Три весны - Анатолий Чмыхало

Они расположились на траве в тени старых кленов. Солнце не пробивало толщу листвы. Лишь кое-где между деревьями проскальзывали острые лучи, похожие на золотые кинжалы. Федя достал из кармана вельветового пиджака сложенный вчетверо клочок бумаги, развернул и молча подал Косте.

Это было письмо. Хорошо знакомый Косте почерк. Костя взглянул на подпись и вскрикнул:

— Алеша!

— Колобов прислал Ларисе Федоровне. Но письмо касается, главным образом, нас с тобой. Читай.

«Дорогая Лариса Федоровна!

Вот я и в Сибири. Работаю по литературной части — в газете. Всем очень доволен. Уже бывал в командировках, написал очерк и несколько статей, но сам я понимаю, что нужно еще много учиться, чтобы стать настоящим журналистом.

Вместе с Верой участвую в самодеятельности. Подготовили и ставили спектакль «Лес». Говорят, что получается ничего. Но театр для меня — не главное, хотя я его и очень люблю.

Недавно мы ездили со спектаклем на рудник. И встретили там Петю Чалкина из десятого «Б», вы, конечно, помните его. В сорок третьем он попал в плен. Немцы состряпали провокационную листовку, из которой можно понять, что он предатель, что Петя изменил Родине. Из-за этой листовки Чалкина осудили на десять лет, и теперь он с бандитами-власовцами работает на руднике.

Но Петя не мог бросить на поле боя раненого Васю Панкова. Петя говорит, что в плену он убил предателя, и за это немцы бросили Чалкина в концлагерь. Но доказать свою невиновность он не мог и не может сейчас, потому что не знает, где Панков. Когда Петю увезли в концлагерь, Панков лечился в немецком лазарете.

Вот, собственно, и все, что Чалкин рассказал о себе. Лично я верю ему. Но нужно, чтобы ему поверили в прокуратуре и военном трибунале и чтоб дело его было пересмотрено. Жив ли Вася Панков? Я очень прошу вас, Лариса Федоровна, через ребят или еще как-то узнать его адрес. Только Васины показания спасут Петю Чалкина.

Простите меня, что затрудняю вас своей просьбой. Однако я не имею права поступить иначе. Об этом же просит вас и Вера. А Петя Чалкин сейчас на Ачинском руднике.

До свидания, всего вам самого хорошего! Привет всем учителям.

Ваш Алексей Колобов».

Пока Костя читал, Федя, подперев здоровой рукой подбородок, разглядывал ленточки улицы и неба, что виднелись между стволов деревьев. Как весело, беззаботно движутся по улице люди. А ведь война только кончилась. Может, вот так же скоро забудут и тех, кто остался на полях сражений. Нет, этого нельзя допустить. Не мертвым нужна память о них — живым.

— Никто не имеет права забывать, — медленно шептал Федя.

Прочитав письмо, Костя покосился на Федю, спросил:

— Что делать?

— Будем выручать, — помрачнел Федя. — Хоть следы-то отыскались. Я напишу Андрюхе. А с Панковым ничего не выйдет, — он тяжело вздохнул.

Под Корсунь-Шевченковским окруженные немцы рвались к своим. Они ввели в действие все силы. Стрельба с обеих сторон не утихала ни на минуту. Особенно большие потери понес полк, в котором служили Костя и Федя. Ряды бойцов так поредели, что отбивать беспрерывно атаки танков и пехоты на этом участке, по существу, стало некому.

И вот, когда уже казалось, что немцы прорвут сжимавшее их кольцо, на участок полка был брошен штрафной батальон. Он яростно кинулся в контратаку, а дивизионная артиллерия поставила завесу огня перед самыми вражескими окопами. Штрафники полностью уничтожили немецкую пехоту и прикрывавших ее несколько «тигров».

Еще кипел бой, когда к окопу, в котором сидел Костя, наш боец подтащил на плащ-палатке раненого. Тот был весь в крови. А санитар приложил ухо к груди раненого и тут же закрыл ему серое лицо пыльным углом пестрой немецкой плащ-палатки.

— Кончился, — сказал санитар, спрыгнув в окоп, и попросил у Кости докурить.

— Куда его зацепило? — спросил Костя.

— Всего посекло. Думал, что доволоку как-нибудь до медсанбата. Хотя все равно не жилец, — он несколько раз затянулся дымом и отдал цигарку обратно. — Кончился Васька Панков, — сказал санитар и бросился вперед, где сражались с немцами штрафники.

Костя обмер, услышав Васино имя. Это было невероятно, и Костя сразу не поверил в то, что погиб именно его друг. Мало ли Панковых Василиев на Руси! Но когда рванул плащ-палатку и открылось лицо убитого, сомнений не стало. Перед ним был мертвый Вася Панков.

— Ты не помнишь села, где мы его похоронили? — спросил Федя.

— Там небольшой хутор на берегу речки Рось.

— Рось включительно, Рось исключительно… Я вспоминаю. Там был еще разрушенный мостик, где нас обстреляла пушка «Артштурм».

— Тогда убило нашего командира взвода, — вспомнил Костя.

— А ты не был у Васькиной матери? Получила ли она похоронную? Сейчас это важно. Если есть похоронная, нужно снять копию.

— Я собирался зайти, но подумал, что это лишнее. Пусть еще на что-то надеется мать, — трудно произнес Костя. — Рассказ-то ведь больно невеселый.

— Да. Но зайти нужно. Особенно теперь. А ты хорошо помнишь, что нам говорил Вася о Петре? В Колпаковской станице? Когда подходил к нам этот, из особого отдела?..

— Помню, Вася говорил, что Петя в плену убил вот этого самого, о котором писал Алеша. Он говорил, что Чалкин видел в Амвросиевке, как сгружалась танковая дивизия.

— И донесение Петра мы передали в разведотдел. И оно сыграло свою роль, — взмахнул култышкой руки Федя. — Если мы это докажем, то восстановим справедливость. Петю освободят.

— Мы должны сделать это, Федор Ипатьевич! — воскликнул Костя.

— Разумеется. И найди Сему Ротштейна. Пусть напишет, что Вася и Петя несли его в санчасть полка. Лишняя бумажка не помешает.

На этом они и расстались. Прямо из парка Костя отправился к матери Васи. Он заново пережил, может быть, самые трудные минуты войны. Его долгом было не оставить Петера в беде. А в том, что тот не виновен, Костя не сомневался. Правда, Петер мог застрелить себя, но тогда бы он предал Васю. Черт возьми, как сложно все это!

Костя застал дома у Васьки старуху. Она готовила на плите обед. Остро пахло щами, пережаренным луком.

На стук двери старуха повернула ссохшееся лицо и принялась внимательно разглядывать вошедшего. Нет, она никогда не видела этого парня в военной гимнастерке. Кто же он? Зачем пришел к ней?

— Здесь Панковы живут? — спросил Костя, хотя сразу же узнал в старухе Васькину мать.

— Они самые. А по какому такому делу? — закашляла и пояснила:

— Не здоровится мне. Видать, простыла, под лопатку стреляет.

Она вытерла руки о фартук и прошла к столу. Подождала, когда заговорит Костя. А он начал сорвавшимся вдруг голосом:

— Вот пришел узнать о Васе. Мы учились с ним вместе… Есть что-нибудь от него?

— Есть.

— Что? — он подвинулся к ней.

— Похоронная. Там написано про Васину смерть да про геройство.

— А может?..

— Нет, погиб. Он сызмальства отчаянным был. Иной раз и грешила с ним, а теперь жалко. Каждому свое дитя жалко, милый.

— Куда вы ее дели?

— Кого это?

— Мне нужна похоронная, — твердым голосом сказал Костя.

— Забрали бумажку. Приходили насчет пенсии и забрали, — сказала старуха.

«Похоронная в райсобесе», — решил Костя.

Но занятия в учреждениях уже кончились. И он побрел домой. Тупая боль сжимала сердце. Хотелось поскорее добраться до постели, лечь и уснуть.

Костя мастерил упавшую изгородь, когда к нему подошла мать. Растягивая слова, сказала:

— Отец помер у Влады. Она мальчика за тобой прислала. Вот, — мать подала записку.

Костя взял клочок бумаги и принялся читать. Влада в беде! С каждой секундой Костей все больше овладевала тревога.

Влада писала:

«Милый, хороший!

Мне так тяжело. Умер папа. И я одна. Я не знаю, что делать. Приходи сейчас же».

— Сходи, сынок. Все-таки она девица. Кто поддержит ее в скорбную минуту, — сказала мать, горестно покачивая головой.

Костя, не раздумывая, бросил топор, повернулся и пошел в город. У вокзала он сел на трамвай. Он понимал, что она его очень ждет, если написала такую записку.

Вскоре Костя входил в квартиру Влады. Он ожидал увидеть здесь множество людей, но у порога стояли лишь две старушки, очевидно, соседки, да в столовой у гроба сидела рядом с Владой какая-то женщина.

Увидев Костю, Влада, вытирая платочком красное, сразу подурневшее лицо, подошла к нему.

— Вчера вечером. Это не первый у него сердечный приступ, — и пошатнулась.

Костя подхватил ее, не дал упасть. А женщина, что сидела у гроба, сказала Косте:

— У нее нет сил. Она всю ночь не сомкнула глаз и днем не уснула.

Женщина раскрыла флакончик и дала Владе понюхать. По комнате расплылся резкий запах нашатырного спирта.