Сэр Гибби - Джордж Макдональд

Надеюсь, вы не устали от того, что я постоянно упоминаю об улыбках Гибби. Но без них нельзя, ведь у Гибби не было никакого другого способа говорить с людьми. И потом, читатели должны быть только благодарны за то, что немота Гибби избавила их от великого множества «он сказал» и «она ответила». К сожалению, я не в силах передать словами все разнообразнейшие оттенки его улыбок. Наверное, многое из того, что Гибби чувствовал (и чувствовал, пожалуй, ещё сильнее именно потому, что не мог об этом сказать), попадало в ту часть его души, где изготовлялись улыбки и, словно разноцветной пыльцой, насыщало их разными красками и оттенками смысла.

Давние друзья Гибби умели различать и распознавать выражение его улыбок и довольно неплохо научились их понимать. В улыбке, просиявшей сейчас навстречу миссис Склейтер, было что — то такое, перед чем, как она сказала назавтра своей подруге, не способна была бы устоять никакая женщина. Должно быть, решила она, это следствие его благородного происхождения. Правда, приведись ей увидеть некоторых из самых недавних предков Гибби, она тут же усомнилась бы, что Гибби унаследовал свою радостную лучезарность именно от них, — разве только она передалась ему от самого первого предка, из которого и исходило всё благородство его семьи. Как бы то ни было, сердце миссис Склейтер дрогнуло и улыбнулось в ответ, и с самого первого дня они с Гибби стали друзьями.

Теперь, когда они по — настоящему познакомились и в ответной улыбке Гибби увидел душу своей новой хозяйки, он тут же совершенно естественным образом, без всякого смущения, не подозревая, что его действия могут показаться кому — то грубыми, начал разглядывать её с ног до головы. Он рассматривал её так, как рассматривал бы радугу, как будто пытаясь различить неразличимое в схождении и расхождении её цветов. Только сейчас им двигала живущая в нём всемогущая любовь. Невинными, как у младенца, глазами он принялся разглядывать лицо и фигуру миссис Склейтер, то и дело задерживаясь взглядом на какой — нибудь мелкой подробности.

Это продолжалось довольно долго, но почти сразу миссис Склейтер почувствовала себя немного неловко, сама не зная почему. Она никак не могла понять и объяснить своих ощущений, и это ей не понравилось. Почему ей так неловко из — за того, что эти глаза рассматривают то, что в любое воскресенье может увидеть вся церковная община, а по понедельникам, когда она пешком прохаживается по магазинам, — и все остальные жители города? И правда, почему? Тем не менее, ей стало неуютно, и она почувствовала, что ей хочется закрыть лицо вуалью. Она могла бы встать и выйти из комнаты, но не имела «ни малейшего желания» поддаваться своему медвежонку и позволять ему обратить себя в бегство. Ей было стыдно, что женщина её возраста и положения ведёт себя так глупо. Кроме того, ей хотелось понять саму себя и то, что в ней происходило. Ей не показалось, что Гибби ведёт себя грубо; она не сердилась на него так, как будто он позволил себе непростительную вольность. Однако ей не хотелось, чтобы он так на неё смотрел.

Ей не пришлось долго чувствовать себя неловко. Вскоре внимание Гибби привлекли её руки, всё это время лежавшие у неё на коленях. Это были очень изящные руки благородной формы, с длинными пальцами и ровными, овальными ногтями, каждый из которых был похож на кусочек перламутровой луны, только — только подымающейся из — за горизонта. Эти руки были почти безупречны (и я подозреваю, что их владелица втайне считала их настоящим совершенством), — но можно ли хоть где — нибудь увидеть по — настоящему безупречную руку? Гибби они показались просто чудом красоты, и после того, как он одну или две минуты взирал на них на расстоянии, стоя на другом краю мохнатого ковра, он внезапно поднялся, подхватил свою скамеечку, подошёл с ней к противоположной стороне камина, поставил её возле миссис Склейтер и снова уселся.

Миссис Склейтер лишь слегка наклонила свою прекрасную шею и с любопытством взглянула на него, пытаясь угадать, что он будет делать дальше. Но тут Гибби положил свою руку на одну из её ладоней, неподвижно лежавших в складках атласа, и контраст между ними был настолько разительный, что он звонко рассмеялся. Однако руку свою он не убрал и, по всей видимости, нисколько не стыдился своей жёсткой, смуглой, мозолистой, цепкой и, хоть и маленькой, но сильной ладони с короткими почерневшими ногтями. Его рука спокойно лежала рядом с белоснежной, изящной, благородной и безупречной рукой, украшенной (в знак выпавшей ей чести принадлежать жене мистера Склейтера) небольшим золотым кольцом с прелестными бирюзовыми вставками, посреди которых сияли ясные бриллианты.

Миссис Склейтер тоже рассмеялась (да и кто бы мог от этого удержаться? Если бы рядом висели серебряные колокольчики, они непременно зазвенели бы в такт её мелодичному смеху!) и ласково похлопала эту узловатую раскоряку, которая, как ни странно, тоже называлась рукой. На самом деле, ей было не слишком приятно прикасаться к этому уродству, так разительно отличавшемуся от идеала. Но явное восхищение Гибби её руками в значительной степени примирило её и с его видом, и с ним самим — и прекрасно: ведь судя о человеке по тому, чем он восхищается, мы составим о нём гораздо более верное впечатление, нежели в том случае, если станем оценивать лишь форму его рук или ног, доставшуюся (или не доставшуюся) ему от какого — нибудь забытого предка. Тем не менее, его присутствие — именно присутствие, а не близость — смущало её, и она почувствовала облегчение, когда мистер Склейтер (на время вышедший из комнаты) снова вернулся и забрал Гибби с собой, чтобы показать ему его новое жильё и дать кое — какие указания насчёт того, как привести себя в порядок к ужину.

Уже вечером лёжа в постели миссис Склейтер долго не могла заснуть и думала, главным образом, о том, какое странное чувство пробудил в ней взгляд деревенского мальчика. Через какое — то время она поняла, что, несмотря на превосходство её руки по сравнению с его ладонью, рядом с этим юным пастухом она всё время смутно ощущала некую несостоятельность. Может быть, его взгляд заставил её почувствовать недовольство собой? Последнее время она не знала за собой особых ошибок или проступков. Она никогда не совершала ничего дурного — то есть, того, что считала дурным она сама, а ещё вернее, её ближние и соседи. Ей казалось, что она никогда не делала ничего по — настоящему предосудительного, а если что — то и было, то так давно, что она почти совсем об этом забыла и искренне считала себя вполне добродетельной и порядочной. И тем не менее взгляд этих голубых глаз, пытливо и бессознательно вглядывающийся ей в душу и ищущий, ищущий что — то там внутри, заставил её почувствовать себя неуютно, как в тревожном сне, когда нежданно нагрянувшие гости застают хозяйку врасплох, а дома у неё совсем не такой порядок и чистота, чтобы она могла спокойно их принять. Пора ей, наверное, вспомнить про ту обитель, которая кроется в глубине каждой души; пора взять веник и совок и хорошенько почистить и подмести своё внутреннее жилище.

Есть уборка, которой не должны гнушаться ни царь, ни пастух, и которую каждый человек должен произвести в себе сам. Ибо человек оскверняется тем, что из него выходит, и чтобы избавиться от этой гнили, ему придётся спуститься внутрь себя, запереть себя, как осуждённого, в камере собственного сердца и, опустившись на колени, отскребать и мыть её грязный пол. Для тюремной камеры душа миссис Склейтер была вполне приличной и опрятной, но никакая человеческая совесть не может очиститься полностью, пока не распахнёт свои окна и двери сияющему солнцу и могучему ветру и не превратится из мглистой душной темницы в сверкающую горную вершину.

Наутро миссис Склейтер первым делом отвела Гибби к самому модному портному в городе, и там с него сняли мерку, чтобы сшить ему всю ту одежду, которую она считала необходимой для сына джентльмена. Красивая женщина, идущая по улице рядом с мальчиком в странном, нескладном наряде деревенского покроя, привлекала к себе немало внимания, и большинство городских жителей, видевших, как они ходят из лавки в лавку, то уходя, то снова возвращаясь (и уже успевших услышать о розыске их давнего знакомого, маленького сэра Гибби, и его внезапном возвышении), быстро сообразили, что означает появление этой причудливой парочки. И хотя в обществе прекрасной миссис Склейтер Гибби чувствовал себя легко и свободно, как будто она была его собственной матерью, и шагал рядом с ней с видом вольного и беззаботного глашгарского ветра, сегодня он явно был не в своей тарелке, потому что плотные швы, вышедшие из — под иглы сельской портнихи Тэмми Брикс, со всех сторон впивались ему в кожу.

Бывают такие страдания, от которых заёрзает даже мученик, обладающий терпением Иова. Гибби мог выдерживать стужу, дождь и голод и при этом радостно свистеть, как певчий дрозд. Пару раз ему случалось переносить страшную боль, и даже тут он не сопротивлялся. Но вряд ли можно было считать тесные подмышки сюртука всевышней волей Провидения, противиться которой грех, и поэтому то, что случилось дальше, нельзя считать проявлением чистого великодушия Гибби (который, впрочем, был бы готов отдать другому самую что ни на есть лучшую и удобную одежду). Когда они шли по самой фешенебельной улице города, Гибби вдруг рванулся прочь от миссис Склейтер и перебежал через дорогу на противоположную сторону. Она остановилась и с удивлением посмотрела ему вслед: до сих пор он вёл себя безукоризненно и не делал ничего предосудительного! И тут на бегу — какой ужас! — он начал стягивать с себя сюртук. Добежав до другой стороны улицы, он как раз только — только стащил его с плеч и успел схватить за руку парнишку приблизительно своего роста, шедшего босиком в рваных штанах и полотняной рубашке с длинными рукавами (если слова «рубашка» и «рукава» вообще можно употребить для описания того, что на нём болталось). Немного походя жестами на того портного, который только что его обхаживал, и с такой же добротой и внимательностью, как будто перед ним был не незнакомый мальчишка, а сам Донал Грант, Гибби протянул тому свой сюртук и знаками показал, что тот может его надеть. Паренёк незамедлительно повиновался, исподлобья взглянул на неизвестного дарителя, благодарно кивнул и по ступеням побежал на улицу, пролегавшую чуть ниже, ничуть не сомневаясь, что этот щедрый мальчик — просто блаженный дурачок, и боясь, что его вот — вот нагонит кто — нибудь из его родственников и потребует вернуть подарок.