Семь недель до рассвета - Светозар Александрович Барченко

— Да я же говорю тебе, что понарошке, Лысый!.. Когда я на кого стучал?.. Не, ты скажи, а?.. Ну, стучал я на кого из вас, пацаны? — Валька в тоске замотал головой.

— Ладно тебе пылить, заткнись лучше, — спокойно посоветовал сникшему Щуру Володя и обернулся к ребятам: — У кого табачок есть, огольцы?

Валька мигом выхватил из кармана штанов кисет, рванул зубами натуго зашморгнутый узел и с готовностью протянул Володе, раструсив, однако, над соломой на хорошую завертку настоящего, мелкорезаного самосада. Но Володя не заметил пузатенького Валькиного кисета.

Одолжился он у Ивана Морозовского кислым горлодером, добытым из мокрых, раздавленных и заплеванных подзаборных «бычков», перемешанным с бумажной гарью и старательно подсушенным на жестянке.

Ребята уселись на солому, привалились боками к стене, беспечно задымили. И Валька Щур к ним подсел. Ну, а чего же ему, столбом торчать перед сидящими пацанами, что ли? Это ведь не у Мизюка в канцелярии нудные нотации слушать стоя. Тут в нескольких словах все, что надо было сказать Вальке Щуру, — сказано. И уразуметь все, что надо было ему, — он вроде бы тоже уразумел. Значит, можно и перекурить. Кончилось «толковище» миром.

Славка Комов, правда, хотел уже высунуться вослед с тем, прошлым случаем, когда Валька чужие заначки в спальне проверял, но вовремя передумал. Со Щура и так страху хватит!.. А ребята, конечно, могут теперь спросить: «Почему же ты, Комок, раньше-то помалкивал?.. За пшеничную горбушку ему продался, да?..» Нет, пока помолчать — оно все же вернее…

Мальчишки издалека еще услыхали словно бы предупреждающее, глуховатое покашливание Мизюка; не сговариваясь, осторожно поплевали на зашипевшие окурки, не бросили, а бережно спрятали их, поднялись и вышли гуськом из конюшни. Шедший последним Валька Щур малость замешкался — приваливал за ребятами висящую на одной петле дверь.

Стылая морось тотчас колко засекла по голым мальчишеским пальцам, хранившим еще слабое тепло тлевших в горстях огоньков, засеребрилась на встопорщившихся бровях, липуче обволокла покрывшиеся пупырышками щеки. И ребята, воротясь от нее, а может, и уклоняясь от вопрошающих глаз подоспевшего директора, засунув руки в карманы, побрели мимо него через сумеречный и бесконечный двор к провально темнеющему окнами корпусу.

Юрий Николаевич решил сперва не тревожить парнишек попусту. Слава богу, все целы и невредимы. Как будто и синяков ни на ком не видать, ни ссадин, ни размазанной по физиономиям крови. И рубашки не располосованы, воротники клочьями не болтаются. Хотя отсюда сейчас толком-то и не разглядишь. Но потом укорил себя за неуместное благодушие: «Обрадовался, что не зарезали друг дружку, — вот уже и размяк! Нет, надо все-таки получше на этих бойцов поглядеть…»

— Лысенко и Щур, подойдите ко мне на минутку, — не налегая особо на приказные нотки, однако и с должной настойчивостью сказал Мизюк.

Ребята словно бы ждали его оклика, приблизились к директору все вместе, кучей. Остановились перед ним, как ни в чем не бывало. Разве только лица у мальчишек какие-то угрюмые, неулыбчивые. Да и держатся они, не в пример обычному, скованно, вроде жмутся слегка. Впрочем, оно ведь и понятно — прохладно на улице.

— Надеюсь, вам известно, что днями все старшие воспитанники отправятся в село, убирать горох? Будете работать в поле. Поживете некоторое время в селе… — Он едва не ляпнул, дескать, молочком побалуетесь, отдохнете на природе, но в последний миг спохватился: «Какое же там нынче молочко? Какая, к чертям, природа?!» — М-м-м-да-а-а… Вы уже к этому приготовились? — первое, что пришло ему на ум после заминки, спросил Юрий Николаевич, пытливо — каждого поочередно — оглядывая ребят и постепенно успокаиваясь. Ни малейших признаков побоища — ну, просто прогулялись перед сном, моцион, так сказать, совершили пай-мальчики! Табачищем, правда, от них за версту разит, да это уж ладно…

— Известно, Юрий Николаевич, а как же? Мы к честному труду всегда готовы, как пионеры юные! — беззаботно ухмыляясь и почему-то подмигивая Вальке Щуру, не задержался с ответом Генка Семенов. — Верно я говорю, пацаны?.. А ты как, Щуренок, готов?

Широкий Валькин рот дернулся, губы презрительно повело на сторону.

— Я-то?! Да на кой оно мне, готовиться?! — взъерепенился Щур, но, опасливо покосившись на ребят, сбавил тон и уставился в землю, под ноги Мизюку. — Дак чего я-то?.. Ну, в общем, готов…

— То-то же!.. — назидательно заключил Генка Семенов и довольно всхохотнул. — Видали, Юрий Николаевич? Мы со Щуренком завсегда — как штык!

— Вот и превосходно. Очень я на вас надеюсь, ребята…

«Эко ведь, приструнили они парнишку! — со скрытым удовлетворением подумал Юрий Николаевич о не свойственной упрямой Валькиной натуре сговорчивости. — И поди ж ты, похоже, что без всякого рукоприкладства у них обошлось. Право же слово, умельцы!.. Хотя потешаются они над ним, конечно, напрасно. Потом нужно будет поскорее их от этого отвадить. Иначе совсем заклюют мальчишку…»

Однако Володя Лысенко и остальные его дружки явно не разделяли Генкиной веселости. Они по-прежнему стояли молча, пошмыгивая носами. Зябкая дрожь чуть ли не до нутра прохватывала не по сезону — в рубашонки — одетых ребят. Да и скучновато им было зряшную трепотню слушать. И с чего бы это Мизюк к ним прицепился? Что за охота на него вдруг напала языком на холоде с Генкой молотить?..

— Ну, вот что, ребятки… Теперь давайте-ка бегом в спальню!.. Да поживей, — затормошил унылых мальчишек окончательно воспрянувший Юрий Николаевич. — Не то вы у меня и вовсе простудитесь. Быстренько, ребятишки, быстро!..

Продрогшие пацаны, впрочем, не проявили никакой радостной прыти. Как бы с ленцой, неторопко, снова побрели они дальше своим путем — руки в карманах, плечи угловато приподняты, головы понурены. Потопали мальчишки через двор напрямую, даже не обходя мутно белеющих луж. Да и какой же прок их обходить? Ботинки-то все равно такие, что нога сверху вроде и обута, а на след посмотришь — босой…

Мизюк не пошел за ними, а повернул к канцелярии, будто бы и раньше туда направлялся. Не было у него сил видеть перед собой понурые эти мальчишеские головы, по-стариковски согбенные детские спины. Но на полдороге он все же не утерпел, оглянулся.

В сгустившихся мокрых сумерках ребячьи фигурки уже сливались в неразделимую — неопределенных очертаний — какую-то серую колышущуюся тень, которая, быть может, лишь чуточку выделялась из окружающего сумрака своей подвижностью и густотой. А Юрию Николаевичу почему-то казалось, что ребята сейчас не отдаляются от него, а — наоборот — все ближе и ближе подступают к нему…

«Да хватит ли у тебя духу посылать раздетых и разутых детей в такую непогодь на работу в поле? — пережидая под навесом канцелярского крылечка, покуда