Воспоминание об Алмазных горах - Мария Колесникова

— Ты, Васена, крепись, не допускай в себе душевной расслабленности. Все мы прошли с тобой вдоль и поперек. И всякий раз кажется: вот теперь вздохнем свободно. Ан нет… Ты думаешь, я не устал? Да ведь и другие устали. А знаешь, что самое страшное на свете?

— Что? — Васена несколько расслабилась от ласки мужа.

— Не Колчак, не его есаулы и генералы. Ответственность. Когда за все и за всех…

— Так ты ж сам, никто не заставлял…

— Да разве в таких случаях ждут особого приглашения? Головы кладут не просто так, а потому, что сознают эту ответственность.

— Красиво говоришь. После твоих слов не так сумно. А все же… берег бы себя. У людей ведь как: разорвись надвое — скажут: а что не начетверо?

Послышался осторожный стук в дверь. На пороге показался Векшин. Щетинкин шагнул ему навстречу.

— А, Векшин! А я уж заждался. Литературу для тебя подбирал. Ничего путного: все ангелы, президенты, муравьи да бегемоты. Присаживайся…

— Петр Ефимович, какой же из меня культуртрегер? Я ведь шашкой привык… — взмолился Векшин.

— Приказ, Векшин, есть приказ. Штаб партизанской армии поручил тебе обучать детишек грамоте, поскольку ты здешний и все обычаи знаешь; и есть ты, Векшин, не то, что ты назвал, а работник народного просвещения.

— Слушаюсь! — покорно отозвался Векшин.

— То-то. Завтра же открыть школу на радость всем угнетенным народам!

— А учебная программа?

Щетинкин почесал в затылке.

— Программа простая: научи петь «Интернационал». Разборка и сборка оружия. Ну, арифметика, письмо. Читай или пересказывай Горького. Про Спартака, про Емельяна Пугачева и Стеньку Разина расскажи, да только чтоб без эсерского уклона.

— Тетрадей, карандашей нет.

— Чего нет, того нет. Вот тебе мой любимый рубанок.

— Это еще зачем?

— Эх ты, культуртрегер! Труд — обязательный предмет. Дощечки строгать, березовым угольком на них писать.

— Классически просто, — удивился Векшин.

— Васса, чаю гостю…

— Увольте. Тороплюсь.

— Возьми на всякий случай пару гранат, берданку, наган, двести патронов — и с комприветом!

— Вот теперь все совершенно ясно.

Командование партизанской армии знало, что рано или поздно есаул Бологов поведет наступление на Белоцарск. Бологов ликовал. Ему казалось, что наконец-то Щетинкин попал в ловушку. Дальше — стена, Монголия… Не мог он поверить в то, что эти безумцы в случае неудачи готовы двинуться через безводные степи и снеговые хребты Монголии на Туркестан! Это было бы слишком фантастично.

Корнет Шмаков превратился в откровенного грабителя, тувинские партизаны вели с ним беспрестанную войну и в одном из боев разбили его в пух и прах. Шмаков бежал к генералу Ян Шичао. Они быстро поладили: корнет подарил генералу жену Турчанинова.

Щетинкин предложил на рассмотрение штаба обстоятельный план разгрома Бологова.

— От исхода этого боя будет зависеть все, — сказал Щетинкин, — судьба нашей армии, судьба Тувы. Мы должны разбить Бологова.

— И ты воображаешь, что с нашими силами это возможно? — спросил Кравченко.

— Невозможно, но мы должны. И если вы доверите мне проведение всей операции…

— Доверим, Петр Ефимович, докладывай.

Двадцать восьмого августа разведка донесла, что авангард Бологова находится всего в пятнадцати верстах от Белоцарска.

На второй день в три утра части белых под прикрытием орудийного и пулеметного огня начали переправу на лодках через Енисей.

Наконец-то Бологов ступил на желанный берег. И тут его огорошили докладом:

— Белоцарск пуст! Ни одного человека…

— Удрали господа пролетарии! Ничего, догоним! Послать полк на Атамановку, наперерез красным!

На белом коне есаул Бологов въехал в пустой город. Генералам Попову и Розанову отправил телеграммы:

«Красные разгромлены. Занял Белоцарск».

Он был упоен победой. Но нервы не выдержали, и есаул напился. Он вышел на балкон дома и прокричал в пустоту:

— Я победил его! Пей, гуляй! Ужинаю здесь, а обедать буду в Атамановке…

Сопки цепочкой окружали город. На одной из них стояли Щетинкин и Кравченко.

— Все вышло, как ты и предсказывал, — сказал Кравченко. — А я считал Бологова умнее. Мышка в капкане.

— Эта мышка в пять раз больше кошки.

Щетинкин пребывал в глубокой задумчивости. Он окидывал взглядом Белоцарск, лежащий внизу, Енисей, соседние холмы, где располагались командные пункты батальонов.

— С Манским полком связь установлена? — спросил он начальника штаба Иванова.

— Установлена. Выходит к Белоцарску.

— Тальскому и Канскому подтянуться. Они ударят в тыл Бологову. Сколько кобылке ни прыгать, а быть в хомуте… — И, уже обращаясь к Кравченко: — Об ударе в лоб думать, конечно, безумие. И все-таки… И все-таки… Вот замкнем кольцо… Представляется, может быть, неповторимый случай опрокинуть противника в Енисей. Ачинцев поведу сам.

— Гляди, кажется, надвигается гроза, — сказал Кравченко.

И в самом деле, небо заволокли клубящиеся аспидно-черные облака, слышались далекие раскаты грома.

— Разведчики должны порубить или столкнуть в воду все лодки, на которых переправились белые, — сказал Щетинкин. — Вот тогда можно рассчитывать на полную победу.

Вечером при вспышках молний цепи партизан с криками «ура» пошли в атаку. Ожесточенный бой завязался в разных концах Белоцарска. Ураганный огонь пулеметов, орудий и винтовок заглушал раскаты грома. Слышались стоны раненых, ржание коней, звон шашек.

На коне появился Щетинкин, он прорубался шашкой сквозь сомкнутый строй бологовцев. Белые отходили к Енисею. Триста новобранцев сдались в плен партизанам.

Ночную темь прорвал крик раненого Бологова:

— Лодки! Где лодки?

Казачьи сотни бросались в воду в сомкнутом строю, пехота цеплялась за лошадей, пытаясь плыть под огнем. Но быстрые воды Енисея поглощали людей и лошадей.

Внезапно наступила тишина.

Полыхали на горизонте далекие зарницы.

Васса Щетинкина сидела на камне с Шуркой на руках и девочками. Берегом Енисея шел Щетинкин. Лицо его было черно от пороховой копоти и грязи, глаза блуждали по сторонам.

— Васса, Васса! Клава, Надя! — иногда кричал он.

И почти наткнулся на Вассу.

— Васена!..

Она подняла голову, молча посмотрела на него. У нее были воспаленные, измученные тревогой глаза.

Щетинкин взял Шурика, прижал к груди.

— Живы!

— Дети хотят есть и пить, — сказала Васса. — Я ничего не слышу. В ушах звенит. Нас чуть не накрыло снарядом.