Сталин. Разгадка Сфинкса - Марат Ахметов

Гнетущее состояние раздвоенности, в котором находилось кремлевское руководство со всей ясностью проявилось во время проводов западных военных миссий. При прощании провожавший своих коллег Ворошилов на мгновение поддался чувствам и пожаловался, что поляки создали ситуацию, при которой русским следовало стоя на коленях просить у них соизволения просить предложить им же помощь против общего врага.

Всесторонне исследуя этапы заключения пакта, главными участниками которого были Германия и СССР, не следует забывать о позициях других стран, весьма и весьма важных для сути понимания всего процесса в целом.

В архиве Герберта фон Дирксена, германского посла в Англии с 31 марта 1938 года по 3 сентября 1939 года, сохранилась служебная записка о времени его нахождения в Лондоне. Согласно извлечений из нее, вступление войск вермахта в Прагу «подействовало на английскую общественность, как гром с ясного неба». «Поспешнейшим образом был заключен тесный союз с Польшей» затем, и приняты определенные обязательства, давшие повод воодушевившимся полякам объявить о том, что они не позволят поступить с их страной как с Чехословакией. Подобное поведение охладило летом пыл британских правителей, постепенно якобы убеждавшихся «в непрочности польского государства, в сумасбродстве его великодержавных вожделений и его неутолимой жажде в деньгах».

А «Советский Союз вызывал неудовольствие все более обременительными условиями, предъявлявшимся им в переговорах» Англии, отметил Дирксен, что следует расценить как комплимент Сталину, твердо отстаивавшему интересы своей страны. А также требовавшему заключения конкретных соглашений с целью их дальнейшей практической реализации, а не простым воспроизводством ни к чему не обязывающих документов.

Вряд ли Сталин был переполнен чувством тщеславия от осознания факта того, что центром мировой политики стала Москва. Возможность ощутимого территориального выигрыша на западе, помимо нейтрализации угрозы на востоке не ввергла его, тем не менее, в состояние эйфории.

Сознавал ли Сталин, что, санкционировав подписание пакта, тем самым он содействовал совершению некоего подобия позорного Мюнхенского соглашения? Очевидно, да, так как советское руководство являло собой полную противоположность главарям рейха, изъявлявшим бурную радость. Ибо помимо очевидных плюсов были и некоторые минусы. В Кремле понимали, что следует ожидать достаточно негативной реакции мирового общественного мнения. Кроме того, еще надо было вразумительно объяснять советским гражданам, отчего произошел столь крутой поворот во взаимоотношениях недавних заклятых врагов.

Именно поэтому, пытаясь хотя бы отчасти восстановить реноме миролюбца, Сталин, несмотря на усиленные уговоры с германской стороны, не торопился занимать земли погибающей Польши. Предлоги отсрочек высказывались разные. В том числе и сложности, якобы с переброской войск с Дальнего Востока, победоносно завершивших битву в районе реки Халхин-Гол. Гитлеру же нужно было раздавить Польшу еще до того момента, когда Франция и Англия смогут, если пожелают, развернуть активные действия на Западном фронте.

Ранним утром 1 сентября около 40 немецких дивизий, в том числе все имевшиеся механизированные и моторизованные соединения ринулись вперед. Польская авиация практически была уничтожена уже за первые несколько дней боев. Немцы завоевали господство в воздухе. За первую же неделю военных действий польская оборона была прорвана на значительную глубину и большей частью дезорганизована. Войсковые соединения поляков понесли большие потери и имели мало возможностей для оказания эффективного противодействия.

7 сентября главнокомандующий польской армией маршал Эдвард Рыдз-Смиглы со своим штабом расположился в крепости Брест. В Варшаве с группой офицеров оставался начальник главного штаба генерал Вацлав Стахевич, не имевший устойчивой связи с войсками и полномочий для принятия ответственных решений. Польское правительство, потерявшее контроль над событиями, еще 6 сентября покинуло столицу и перебралось в Люблин, а через два дня отправилось на юг страны, в Кременец.

Управление страной было почти парализовано. Боевой дух польской армии надломился. Постепенно она утрачивала боеспособность, хотя 3 сентября Франция и Великобритания с ее доминионами объявили войну Германии. Бои местного значения продолжались до начала октября, но то была лишь затянувшаяся предсмертная агония.

Союзники же лишь сымитировали помощь Польше. 9 сентября десять французских дивизий на фронте в 32 км проникли в предполье Западного вала, так называемой линии Зигфрида, и продвинулись на глубину 3— 8 км. Наступление было лишь символическое, призванное успокоить общественное мнение, а также подбодрить поляков. Германские войска, не принимая сражения, отошли на основные позиции.

Окончательный исход германо-польского военного столкновения был еще далеко не ясен, когда Сталин отдал приказ советским войскам перейти границу с Польшей. Красная Армия уже практически выступила, когда заместитель наркома иностранных дел В.П. Потемкин пытался вручить поздно ночью послу Польши В. Гжибовскому ноту, лично выправленную вождем. Поднятый с постели амбассадор, едва не потерял дар речи. Гжибовский стал уверять Потемкина, что нельзя говорить о распаде польского государства. Основные силы армии еще целы и подготовляются к решительному отпору германским войскам. Все аргументы польского посла были тщетными. В 5 часов утра 17 сентября войска Украинского и Белорусского фронтов перешли границу и стали почти беспрепятственно продвигаться на запад.

Менее чем через неделю соединения Красной Армии вошли в соприкосновение с германскими войсками и начали маневрировать с целью соблюдения договоренностей о линии демаркации. Советы заняли территории, населенные этническими украинцами и белорусами, приблизительно соответствующей черты когда-то рекомендованной в Версале. К концу сентября Красная Армия завершила свою миссию, граница СССР отодвинулась на запад на 250-300 километров. На территории площадью свыше 190 тысяч квадратных километров проживало более 12 миллионов человек.

И вновь Риббентроп вылетел в Москву для дальнейшего урегулирования вопросов советско-германских отношений. По его мнению, он нашел у «Сталина и Молотова ярко выраженный дружеский, почти сердечный прием». Однако «сердечный прием» не помешал Сталину скорректировать заключенное в августе соглашение и выдвинуть притязание на включение в сферу советских интересов Литвы. Явно не с легким сердцем Гитлер дал свое согласие.

Как и во время первого визита Риббентропа, переговоры с русской стороны вел Сталин и частично Молотов. На сей раз, правда, в Кремле был дан в честь немецкой делегации приличный банкет, на который были приглашены члены Политбюро. Обе стороны, покамест, неукоснительно соблюдали договоренности относительно Польши.

С точки зрения вынужденного эмигрировать польского правительства, отторжение СССР части территории Речи Посполитой, так же как и захват Германией другой части расценивались одинаково. Но, характерный штрих, английское правительство никогда не обещало полякам, что Великобритания будет добиваться восстановления польско-советской границы по состоянию на 1 сентября 1939 года. Следовательно, Сталин превосходно ориентировался в лабиринте западной политики и особенно британской, что сказалось и на его подходе к польским делам.

Действия Германии и России, осуществившие в сентябре 39 года очередной раздел Польши, без объявления войны соответственно буквы международного права, вроде бы равнозначны. Между тем, русские имели моральное право, фактор отнюдь не последний в политике, на возврат земель, населенных преимущественно этнически родственными народами, бесцеремонно отторгнутых Польшей в 1920 году. Поэтому как в Англии, так и во Франции достаточно спокойно отреагировали на поглощение части польской территории Советами.

Представляет определенный интерес высказывание по поводу тогдашнего германо-русского сближения Уинстона Черчилля. Британский политик заявил, что невозможно определить, кому внушал большее отвращение одиозный противоестественный акт — Гитлеру или Сталину. Оба сознавали, что это могло быть только временной мерой, продиктованной обстоятельствами. А тот факт, что такое соглашение оказалось возможным, ознаменовал всю глубину провала английской и французской политики и дипломатии тех лет. Советская политика если и была холодно расчетливой, то она была также в тот момент в высшей степени реалистичной.

Последняя фраза Черчилля заключает в себя скрытую похвалу. Ее можно расшифровать примерно следующим образом: флегматичный славянский медведь, не договорившись с индифферентными галльским петухом и британским львом, лишь вынужденно согласился на альянс с агрессивным германским орлом.