Удача – это женщина - Элизабет Адлер

Наконец я достиг вершины. Мои босые ноги ощутили под собой не голые камни, а траву, пусть даже вялую и пожухлую, а над головой шумели редкими ветвями сосны. Я бросился на землю, сотрясаясь от усталости и холода, а немного передохнув, двинулся по берегу вперед и скоро оказался в лесу, который с каждым шагом становился все гуще и гуще. Ветви деревьев буквально закрыли все небо, и я оказался в абсолютной темноте. Дело было ночью, и я просто не знал, куда идти дальше. Свернувшись клубочком и помолившись, чтобы поблизости не оказалось злых тигров и драконов или ядовитых змей, совершенно обессиленный, я заснул.

Разбудил меня серенький рассвет, пробивающийся сквозь деревья. Мокрая одежда прилипла к телу и очень хотелось есть. Я поднялся и пошел, удаляясь от берега. Лес стал меняться. По пути попадались громадные буки в два обхвата, чередуясь с уже привычными соснами. Вдалеке послышался звук пилы, и я понял, что нахожусь недалеко от человеческого жилья.

В тоске я присел к подножию большого дерева, размышляя, как быть дальше. Я был китайцем, маленьким и до смерти напуганным. Я не знал ни слова по-английски. У меня не было документов, позволявших мне на законном основании находиться на американской территории. У меня не было денег, чтобы купить себе еду, даже если бы я знал, как об этом спросить. Я думал, что если американцы найдут меня, то они просто-напросто меня убьют, и решил дождаться ночи, чтобы попытаться украсть какую-нибудь пищу. Я буду идти ночами, пока не приду к большому городу, а уж там я узнаю, где находится Золотая гора, и получу работу у своих земляков из Той-Шаня.

Крадучись, я пошел на звук пилы и вскоре увидел лесопилку. Это было высокое деревянное строение, воздвигнутое на крутом берегу реки. В воздухе стоял устойчивый запах смолы, всюду были навалены груды бревен и лежали аккуратные штабеля из досок, перевязанных веревками. Несколько мужчин, вооружившись топорами, обрубали ветки со свежеповаленных деревьев. Некоторые из работников вязали плоты из бревен, уже спущенных на реку. Все эти люди — и с топорами, и плотогоны — были белыми, «иностранными дьяволами», и я со страхом вернулся под спасительную защиту деревьев.

Затем голод снова погнал меня вперед. Обойдя лесопилку, я заметил небольшой деревянный домик. Из трубы шел дым, а на пороге стояла женщина в черном платье и фартуке и швыряла крошки нескольким голенастым курам, хлопотливо рывшимся тут же в пыли. Я едва не подпрыгнул от радости — там, где куры, должны быть и яйца. Если проявить максимум осторожности и ловкости, то можно разжиться едой. Но радость моя оказалась преждевременной — неподалеку бродила большая черная собака, что-то вынюхивавшая в кустах. Ясное дело, при малейшей тревоге она залает и предупредит свою хозяйку.

С наступлением сумерек звук пилорамы прекратился, и белые стали возвращаться с работы домой, громко переговариваясь и смеясь. Я дождался момента, когда женщина собрала кур и заперла их в курятник на ночь. Она позвала собаку, и они вместе вошли в дом. Дверь захлопнулась. Через некоторое время в доме зажегся свет. С глубокой печалью я вспомнил нашу мирную деревеньку на берегу Янцзы. Правда, я сразу же вспомнил и своего папашу и все то горе, которое он причинил нам с сестрой. Следовало признать, что дома у меня больше не было. Я собрал все оставшиеся у меня силы и мужество и решил, что выживу любой ценой и в один прекрасный день вернусь к себе в деревню богатым человеком. И тогда я уничтожу своего так называемого отца, как он уничтожил мою мать и обрек на позор сестру.

Я продолжал сидеть в своем убежище, стараясь не терять Из виду курятник и дожидаясь темноты. Птицы постепенно угомонились в своих гнездах, и шорох листьев в ветвях деревьев затих.

Тогда я пробрался в курятник через узенькое оконце. Куры принялись громко кудахтать, и я некоторое время стоял не двигаясь, в надежде, что они немного попривыкнут ко мне и не будут так громко орать. Затем я тщательно обыскал насесты и нашел два еще теплых яйца. Терпеть у меня уже не было сил. Не сходя с места, я разбил скорлупу и вылил содержимое яиц себе в рот. Но это только раззадорило мой аппетит. Я обнаружил корытце с отрубями, которые хозяйка оставила для птиц, и съел их все без остатка. Кроме того, я нашел миску, где хранились остатки собачьего обеда, и вылизал ее до блеска. Потом, выбравшись из курятника, так и не насытившись, я двинулся через лес дальше.

Не знаю, сколько дней длилось мое путешествие и сколько миль я прошел, питаясь ягодами и кореньями. Мне удалось поймать маленького крольчонка, и я, убив его ударом камня по голове, буквально сожрал его сырым, разрывая руками теплую кровоточащую плоть. Лес, наконец, стал постепенно редеть, и я оказался в саду, где мне удалось собрать в подол куртки несколько упавших яблок и позже сжевать их на поляне, запивая водой из ручья.

Дни стояли жаркие, зато ночи были холодны, так что я видел пар от своего дыхания. Следующая ночь выдалась особенно холодной, и хотя я шел очень быстрым шагом, согреться так и не смог. На мне были бумажные брюки и куртка, а тонкие полотняные туфли уже давно порвались во многих местах. В лесу я наткнулся на тропинку и принялся идти по ней, пока она не привела меня к длинному деревянному строению с крохотной колоколенкой на крыше. Дверь была не заперта, и я проник внутрь. В свете луны я увидел ряды длинных деревянных скамеек и алтарь с крестом — точно такой же, какой я видел в здании христианской миссии в Нанкине. Я понял, что это, скорее всего, священное место белых. Я распростерся на полу и вознес молитву иноземному Богу, несколько раз с уважением коснувшись лбом скрипучих половиц. Я просил неизвестного мне Бога не гневаться на меня за ночное вторжение.

В помещении стоял сильный холод, но, по крайней мере, не было ветра, и я, растянувшись на одной из скамеек, смежил веки. С тех пор как я покинул родину, я впервые находился под защитой прочных стен. Я почувствовал себя на удивление хорошо и спокойно и мгновенно уснул.

Проснулся я от толчка. Солнечный свет заливал святилище через большое окно, а рядом со мной стоял мужчина, одетый в черное, краснолицый и голубоглазый, и тряс меня за плечо. Помнится, мне ни разу в жизни не приходилось встречать в Китае таких странных пронзительных голубых глаз.

Лаи Цин замолчал. Он смотрел в пол, и было видно, что ему не слишком хочется продолжать. Фрэнси сказала успокаивающе:

— Если тебе не хочется, то не рассказывай дальше.

— Ничего особенного, — пожал он плечами. — Человек оказался местным проповедником. Я не понимал, что он мне говорит, но знал хорошо одно — я его пленник. Я огляделся вокруг, желая обнаружить хоть малейшую лазейку, чтобы улизнуть. Тот заметил мой затравленный взгляд и рассмеялся громким сочным смехом. Ухватив за плечо, он вывел меня из часовни и повел по дорожке. Скоро мы подошли к небольшой деревеньке. В ней и было всего-то с дюжину двухэтажных домиков и прочих строений, вытянувшихся вдоль дороги. Стояло раннее утро, и нам по пути попадались жители. На женщинах были длинные широкие юбки, точно такие же, как и на той, у которой я воровал из курятника яйца. Спереди они носили цветастые передники, а на головах — чепцы и платки. Более всего я завидовал мужчинам, одетым в теплые шерстяные рубашки и куртки. Как и пастор, они большей частью были неразговорчивы, суровы и голубоглазы. Но даже эти сдержанные на вид люди останавливались посередине улицы и, открыв рты, глазели на священника, конвоировавшего странного мальчугана в экзотических лохмотьях.