Воспоминание об Алмазных горах - Мария Колесникова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я ничем не обязан ни вам, ни вашим генералам и адмиралам. Я монгольский князь, а не русский. Будете угрожать — велю арестовать вас… Чимид, проводи господина!
Переправившись через Енисей, Бологов и его казаки тайными тропами возвращались в расположение своих частей. Все дороги были перекрыты партизанами.
Но Туран оказался свободен, и Бологов решил здесь передохнуть.
Случилось так, что в это самое время по той же самой дороге ехали Володя Данилкин и партизан Зуев. Они везли пакет в Манский полк, который находился в Усинске. От полка вторые сутки не было никаких известий, и следовало выяснить, почему прервалась связь.
Ничего не подозревая, Володя и Зуев въехали в Туран. Их остановила частая пулеметная дробь.
— Засада! — крикнул Зуев и вывалился из седла. — Все… умираю!
Володя не растерялся. Он слез с коня, подполз к Зуеву и постарался оттащить его за кучу белых камней.
— Окружают, гады! Ты жив, Кузя? Но Зуев не отозвался.
Володя отстреливался. У него было сто пятьдесят патронов. Он целился тщательно. Один за другим падали белогвардейцы.
…Сумка с патронами пуста. Володя рвет на мелкие кусочки пакет, глотает бумагу; разбирает затвор винтовки, раскидывает части в разные стороны, сгибает ствол винтовки о камень, снимает сапоги, рубит их клинком. Остался последний патрон в нагане. Володя прикладывает дуло нагана к сердцу…
Есаул Бологов склонился над телом юного партизана. Сказал казакам с непонятной горечью:
— Если бы вы были такими, как этот красный! Один, а посмотрите, что сделал… А если бы подошел к нам целый эскадрон таких?
Оказавшись в Урянхае, Щетинкин заинтересовался, как местное население — русские и урянхи — борется с колчаковцами. От Текиной и других узнал, что вооруженные выступления урянхов против белогвардейцев и китайцев, оккупировавших некоторые районы края, не прекращаются ни на день. Повстанцы разгоняют казачьи заставы. Местное русское население, насильно мобилизованное белогвардейцами в дружины, отказывается выступать против урянхов-повстанцев, недавно подняли восстание, арестовали офицеров. Из числа восставших дружинников возник Подхребтинский повстанческий отряд Пупышева. Теперь повстанцы просят принять их в партизанскую армию… Тут хорошо знали имена вожаков повстанческих отрядов: Чолдон-Эргепа, Кайгала-Тараачи, Ооржак Ортуп-Кара, Бадыжапа, Оваса, Сайноола. Отряды вели борьбу против белогвардейцев, купцов и урянхайской знати, прислуживающей колчаковцам, против всех этих дарг и нойонов. За голову Кайгала-Тараачи «маленький Колчак» Турчанинов совсем недавно назначил большую награду, в своих телеграммах начальству называл его не иначе как «знаменитым разбойником». Побаивался, что Кайгал-Тараачи срежет его голову без всякой награды.
А теперь никто не мог сказать, куда девался Турчанинов.
Урянхай… Все здесь непривычно для Васены. Люди ходят в халатах из китайской чесучи, носят гутулы — сапоги с загнутыми носками, и мужчины и женщины курят длинные трубочки — гансы. Дети бегают совершенно голыми. Девушки покрываются синими платками. Здесь почему-то не любят ярких одежд. Украшаются серебряными браслетами, кораллами, бирюзой. И обычаи своеобразные: к примеру, женщину бить нельзя, за ее провинности бьют мужа.
— Добрый обычай, — сказал Петр шутливо, — раз не воспитываешь супружницу — получай! А вот наказания у них прямо-таки жестокие: если кто украл, провинившегося сажают в юрту, заставляют высунуть руку на мороз и держат, пока рука не отмерзнет. А то еще руку водой поливают. Все эти штуки богачи с бедными пастухами проделывают. Что можно украсть у бедняка-соёта? Урянх или соёт — такой же труженик, как наш мужик. Вот принесли ему русские партизаны освобождение от мироедов всех мастей — навек запомнит…
Здесь жил в Шушенском Ленин, бывал в Минусинске, Красноярске, стоял на берегу Енисея. Именно в Шушенском вступили в брак Владимир Ильич и Надежда Константиновна, оба поднадзорные… Именно здесь он, как рассказывают, разработал программу создания марксистской партии…
Щетинкин сидел за столом и смотрел на спящих детей, которые лежали на кровати, широко раскинув руки. Васса штопала мужской носок, натянутый на большую ложку.
— А че его штопать? — сказал Щетинкин и усмехнулся. — Портянки и то не успеваем менять.
— И когда конец всему этому, Петя? Ноги до колен стоптали… Все кочуем да воюем. Детишек жалко.
— Ну, опять про свое. Вот разобьем Бологова, установим в Минусинске Советскую власть…
— А потом?
Щетинкин нахмурился.
— А потом… Потом двинем на север, на соединение с Красной Армией — сюда идет.
— Опять тыщу верст?
— А кто ж его знает? Может, тыщу, а может, и более. А ты, мать-командирша, нюни не распускай, чтоб другим бабам дурного примера не было.
— Да я уж и то стараюсь.
Васса помолчала. Затем снова заговорила:
— Троих детей нажили, а жизни-то и не видали.
— То есть?
— Не пойму тебя никак. — Васса вздохнула, отложила недоштопанный носок, задумалась.
— Сфинкс… — усмехнулся Петр Ефимович.
— Это что? — встрепенулась Васса.
— Звери всякие с человечьими головами — львы, лошади. В журнале видал.
— Не про то. Удивительный ты — вот что.
— Как прикажешь понимать? — Он старался придать шутливый тон слишком серьезному разговору.
— Вроде в тебе и жалость к нам, и в пекло первый лезешь. Тогда на германскую добровольно ушел, нас оставил. Чуть с голоду не померли.
— Чуть — не считается.
— Страшно. Я ведь все о детях. А если не пофартит нам и разобьет Бологов? Они ведь ни баб, ни детишек не щадят. Чистое зверье. Младенцев на штыки насаживают. Уходить надо, Петя. В Монголию аль куда…
Щетинкин свернул козью ножку, закурил, подошел к открытому окну. Он морщил лоб, был недоволен разговором. Его лицо сейчас казалось жестоким и властным.
— И я о детях думаю, — сказал он глухо. — Только не так, как ты, не по-бабьи. Потому и должен Бологова разбить.
— Так у него ж превосходство!
— Богат Ерошка — есть собака да кошка. Тут не фарт, а законы развития общества. Темноты в тебе еще много. Отвоюемся — займусь твоим воспитанием.
— Так я ж не виновата, Петя.
— Знаю. Потому и говорю. Сам недавно ходил как с завязанными глазами. Сперва темноту из нас господа плетьми выколачивали, а теперь пора самим за ум браться.
Щетинкин подобрел, выбросил цигарку в окно, подошел к Вассе, легонько положил ей руку на плечо.
— Ты, Васена, крепись, не допускай в себе душевной расслабленности. Все мы прошли с тобой вдоль и поперек. И всякий раз кажется: вот теперь вздохнем свободно. Ан нет… Ты думаешь, я не устал? Да ведь и другие устали. А знаешь, что самое страшное на свете?