Иерихона, но воздух, полный его вони, смердел от Иерусалима до Иордана. Увидев Ирода в первый раз, я тоже лишился чувств. Потом, приготовив бальзамы, я пришел, чтобы умастить его тело, но рвота подкатила к моему горлу. «И это царь? — спрашивал я себя. — И это человек? Грязь и вонь. Где же душа, вносящая гармонию в тело?»

Раввин говорил очень тихо, чтобы за столом не услышали его. Иисус слушал, склонившись в тоске. Об этом он и хотел просить Симеона сегодня вечером: поговорить с ним о смерти, чтобы укрепиться духом. Теперь ему все время нужно было видеть перед собой смерть, чтобы привыкнуть к ее виду. Но сейчас… Ему хотелось заставить раввина молчать, крикнуть: «Довольно!» Но как ему было теперь удержать старика? Симеону не терпелось излить всю виденную им грязь, чтобы очистить от нее свою память.