На троне великого деда - Грегор Самаров

— Все затруднения устранены, — величаво ответила Екатерина Алексеевна, — я только что вернулась из Казанского собора, где высокопреосвященный митрополит благословил меня на царство. Там же я провозгласила наследником престола своего сына, великого князя Павла Петровича.

Императрица притянула к себе робко оглядывавшегося вокруг мальчика и нежно поцеловала его в лоб.

Свёрток бумаг выпал из рук Панина; он с недоумением смотрел на Екатерину Алексеевну и в остолбенении не был в состоянии вымолвить ни слова.

На губах княгини Дашковой блуждала насмешливая улыбка; с весёлым, добродушным лукавством она кивнула головой воспитателю Павла Петровича.

Эту нежную сцену прервало появление Григория Орлова, пришедшего доложить, что двор собрался и ждёт выхода государыни.

Императрица взяла за руку сына и, сделав знак Панину следовать за ней, направилась в большой тронный зал.

По пути Орлова остановил гвардейский офицер и вручил ему какую-то записочку. Это было послание из Измайловских казарм от Владимира Орлова. Григорий Орлов слегка вздрогнул, прочитав письмо, и передал его Екатерине Алексеевне. Лицо императрицы омрачилось, и блестящая слеза повисла на ресницах.

— Пусть отвезут арестанта обратно в Шлиссельбургскую крепость, — приказала она с глубоким вздохом, — я потом позабочусь о его дальнейшей судьбе; да скажите коменданту, что он отвечает мне за него своей головой.

Во второй раз тяжёлое колесо истории проехало по несчастному Иоанну Антоновичу и сбросило со ступеней трона в беспросветный мрак темницы.

Екатерина Алексеевна вошла в зал, где уже собрались все придворные и вся знать Петербурга. Среди присутствующих находились также и Шуваловы. Императрица приветствовала их почти дружески-радушно, а затем подозвала к себе канцлера графа Воронцова, который подошёл к ней с мрачным видом.

— Господу Богу угодно было призвать меня на русский престол, Михаил Илларионович, — сказала Екатерина Алексеевна, — согласны ли вы служить мне?

— У меня нет ни желания, ни силы противиться воле вашего императорского величества, но служить я могу только своему императору, которому присягал, — ответил Воронцов. — Поэтому прикажите арестовать меня, ваше императорское величество.

— Я уважаю ваши чувства, Михаил Илларионович, — заметила государыня, — поезжайте домой и считайте себя моим арестантом. Я верю вам на слово.

Канцлер поклонился и твёрдыми шагами вышел из зала, многие из придворных почувствовали себя неловко и смущённо потупились.

Между тем императрица продолжала:

— Я должна начать своё царствование с исполнения святой обязанности каждого человека, то есть должна выразить благодарность тем людям, которые оказали мне добро. Никита Иванович, — обратилась она к всё ещё не пришедшему в себя Панину, — дарую вам титул графа, назначаю министром иностранных дел, членом правительствующего Сената и произвожу в тайные советники. Помимо новых обязанностей я очень прошу вас продолжать руководить воспитанием моего сына, наследника русского престола, так как не нахожу никого более достойного вас для такого великого дела.

Лицо Панина просветлело. Хотя его планы не удались, но честолюбие вполне удовлетворялось особенными знаками отличия. Он наклонился к руке императрицы и запечатлел на ней поцелуй глубокой благодарности.

— Григорий Григорьевич! — позвала Екатерина Алексеевна Орлова. — Возвожу вас в графское достоинство и назначаю генерал-лейтенантом. Кроме того, жалую вам орден Святого Александра Невского; носите его на груди на память о вечно благодарной вам государыне. Надеюсь, что в очень недалёком будущем вы окажетесь достойным присоединить к этому ордену и орден Святого Андрея Первозванного.

Орлов стал на колена пред императрицей и поцеловал её руку, затем, поднявшись с колен, он обвёл торжествующе-гордым взглядом собравшееся знатное общество, среди которого он до сих пор считался самой мелкой сошкой, а теперь вдруг оказался так высоко, что лишь немногие могли сравняться с ним.

— Остальные назначения и награды я объявлю позже, — продолжала Екатерина Алексеевна, — только вас, граф Алексей Григорьевич, — обратилась она к стоявшему вблизи с грустным и серьёзным лицом фельдмаршалу Разумовскому, — я прошу теперь же об одном, будьте моим другом и другом моего сына.

С этими словами императрица обняла графа Разумовского и поцеловала в обе щёки. Слеза покатилась из глаз Алексея Григорьевича и упала на руку государыни.

Поклонившись придворным, императрица направилась в свои апартаменты, пригласив с собой самых приближённых лиц для составления манифеста о её восшествии на престол. Княгиня Дашкова взяла у графа Разумовского голубую ленту со звездой Андрея Первозванного и передала её Екатерине Алексеевне.

— Вы позабыли, ваше императорское величество, — проговорила она, — надеть этот знак отличия, который всегда носит царствующий русский монарх.

Екатерина Алексеевна с улыбкой следила за пальцами маленькой княгини, прикреплявшими ленту и прикалывавшими к её груди звезду, затем она сняла с себя орден Святой Екатерины и перебросила красную ленту через плечо Дашковой.

— Для меня слишком много и мужских знаков отличия, — смеясь, сказала государыня, — примите это от меня, княгиня, в знак любви искреннего друга и благосклонности императрицы.

Дашкова вспыхнула и, дрожа от счастья, наклонилась к руке государыни, даровавшей ей самый высокий дамский орден, так не подходивший теперь к её костюму пажа.

Вскоре манифест о восшествии на престол Екатерины Второй был готов и всюду обнародован.

Граф Кирилл Разумовский и Григорий Григорьевич Орлов настаивали на том, чтобы императрица, во главе гвардии, отправилась в Петергоф, куда приехал из Ораниенбаума Пётр Фёдорович, чтобы собрать стоявшее там войско и двинуться на столицу. Если бы к нему присоединились остальные войска, то началось бы междуусобие со страшными последствиями.

Дашкова на время уехала и скоро вернулась с офицерским мундиром, который она передала государыне. Екатерина Алексеевна быстро переоделась и появилась в мужском военном мундире с голубой лентой через плечо и звездой Андрея Первозванного на груди. Выйдя во двор, она села верхом на лошадь и, сопровождаемая блестящей свитой, подъехала к преображенцам, выстроившимся пред дворцом. В нескольких словах императрица заявила гвардии, что идёт с ними в Петергоф, чтобы лично просить Петра Фёдоровича не слушать коварных советов чужеземцев и не допускать пролития русской крови.

— Веди нас, матушка государыня! — восторженно воскликнули солдаты, бросая вверх шапки. — Мы все пойдём за тобой.

Рядом с передовым отрядом стоял поручик Григории Александрович Потёмкин; он с такой пламенной страстью пожирал взорами Екатерину Алексеевну, что та почувствовала этот взгляд и смущённо взглянула на молодого офицера. Она старалась вспомнить, где встречала это лицо с такими необыкновенно блестящими глазами, и не могла сразу вспомнить. В тот момент, когда императрица собиралась повернуть лошадь, к ней подошёл Потёмкин.

— Ваше императорское величество! У вас нет портупеи, — дрожащим голосом воскликнул он, — позвольте предложить вам свою. Наша возлюбленная императрица не может оставаться без этого воинского отличия.

С этими словами Потёмкин снял портупею со своей шпаги и привязал её к шпаге Екатерины Алексеевны, не спуская со своей повелительницы очарованного взгляда.

— Кто вы такой? — спросила государыня, невольно краснея и потупляясь.

— Поручик Григорий Александрович Потёмкин, ваше императорское величество, — ответил молодой человек с дрожью в голосе.

— Благодарю вас, — сказала Екатерина Алексеевна, — но нахожу, что чин поручика слишком незначителен для человека, оказавшего услугу императрице, и поэтому произвожу вас в майоры. Когда водворится спокойствие, явитесь ко мне и сообщите, какое из ваших самых больших желаний я могу выполнить.

Екатерина Алексеевна протянула офицеру руку, которую тот горячо поцеловал; затем, вытащив шпагу из ножен, она двинулась по дороге в Петергоф, сопровождаемая громкими криками «ура», впереди своей гвардии.

Митрополит в мрачном молчании снял с себя парадные ризы и уехал в Александро-Невскую лавру. Когда он выехал на берег Невы, он встретил группу медленно шедших людей, нёсших покрытые носилки. Увидев карету митрополита, люди опустили носилки на землю и с мольбою протянули руки к нему. Митрополит велел кучеру остановить лошадей и вышел из экипажа. Подойдя к носилкам, он отбросил покрывало и, к своему величайшему ужасу, увидел окровавленное лицо отца Филарета с зияющей раной на лбу.

— Свершилось тяжёлое преступление, — сказал митрополиту один из нёсших носилки, — какой-то солдат осмелился поднять руку на служителя церкви.