Князь Путивльский. Том 1 - Александр Чернобровкин

Латиняне бегут уже все. У передового отряда тоже сдали нервы. Вместо того, чтобы стать плечом к плечу, и встретить нас копьями, они бросают их и щиты и несутся по дороге, сломя голову. Паника – самое страшное оружие. Только несколько человек не поддались ей и приняли более-менее разумное решение – начали спускаться, точнее, скатываться по крутому склону вниз. Всадники туда уж точно не попрутся. Может быть, этим латинян удастся спрятаться в кустах, пересидеть до нашего ухода, а потом добраться домой. Пусть расскажут своим, как в полтора раза меньший отряд разгромил их.

Я останавливаюсь, пропускаю вперед дружинников и половцев, которые тоже подключились к гонке за убегающими зайцами. Позади нас дорога устелена трупами латинян. Они лежат в разных позах, поколотые и порубленные. Яркие солнечные лучи золотят лужи крови, которые растекаются возле трупов. Сегодня у местных падальщиков будет день живота и праздник желудка.

Рядом со мной останавливается Иван Асень. Он остался без копья, держит в руке спату из многослойной стали, с клинка которой стекают капельки крови. На лице царя радостная мальчишеская улыбка. Он прячет оружие в ножны, снимает шлем с гребнем из алых конских волос и вытирает тыльной стороной левой ладони капельки пота со лба.

– Как мы их, а?! – хвастливо произносит он.

– Думаю, в ближайшие года два-три латиняне к тебе не сунутся, – говорю я. – Если сам их не позовешь.

– В ближайшие годы точно не позову, пока не создам сильную дружину и не разберусь со своими строптивыми вассалами, – обещает он.

– Вот это правильно! – соглашаюсь я.

– Ты научил меня воевать по-другому, руками врагов, – признается Иван Асень и предлагает: – Переходи ко мне на службу. Я дам тебе удел, который будет намного больше и богаче твоего княжества.

И владеть я этим наделом буду, в лучшем случае, до коронации следующего царя, а в худшем – до смены настроения нынешнего. Завистники нашепчут ему, что я примеряю корону, – и хорошее отношение ко мне смениться на лютую вражду. К тому же, Болгарию ждут большие неприятности, чем Россию. Русские будут сами над собой издеваться, а над болгарами, кроме своих, еще и чужие поизгаляются.

– Спасибо, царь, за оказанную честь, но для меня богатство не стоит на первом месте! Я долго жил на чужбине, только недавно вернулся к своему народу и не хочу с ним расставаться, – отказываюсь я. – Ты сам знаешь, что такое жить в чужой стране, даже если это твои друзья.

– Знаю, – с ноткой горечи произносит он.

– Но обещаю, что я и мой народ всегда будем помогать тебе и твоему народу, – знакомлю я Ивана Асеня с будущим его страны.

Он не понимает всю историческую глубину моих слов, но верит им.

– Спасибо, брат! – говорит царь Болгарии.

Мы поворачиваем коней и вместе едем в сторону деревни, чтобы отпраздновать совместную победу. Я пытаюсь вспомнить, сколько раз еще русские будут проливать кровь за болгар. Быть мазохистами не запретишь…

43

Подплывая к Путивлю я впервые в эту эпоху почувствовал, что возвращаюсь домой. Может быть, потому, что впервые отсутствовал так долго. Впрочем, еще в двадцатом веке я заметил, что начинаю воспринимать купленное жилье, как свой дом, только года через три-четыре. Умом понимал, что оно мое, но первое время казалось, что я всего лишь арендатор.

Войдя в устье Днепра, мы выпустили белого почтового голубя, на крыльях которого угольком нанесли по три полоски, которые обозначали, что потребуются три ладьи для перевозки добытых трофеев. Второго голубя отправили, когда добрались до острова Хортица. У меня были большие сомнения по поводу голубей. Я читал, что они были надежнее российской почты, но мало ли что пишут?! Обычно в жизни всё оказывается не совсем так, как написано в книгах. Взял их, скорее, из любопытства. Подведут – не сильно расстроюсь. Наймем ладьи какого-нибудь купца.

На Хортице мы вытащили шхуну на берег, законсервировали на зиму, забрав все ценное, чтобы не представляла коммерческого интереса для местных жителей. На всякий случай я нанял сторожей. Груз со шхуны перевезли на арбах выше порогов. Охрану не нанимали, обошлись, так сказать, своими силами. Возле деревни напротив крепости Кодак нас ждали три ладьи, что говорило о том, что первый голубь долетел. В Путивле узнаем, что и второй добрался благополучно.

Нас встречал весь город. Всем было интересно, что мы привезли в трех ладьях. Первыми выгрузили трех латинских боевых коней. Захваченного в Африке арабского жеребца я подарил Ивану Асеню. Уж больно он понравился царю, а мне был не очень нужен. Для понтов уже имел. Зато крупные венгерские кони мне требовались в большом количестве. Забрал я и все высокие рыцарские седла, которые русские седельщики делать не умели. Я не мог толком объяснить, как их сделать, а образцов не хватало. Теперь будут. Тяжелые длинные копья тоже достались мне. Наши мастера умели делать такие, но я все равно взял, потому что больше никому не были нужны. Еще нам досталась часть доспехов рыцарских, довольно скромных. Обычные длинные кольчуги и шоссы и всего один ламинарный доспех ромейской работы, правда, позолоченный. Принадлежал он убитому графу Адрианопольскому. Шлем графа, тоже позолоченный, достался Сутовкану, который сразу напялил его на себя и, как мне подумалось, не снимал, даже ложась спать. В стаде шимпанзе обладатель красного мотоциклетного шлема сразу становится доминантным самцом.

Дома меня ждали две не очень приятные новости. Первая меня не сильно огорчила. Великий князь Черниговский перестал финансировать строительство собора. Мол, собирается с кем-то воевать, деньги нужны позарез. Обещал возобновить строительство, когда победит врагов. Справимся и без него, тем более, что стены уже возвели, осталось сделать купол и расписать собор внутри. В этом году у меня доход от морского похода побольше, наверное, чем у Олега с Черниговского княжества. Вторая новость была похуже.

– Половцы напали на одну из наших левобережных деревень. Перед этим приехали на ярмарку, узнали, что ты уплыл. Решили, видать, что ты всю дружину забрал с собой, – доложил воевода Увар Нездинич. – Я сразу выслал дозоры, заметили их вовремя. Будиша с отрядом отогнал поганых, но они успели увести стадо коров и несколько лошадей.

– Много? – спросил я.

– Двадцать две коровы и четыре лошади, – ответил воевода. – И скирды хлеба пожгли.

– Бостекан? – не столько спросил, сколько высказал я догадку.

– Его люди, – уверенно подтвердил Увар Нездинич. – Одного захватили в плен, сидит в порубе.

– Пусть приведут его, – приказал я.

Половец был грязен и вонял так, будто его вынули из выгребной ямы. Нос свернут вправо, причем сильно, из-за чего казалось, что лицо перекошено. Оно было худым, бледным и испуганным.