Вожди в законе - Ю Фельштинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
"Но и после этого Троцкий принятую Пленумом ЦК поправку по крестьянскому вопросу так исказил в тезисах, что она обрела совершенно иной смысл и потребовалось новое постановление Политбюро, чтобы поправка о крестьянстве была внесена в тезисы целиком. Как видно из содержания доклада на съезде, Троцкий отошел от тезисов, утвержденных ЦК, не дал анализа основных принципиальных положений по вопросам о промышленности, а вопрос о руководящей роли партии свел к ошибочному антиленискому тезису диктатуры партии"(103).
В общем, в Политбюро неожиданно оказался двоешник, который был не в состоянии справиться с текущей работой, да еще и направляющийся по ошибочному антиленинскому пути.
17 апреля уже без Ленина открылся Двенадцатый съезд партии. "Владимир Ильич не мог знать и не знает ни порядка дня нашего съезда, ни резолюций, подготовленных ЦК", сообщил делегатам Каменев. За день до открытия съезда Фотиева официально передала в Политбюро (президиум съезда) текст статьи Ленин "К вопросу о национальностях или об "автономизации". Поскольку эта работа Ленина уже ходила по рукам в активе партии (она размножалась в основном грузинской делегацией), решено было ее зачитать по секциям без права цитирования. Зиновьев и Каменев поддержали Сталина. Грузинские "уклонисты" -- Махарадзе, Мдивани и другие -- были осуждены, причем их обвинителем выступил Орджоникидзе. Бухарин призвал голосовать за "превосходные тезисы ЦК и т. Сталина". А Енукидзе выступил с речью, которую нельзя квалифицировать иначе, как откровенную ложь:
"Теперь о письме т. Ленина. Тут т. Мдивани в своей речи ежесекундно склонял имя т. Ильича, и он хотел создать впечатление, что т. Ленин будто специально написал это письмо, чтобы поддержать товарищей уклонистов и оправдать всецело их политику. (Бухарин: "Конечно, с этой целью".) Не с этой целью, т. Бухарин. Я позволю тут сказать, что т. Ленина мы тоже немножко знаем, и нам также приходилось с ним встречаться по разным вопросам, и в частности по грузинскому вопросу. И я здесь утверждаю, товарищи, и я надеюсь, что, когда т. Ленин поправится, он согласится с тем, что много раз те вопросы, которые выдвигались здесь товарищами уклонистами, ему были известны, но при правильном их освещении и разъяснении он соглашался с политикой, проводимой там т. Орджоникидзе [...] т. Ленин сделался жертвой односторонней неправильной информации". [...]
Победитель Сталин был ленив и снисходитен: "Да будет мне разрешено сказать несколько слов по этому надоевшему всем вопросу..."
22 апреля 1923 года, в день рождения Ленина, Сталин преподнес ему подарок: наградил Демьяна Бедного орденом Красного знамени -- за роль Бедного в гражданской войне. И так как это награждение, в то время беспрецедентное само по себе, поскольку награждался поэт-агитатор, случилось не в день советской армии -- 23 февраля, и даже не в год окончания гражданской войны, а позже, приходится допустить, что остроумный Сталин имел в виду совсем другую гражданскую войну и совсем другую победу -- победу в гражданской войне внутри большевистской партии против Ленина. Бедный получил орден и право уже в 1924 году включить свою биографию в издаваемый энциклопедией "Гранат" том "Деятели СССР и Октябрьской революции". Он стал одним из 248 главных номенклатурных работников. 13 апреля 1933 года, в день своего пятидесятилетия, Бедный первым из советских писателей был награжден орденом Ленина(104).
Долгий экскурс в события декабря-марта необходимо было предпринять для того, чтобы понять, мог ли Ленин, как утверждали Сталин и Фотиева, в разгар такой борьбы в декабре 1922 года инкогнито просить Сталина о яде. Ответ на этот вопрос очевиден: не мог. Сведения о том, что Ленин просил у него яд в декабре 1922 года, были фабриковались самим Сталиным в разное время и с поразительным упорством (будто кто-то обвинял его в отравлении Ленина).
История создания алиби Сталина -- отдельный криминальный сюжет, достойный расследования. Его можно было бы выделить в отдельную подглавку: "Алиби Сталина".
"В начале тридцатых годов" - как будет показано ниже, -- после октября 1932 года, М. И. Ульянова неожиданно решила написать мемуары, причем не просто мемуары, а воспоминания о том, как именно болел и умирал Ленин. Поскольку Мария Ильинишна никогда не отличалась гражданским мужеством, была послушным партийным работником, писала свои мемуары с привлечением неопубликованных архивных документов, т.е. была допущена к засекреченным партийным бумагам, и в то же время не настаивала на их публикации, остается предположить, что она выполняла чей-то заказ. И очевидно, что это был заказ Сталина. А так как Сталина прежде всего интересовал вопрос о яде, он предоставил в распоряжение Ульяновой еще один сфабрикованный задним числом документ, подписанный еще одним бесстрастным очевидцем событий - Фотиевой, причем заставил Ульянову этот документ процитировать:
22 декабря Владимир Ильич вызвал меня в 6 часов вечера и продиктовал следующее: "Не забыть принять все меры достать и доставить... в случае, если паралич перейдет на речь, цианистый калий, как меру гуманности и как подражание Лафаргам..."
Теперь нужно было объяснить, почему этой записи нет в "Дневнике дежурных секретарей". Оказывается, об этом попросил доверительно Ленин (а послушная до и после Сталину Фотиева почему-то на этот раз решила предать Сталина и уступить Ленину):
Он прибавил при этом: "Эта записка вне дневника. Ведь Вы понимаете? Понимаете? И, я надеюсь, что Вы это исполните" .
Но почему же тогда Фотиева не сообщила о записке позже, в отдельной докладной, например, 23 декабря? Вообще, где же эта записка? Записки нет. А в "дневник" запись не внесена по банальной причине: "Пропущенную фразу в начале не могла припомнить". А в конце? "В конце - я не разобрала, так как говорил очень тихо. Когда переспросила - не ответил. Велел хранить в абсолютной тайне"(105).
В этом документе что не слово - фабрикация. Ульянова не указывает, откуда взята запись Фотиевой от 22 декабря и когда она была сделана. Несмотря на важность записи Фотиева "забывает" дать ее в "Дневнике дежурных секретарей". Вторую фразу документа она не записывает не потому, что забывает, а потому, что 22 декабря ее не расслышала (а в день поздней записи расслышала?).
Стилистически записка составлена фальшиво. Ленин не мог "продиктовать" фразу: "Не забыть принять все меры достать и доставить...". Такое мог продиктовать Фотиевой только Сталин. Продиктовать Фотиевой, что Ленин собирается кончать с собой, "как меру гуманности и как подражание Лафаргу" Ленин тоже не мог. И эту фразу мог буквально протиктовать Фотиевой Сталин. 22 декабря, за день до начала работы над завещанием, Ленин вряд ли думал о том, как бы поподражать Лафаргу. Указание на то, что "записка вне дневника" - еще одна подделка, поскольку Ленин не знал и не мог знать о том, что ведется "дневник дежурных секретарей". Не мог он под "дневником" 22 декабря иметь в виду и свои собственные записи, так как впервые они могли быть так названы только 23 декабря, когда Ленин начал писать завещание.
Как именно умирал Ленин, описано в статье Н. Петренко (Равдина). Диагноз болезни и непосредственные причины смерти проанализированы также в статье доктора В. Флорова "Болезнь и смерть Ленина"(106). Очевидно, что в период с 7 марта 1923 г. по 21 января 1924 года как политический деятель Ленин не функционировал, а задача Крупской и Ульяновой состояла лишь в том, чтобы предотвратить в буквальном смысле убийство Ленина Сталиным. Только этим можно объяснить публичную поддержку Крупской Сталина, только что расправившегося с Лениным, в споре с Троцким. И все-таки по крайней мере два раза Крупская выдала свои истинные взгляды. 31 октября 1923 года она написала письмо союзнику Сталина Г. Е. Зиновьеву, впервые опубликованное в СССР в 1989 году:
"Дорогой Григорий [...] Во всем этом безобразии [...] приходиться винить далеко не одного Троцкого. За все происшедшее приходится винить и нашу группу: Вас, Сталина и Каменева. Вы могли, конечно, но не захотели предотвратить это безобразие. Если бы Вы не могли этого сделать, это бы доказывало полное бессилие нашей группы, полную ее беспомощность. [...] Наши сами взяли неверный, недопустимый тон. Нельзя создавать атмосферу такой склоки и личных счетов. Рабочие [...] резко осудили бы не только Троцкого, но и нас. Здоровый классовый инстинкт рабочих заставил бы их резко высказаться против обеих сторон, но еще резче против нашей группы, ответственной за общий тон. [...] От рабочих приходится скрывать весь инцидент"(107).
"Наша группа", "наши", "нас" -- подчеркнуто пишет Крупская о мучителях своего мужа: Сталине, Зиновьеве и Каменеве. Но ее взгляды все-таки выдает то же письмо:
"Совершенно недопустимо также то злоупотребление именем Ильича, которое имело место на пленуме. Воображаю, как он был бы возмущен, если бы знал, как злоупотребляют его именем. Хорошо, что меня не было, когда [Г. И.] Петровский сказал, что Троцкий виноват в болезни Ильича, я бы крикнула: это ложь, больше всего В. И. заботил не Троцкий, а национальный вопрос и нравы, водворившиеся в наших верхах. Вы знаете, что В. И. видел опасность раскола не только в личных свойствах Троцкого, но и в личных свойствах Сталина и других. И потому, что Вы это знаете, ссылки на Ильича была недопустимы, неискренни. Их нельзя было допускать, они были лицемерны. Лично мне эти ссылки приносили невыносимую муку. Я думала: да стоит ли ему выздоравливать, когда самые близкие товарищи по работе так относятся к нему, так мало считаются с его мнением, так искажают его? [...] Момент слишком серьезен, чтобы устраивать раскол и делать для Троцкого психологически невозможной работу. Надо пробовать с ним по-товарищески столковаться. Формально сейчас весь одиум за раскол свален на Троцкого, но именно свален, а по существу дела,-- разве Троцкого не довели до этого? Деталей я не знаю, да и не в них дело [...] а суть дела: надо учитывать Троцкого как партийную силу, и суметь создать такую ситуацию, где бы эта сила была для партии максимально использована"(108).