Порождающая огонь - Стивен Кинг

Толчок от земли - и вот они летят. Она обернулась назад, не выпуская гривы, и закричала - не от страха, просто потому, что не закричи она, и все, что ее переполняло, разорвало бы ее на части. СВОБОДНА, СВОБОДНА, СВОБОДНА... НЕКРОМАНСЕР, Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ.

Они без труда преодолели завал, однако запах дыма становился все явственней, все острее; послышался сухой треск, и когда искра, описав дугу, коротко обожгла ее, как крапива, прежде чем погаснуть, вдруг ей открылось, что она голая. Голая и

(а леса горят) свободная, раскованная, парящая - мчится на Некромансере к свету.

- Быстрее, - шептала она. - Ну, быстрее же, быстрее...

И вороной красавец прибавлял. Ветер гремел у Чарли в ушах. Ей не надо было дышать: воздух сам врывался в легкие через полуоткрытый рот. Прогалы между вековыми деревьями заливало солнце цвета потускневшей меди.

А там, впереди, свет - там кончается лес и открывается равнина, по которой Некромансер будет нести ее, не зная устали. Позади пожар, отвратительный запах дыма, запах страха. Впереди солнце и далекое море, куда примчит ее Некромансер, а там ее наверняка ждет отец, и они заживут вдвоем и будут таскать полные сети серебристых скользких рыбин.

- Быстрее! - ликующе кричала она. - Давай же, Некромансер, еще быстрее, еще...

И в этот миг там, где расширяющаяся воронка света выводила из леса, появлялся силуэт и закрывал собой световое пятно, блокировал выход. В первую секунду - это повторялось из сна в сон - ей казалось, что она видит отца, ну, конечно, это он, и от счастья ей становилось больно дышать... но уже в следующий миг она цепенела от ужаса.

Она успевала лишь сообразить, что этот некто слишком высок, слишком широк в плечах - на кого он похож, до жути похож, даже силуэтом? - а Некромансер уже кричал и осаживал.

РАЗВЕ ЛОШАДИ КРИЧАТ? Я И НЕ ЗНАЛА, ЧТО ОНИ КРИЧАТ...

Пытается удержаться и не может, а конь встает на дыбы и... нет, он не кричит, он ржет, но столько в этом человеческого отчаяния, и где-то сзади раздается такое отчаянное ржанье, и, господи, мысленно восклицает она, там лошади, много лошадей, а леса горят...

А впереди силуэт, страшный этот человек, заслонивший собою свет. Человек начинает приближаться, а она, она, беспомощная, лежит на земле, и Некромансер мягко тычется мордой в ее голый живот.

- Только лошадь мою не трогай! - кричит она надвигающейся тени, отцу-призраку, который на самом деле не ее отец. - Только не трогай лошадей! Пожалуйста, не трогай лошадей!

Но тень все приближается и уже поднимает пистолет - и тут она просыпалась, иногда с криком, иногда без, дрожа и обливаясь холодным потом, понимая, что ей опять приснился этот ужасный сон, и опять она не может ничего вспомнить - только бешеную, умопомрачительную скачку по лесной просеке и запах дыма, только это... и еще боль - от того, что ее предали.

И если наутро Чарли приходила в конюшни, она особенно нежно гладила Некромансера, она прижималась щекой к его теплой груди, и вдруг ее охватывал ужас, которому не было имени.

ЭНДШПИЛЬ

Атмосфера похорон была гнетущей.

А настроен Энди был совсем иначе - головная боль отпустила, да и сами похороны, в сущности, для него лишь предлог остаться наедине с Кэпом. Энди относился к Пиншо неприязненно - более сильного чувства он, как выяснилось, не заслуживал. Он плохо умел скрывать свое высокомерие и совсем не скрывал удовольствия от того, что может помыкать кем-то, и это обстоятельство, помноженное на озабоченность судьбою Чарли, свело практически на нет чувство вины, возникшее было у Энди из-за случайного рикошета, который он вызвал в голове Пиншо. Рикошета, который изрешетил его мозг.

Эффект эха случался и раньше, но у Энди всегда была возможность поправить положение. Что он с успехом и делал, пока им с Чарли не пришлось бежать из Нью-Йорка. В мозгу человека глубоко заложены, точно мины, всевозможные страхи, комплексы, импульсы - суицидальные, шизофренические, параноидальные, даже мания человекоубийства. Посыл выполняет роль своего рода подсказки, и, если подсказка упадет в любую из этих темных шахт, может произойти взрыв. У одной домохозяйки, проходившей курс "Скинем лишний вес", появились тревожные признаки кататонии. Другой его подопечный, мелкий служащий, признался в том, что его так и подмывает достать с антресолей армейский пистолет и сыграть в русскую рулетку, причем это желание ассоциировалось у него с рассказом Эдгара По "Уильям Уилсон", читанным еще в школе. В обоих случаях Энди удалось остановить эхо, не дать ему, набрав скорость, превратиться в губительный рикошет. Что касается мелкого служащего, тихого светловолосого банковского клерка, то тут хватило дополнительного посыла и легкого внушения, что он никогда не читал этого рассказа По; ассоциация - какова там она ни была - оказалась прерванной. В случае же с Пиншо возможность остановить эхо ни разу не представилась.

С утра зарядил холодный осенний дождь; они ехали на похороны, и всю дорогу Кэп только и говорил что о самоубийстве Пиншо - оно никак не укладывалось у него в голове. Ему казалось невозможным, чтобы человек взял и... сунул руку в эту мясорубку. А Пиншо сунул. Именно Пиншо - сунул. С этого момента для Энди атмосфера похорон стала гнетущей.

Во время погребения они стояли особняком, в стороне от друзей и родственников покойного, сбившихся в кучку под сенью черных зонтов. Тут-то Энди и понял, что одно дело вспоминать высокомерие Пиншо, его осанистую походочку эдакого пигмея, возомнившего себя Цезарем, мерзкую застывшую улыбочку, словно у него парез лица, - и другое дело видеть изможденную бледную жену в трауре, держащую за руки двух мальчиков (младший, видимо, ровесник Чарли, оба они совершенно оглоушенные, с отсутствующим выражением лица, точно их накачали успокоительным), прекрасно понимающую (не может не понимать), что все вокруг знают, в каком виде нашли ее мужа, а нашли его на полу, в ее нижнем белье, с отхваченной по локоть правой рукой, напоминавшей отточенный карандаш, и везде кровь - в раковине, на буфете, на шкафчиках "под дерево"...

Энди стало нехорошо. Он согнулся под холодным дождем, борясь с подступающей тошнотой. Речь священника воспринималась как бессмысленные завывания.

- Я больше не могу, - сказал Энди. - Мы можем уйти отсюда?

- Да, конечно, - сказал Кэп. Он и сам выглядел неважно, посерел, осунулся. - За этот год я достаточно насмотрелся похорон.

Они незаметно отделились от общей группы, стоявшей кружком возле выкопанной могилы; а рядом - гроб на ходовых роликах, искусственный дерн, побитые дождем цветы с облетающими лепестками. Они шли рядом в сторону гравийной дорожки, где в хвосте траурного кортежа пристроилась малолитражка Кэпа - "шевролевега". Таинственно шелестели ивы, роняя дождевые капли. В отдалении за ними следовало четверо. Теперь я, кажется, понимаю, подумал Энди, как должен себя чувствовать президент Соединенных Штатов.