Избранные ходы - Яков Арсенов

На отхожий промысел отрядили Орехова, Артамонова и Макарона для обкатки. Варшавского назначили звеньевым и оставили дежурить по лагерю. Должность и. о. директора «Ренталла» ему понравилась.

Макарон извлек из своего вещмешка плащ-палатку и изящный чемодан с инструментом, походивший на футляр от виолончели. Как в готовальне, в нем имелось все необходимое для дороги.

Экспедиции вменялось поверить гармонию художественного воспарения алгеброй продаж. Для правдоподобности решили прихватить в путешествие какого-нибудь художника, которого, ежели что, можно было бы предъявить как вещественное доказательство. Фетров с Давликаном бросили жребий. Дорога выпала Давликану.

— Ну, ни пуха вам, ни хера! — пожелали вояжерам Артур с якутянкой и унылый Фетров.

— Пекитесь о нас! — велел Макарон. — Но больше пекитесь о Беке. Голодный, он вас почикает.

Когда выруливали на окружную, Артамонов пожурил зевак:

— Сидят и не подозревают, что в метре от завалинки проходит дорога на сам Амстердам.

— Люди привыкают к великому… — обобщил Макарон.

Шипованная резина с удовольствием подминала трассу Е-30. Из бортового приемника истекала чужеземная песня, бесконечная, как академический час. Народ успел и выпить, и покурить, а она все длилась. Вслушавшись в припев, Орехов проникся:

— Вот не понимаю, о чем поет, но чувствую — переживает.

В природе ощущалось напряжение, словно вокруг менялись авторитеты и смещались ценности. Поддувало, как в аэродинамической трубе. Парусность прицепа была убийственной, его мотало словно тростинку. Наконец за спиной что-то хрустнуло, и в зеркале заднего вида мелькнул прицеп, пикирующий в кювет. От взметнувшегося снопа искр чудом не вспыхнула привязанная к форкопфу канистра с бензином. Случайно уцелел и летевший навстречу «рафик», которому искрящееся искусство неожиданно пересекло дорогу. Прежде чем затормозить Макарон успел выкрикнуть несколько междометий. Все выскочили из «Волги» и с ужасом взглянули вниз. Прицеп, как обнюхавшееся насекомое, лежал на брюхе и дрыгал единственным уцелевшим колесом. Фанерные ящики с картинами раскололись, кругом валялись стаканы, каталоги, плакаты.

— Приехали, — пощурился Давликан.

Орехов заковылял вниз ревизовать обломки, а Макарон принялся вычислять причины катастрофы. Оказалось, что ветром на форкопфе сорвало резьбу, словно она была из сливочного масла.

— В домны недокладывают руды, — обвинил Макарон металлургов тоном хазановского попугая.

— От советского Информбюро, — сообщил Орехов, вылезая из кювета. Выжило несколько стаканов. Для презентации не годятся, зато перестанем пить из горла.

— А картины?

— Почти все, — доложил Орехов сухо, как музейная сиделка.

— Что все?!

— Целы почти все. Продырявилось две-три, не больше.

— Ничего страшного, — успокоил Макарон. — Такие картины я бы делал левой ногой…

— Так уж и левой! — обиделся Давликан. — Попробуй, а потом говори!

— Надо будет — попробую!

— А заштопать их можно? — поинтересовался Артамонов.

Давликан хихикнул.

— Когда у Венеры отбились руки, ее ведь не выбросили на помойку. И картины можно починить. Только это уже другой стиль.

— Кто ж дырявые купит? — усомнился Давликан и опять хихикнул.

— Да кто угодно! — сказал Артамонов. — Главное — развить идею, что заплатки — новое поветрие!

— Придется разобрать подрамники и свернуть холсты, тогда все поместится на багажник. — Макарон достал чемоданчик и приступил к перекомпоновке груза. — Главное — не возвращаться!

— Может, сообщить Варшавскому, чтобы поднял прицеп? — предложил Орехов.

— Он скажет, что получится себе дороже. Да и зачем повергать близких в уныние? Пусть думают, что у нас все хорошо, — твердо заявил Артамонов и помог Макарону скрутить обтянутый плащ-палаткой груз, о негабаритности которого оповещали красные трусы.

— Минск — прямо! — озвучил указатель освоившийся Давликан и вытянулся в кресле.

В способе загрузки багажника первый попавшийся гаишник никаких деликтов не обнаружил.

— А вот за превышение скорости придется заплатить, — сказал он по дружбе.

— У нас спидометр в милях, товарищ капитан, — Макарон прибавил служивому полнеба звезд. — Экспортный вариант.

— В милях? — переспросил гаишник, пытаясь сообразить.

Заминки хватило, чтобы увести разговор в сторону.

— За нами «Ауди» идет под сто! Еле обошли!

— Спасибо за справку! — гаишник навел радар на пригорок. — Сейчас мы возьмем ее тепленькую!

— До покедова, товарищ сержант! — разжаловал служивого на место Макарон.

— Брест — прямо! — доложил Давликан, успевший пропустить для согрева пять капель из неприкосновенного запаса.

Очередь на брестскую таможню растянулась на полкилометра. Пришлось пробираться огородами. Бежевая «Волга» среди фур была сразу вычислена дежурным таможенником.

— Что везем? — ткнул он стеком в трусы.

— Выставку! — отважился на пафос Давликан.

— А упаковали, как покойника. Саван какой-то. Что за выставка?

— Последняя романтика лайка.

— Собаки, что ли?

— Да нет, лайк — от слова «нравиться», — объяснялся Давликан.

— Едем проконсультироваться, — помог ему быть откровенным Артамонов, — а то рисуют что попало, — принизил он значение груза и пустил его по тарному тарифу. — Посмотрите, разве это полотна?! — И, откинув тент, Артамонов открыл миру холст, исполненный женских прелестей в пастельных тонах. Протащенные сквозь мешковину проводки изображали волосы. Оплавленная спичками пластмассовая оплетка придавала объекту соответствующую кучерявость.

— Да, действительно, — согласился служитель таможни. — В дрожь бросает. Рубенсу бы и в голову не пришло. С проводами понятно — эффект многомерности, а вот прорыв — это уже слишком…

— Попали в аварию, — попытался объясниться Давликан.

— Да ладно вам, в аварию. Экспериментируете все… Кто автор?

Орехов кивнул на Макарона. Таможенник брезгливо поморщился.

— Н-да, — сказал он. — А что, русские картины опять пошли в рост?

— Не знаем. Первый раз едем.

— Тут проходят только постоянные клиенты. Декларация есть?

— Конечно.

— Выкладывайте товар на траву.

— Трава мокрая, товарищ… — Макарон решил по привычке сыграть на повышение и обратиться к лейтенанту: «Товарищ капитан!», но вовремя осекся, потому как тот не был настроен на шуточки. — Картины отсыреют.

— Выкладывайте! — повторил таможенник и отошел в сторону.

Пришлось все распаковывать и располагать в списочном порядке. Полотна укрыли половину территории мытного двора.

— Интересно пишут, — лейтенант по рации передавал обстановку начальнику смены, — но очень подозрительные.

— Отправляй назад, раз подозрительные! — послышалось в динамике.

— Как назад? У нас выставка горит! — подслушал Давликан и вмешался в разговор досмотрщиков.

— У вас нет трипликатов, — спокойно ответил лейтенант и продолжил отвлеченно просматривать набор документов.

— Каких трипликатов? — спросил Давликан.

— У вас должно быть по три фотографии каждой работы. Чтобы сличать при обратном ввозе. Одна остается у нас, вторая у поляков, а по третьей производится сверка.

— Мы не собираемся ввозить обратно, — проговорился Давликан.

— Тем более.

— А если скопировать прямо здесь на возмездной основе? — догадался Артамонов.

— У нас нет ксерокса.

— Мы смотаемся в город.

— Дело не в ксероксе. Товар без оценочной ведомости, — сказал таможенник, разглядывая картины.

— Это личный груз!

— И ехали бы с ним на частный переход. А здесь — товарный.

— У нас грузовая декларация!

— Все! — гаркнул таможенник. — Прошу покинуть таможню!

— Да у меня эти фотографии, — вспомнил Орехов. — Совсем из головы выскочило. Вот они!

— А что ж молчишь? — сказал таможенник. — Показывай.

Третьи экземпляры фотографий не были предъявлены намеренно, по замыслу, чтобы проверяющие сконцентрировали претензии именно на этом нарушении. А когда стало понятно, что других причин не пропустить выставку нет, Орехов вынул их как решающий документ. Деваться таможеннику было некуда. Он лихорадочно перебирал фотографии и понимал, что добыча уплывает из рук. Но мастерство и опыт, как говорится, за день не пропьешь. В голове проверяющего мгновенно созрела очередная кознь.

По таможенному кодексу художнику разрешалось провезти беспошлинно пять своих работ, остальные облагались налогом. Поэтому часть картин Давликана по легенде принадлежали кистям Орехова, Артамонова и Макарона. Они были подписаны их вензелями и документально оформлены соответствующим образом. Благородные лица Артамонова и Орехова, судя по поведению таможенника, хоть и отдаленно, но все же напоминали физии мастеров, а вот внешность Макарона вызвала у проверяющего целый шлейф сомнений.