Хроники похождений - Лев Портной

А еще я думал о Настасье Петровне и казнил себя за то, что бежал от нее. Господи, какая славная девушка! А теперь ее сосватает коллежский регистратор Коробочка! Да разве этот никчемный господин сумеет оценить сокровище, которое ему достанется?! Нет, конечно же нет! Я с грустью думал о том, что этот молодой человек с пустыми амбициями сделает жизнь Настасьи Петровны скучной и серой, лишенной какого бы то ни было полета.

Я готовился к отправке в Россию, как вдруг в моей судьбе произошел новый поворот. Из России со специальной миссией прибыл чиновник из юстиц-коллегии лифляндских, эстляндских и финляндских дел надворный советник… Развилихин. Уж не знаю, когда он успел сменить место службы, но, исходя из отношения российских властей к западным владениям, в юстиц-коллегии лифляндских, эстляндских и финляндских дел вампирам было самое место.

Развилихин привез письмо с высочайшей просьбой. Заключалась она в том, чтобы графа Дементьева Сергея Христофоровича в Россию не отправляли, а судили в Траумлэнде в соответствии с местными законами и адекватно содеянному. Надворный советник и меня навестил. Развилихин поинтересовался, не соизволю ли я распорядиться насчет оставленной в России собственности, может, пожелаю назначить доверенное лицо. Я отказался от его услуг.

На следующий день явился господин Швабрин. Он находился в приподнятом настроении.

— Ну, граф, — спросил он, — что думаешь рассказать на суде?

— Расскажу все, как есть, — я отвел глаза в сторону, мне неловко было говорить о Валери.

— Что — как есть? — Алексей Иванович не сводил с меня пытливых глаз.

— Расскажу, что мною двигала любовь к женщине… И я из ревности напал на князя Дурова…

— И убил человека, — продолжил господин Швабрин, — который, как выяснилось, не имел ни малейшего отношения к предмету твоей страсти.

Я пожал плечами. Алексей Иванович похлопал меня по колену.

— Так, милостивый государь, не пойдет. Вы выставите себя обычным уголовником, который в угоду своим страстям готов убить кого угодно! И самое место вам будет на виселице!

— Но что же мне делать? — спросил я.

— Послушайтесь моего совета, — промолвил господин Швабрин. — И доверьтесь моему опыту.

Глава 46

Граф Рюхович, уполномоченный бургомистром Траумштадта, произвел торопливое дознание. Он опросил немногочисленных свидетелей, коими оказались горничная Лизхен, аэронавтесса Мэри-Энн и конечно же Мирович со товарищи, прибывшие первыми на место преступления. Рюхович спрашивал про Аннет де Шоней, но я отрицал близкое знакомство с нею. Подозреваю, что она скрылась в неизвестном направлении. От дачи показаний уклонился Клавдий Марагур — велетень последовал примеру девицы де Шоней, и о его местонахождении никто не знал. Мэри-Энн, проинструктированная господином Швабриным, утверждала, что, взявшись доставить меня из Меербурга в Траумштадт, ничего не знала о моих планах. В последующем бургомистр издал приказ, запрещающий привязным аэростатам приземляться на крыши зданий.

Небольшую сумятицу в дело внесла Лизхен. Она утверждала, что смерть князя Дурова стала следствием игры в маркиза де Сада. Граф Рюхович долго выпытывал у меня подробности этой игры и степень моего участия. Я неизменно отвечал, что, если князь Дуров и предавался с мадемуазель де Шоней забавам в духе маркиза де Сада, то я уж точно в них не участвовал. Мои показания в этой части разочаровали графа Рюховича. Однако же в конце концов он смирился с тем, что подробности игры останутся нераскрытыми.

Наконец, наступил день, когда граф Рюхович объявил, что следствие закончено, и этот день стал началом новой муки. Я потерял счет времени. Мне казалось, что я провел в каменном мешке целую вечность. Одна мысль изводила меня, лишая последних остатков мужества: когда же будет суд? Когда? С ужасом вспоминал я историю, поведанную мне господином Швабриным, — историю Антона Тарасова и Григория Конева, которые в 1757 году попались на грабеже и сорок лет провели под следствием в застенке, матушке-государыне-то все недосуг было разбираться с мелкими дворянами. И только после ее смерти эти несчастные были освобождены по указу государя Павла Петровича. Своими опасениями я поделился с тюремщиком.

— А что, любезный, — спрашивал я надзирателя, — подолгу ли суда у вас ждут?

— Не извольте беспокоиться, голубчик, — отвечал пожилой тюремщик. — Тут вам Европа, а не Рязань. У нас это быстро!

Однако с тех пор, как граф Рюхович в последний раз переступал порог моей камеры, прошло две недели, но по поводу суда так и не было ясности.

И вновь я вопрошал надзирателя:

— Скажите, любезный, не бывает ли такого, чтобы заключенные годами ожидали своей участи?

— Помилуйте, голубчик! — удивлялся тюремщик. — Да кто ж это будет столько времени дармоедов держать?! Не извольте сомневаться, и месяца не пройдет, как судьба ваша решится. Отправитесь на тот берег Зюденфлюс руду добывать!

— Поскорее бы! — сорвалось с моих уст.

— Да все-то ваш брат торопится! — отвечал надзиратель. — А куда вам теперь спешить?! Теперь вам только жизнью и наслаждаться! Что вам — плохо, что ли?! В тепле, сыты, одеты, сидите себе, никто вас не трогает! Еще припомните эти времена! Жалеть будете, что не ценили!

— Так-то оно так, — соглашался я. — Да уж больно невыносимо мучиться неизвестностью.

— Так вас же, голубчик, и повесить могут. Нужна вам такая известность? — утешал меня надзиратель.

Я и сам понимал, что пройдет немного времени, и если меня не казнят, то буду вспоминать о застенках Шлосс-Адлера как о самых счастливых днях своей жизни. По крайней мере теперь именно так я воспринимал затворничество в башне майестре. Угораздило же меня податься на уговоры Марагура с этой темной полукровкой! Сейчас валялся бы на роскошной кровати, время от времени развлекался бы с сестричками-вампиреллами! Правда, в последний раз они какую-то дрянь вместо завтрака мне подсунули. Но, глядишь, сменили бы гнев на милость. Я же плохого ничего им не сделал!

И вот свершилось. Однажды утром отворилась дверь и вместе с надзирателем в камеру вошли еще двое в полицейских мундирах.

— Ну что же, маркиз, пора, — оповестил надзиратель. — За вами пришли.

— Уже! Черт! Почему так быстро?! — вскрикнул я.

— Вам, голубчик, не угодишь, — надзиратель ухмыльнулся.

Все во мне перевернулось. Ноги стали ватными, желудок наполнился омерзительной слабостью. Я едва удержался от того, чтобы не вцепиться зубами в прутья решетки на окне. Кое-как я собрался с силами, позволил заковать себя в кандалы и вышел из камеры в сопровождении конвоиров.

На улице нас поджидал отряд из четырех человек. Полицеймейстеры окружили меня, и мы отправились в путь. Горожане с любопытством наблюдали за нашей процессией. Самые несдержанные громко спрашивали: за что меня арестовали?

— За то, что не в свое дело полез, — рявкнул один из полицеймейстеров.

Я шел, опустив голову, боялся встретиться с кем-нибудь взглядом, пусть даже и с незнакомцем. День стоял ясный, солнце залило мостовые. Перед моими глазами мелькали ноги прохожих, но иногда, несмотря на мои старания, я сталкивался со взглядами эльфов и карликов. Поспешно отворачиваясь, я немедленно натыкался глазами еще на какого-нибудь недоростка.

Мы перешли через ров, пересекли площадь и свернули в узкий переулок. Кто-то потянул меня за рукав. Я обернулся. Один из полицеймейстеров вложил в мою ладонь медальон на кожаном шнуре. Я посмотрел на него вопросительно.

— Одна очень даже хорошенькая барышня передала вам эту вещь, — вполголоса проговорил он. — Она просила сказать, что не забыла вас, а еще — чтобы вы ничего не боялись. Даже если вам будет угрожать смертная казнь, она вмешается в процесс.

— Как? — сорвалось с моих уст.

— Вы увидите ее на суде, — добавил полицеймейстер. Остальные конвоиры сохраняли невозмутимое спокойствие. — Она просила сказать, чтобы вы доверились ей.

Я раскрыл медальон и увидел Валери. На мгновение мне почудилось, что картинка живая. Но это был портрет. Портрет, написанный непревзойденным мастером. Действуя кистью и красками, он добился поразительного сходства. Я поднял руки, насколько позволяли кандалы, склонил голову, повесил медальон на шею и спрятал его под рубашку.

Смешанное чувство радости, стыда и страха завладело мною. Я ликовал от того, что Валери не бросила меня в беде. Корил себя за малодушие, за то, что не доверял ей. И в то же время я страшился, что ее помощь окажется очередным трюком, в результате которого я, избежав одной опасности, попаду в новую беду. К тому же я не мог вообразить, каким образом Валери сумеет повлиять на суд с учетом того, что я совершил настоящее убийство. Впрочем, не стоило ломать голову и строить догадки. Валери де Шоней успела доказать, что способна предусмотреть выход из любой ситуации. Не удивлюсь, если она приведет в ратушу пару драконов, которые сожгут каждого, кто посмеет бросить недобрый взгляд в мою сторону.