Призрак автора - Джон Харвуд

«Адская машина Альфреда».

«Я написала об этом в новелле…» — да, точно, это было в «Призраке»: стеклянная трубка, которую Корделия разбила в студии, когда доставала зеленое платье. Платье, в котором Имогена де Вере предстала на портрете Генри Сен-Клера.

Я наконец понял, как моя мать убила свою сестру, не навлекая ни малейших подозрений. Виола, сама того не сознавая, подсказала план идеального убийства, и Филлис безжалостно исполнила его. Энн умерла, так и не узнав, кто — или что — убил ее.

Буквально через три минуты я уже был в библиотеке с письмом Виолы в руках и разглядывал первый рентгеновский снимок: скелет руки, обтянутой прозрачной тканью, с черным ободом обручального кольца на фаланге одного из пальцев. Это был снимок руки Анны Рентген, жены Вильгельма Конрада фон Рентгена, первооткрывателя рентгеновских лучей, сделанный в декабре 1895 года. Аппарат, что лежал в шкафу, назывался флюороскоп; вакуумная трубка, генерирующая лучи, была названа в честь ее изобретателя, сэра Уильяма Крукса. Наряду с другими выдающимися учеными викторианской эпохи Крукс умело совмещал науку с околонаучной мистикой, проводя так называемые сеансы с участием молодой и привлекательной помощницы-медиума по имени Флоранс Кук.

Весной 1896 года тысячи людей выстраивались в очереди на выставках в США и Европе, чтобы сунуть в примитивные рентгеновские аппараты свои руки, а иногда и головы и полюбоваться уникальным зрелищем. В тот первый год были проданы тысячи флюороскопов: врачам, инженерам, ученым-любителям, фантазерам и просто безумцам. В их числе, должно быть, оказался и Альфред Хадерли.

Никогда не забуду тот день в Кристал-Пэлас: вспоминаю всякий раз, когда читаю «Сувенир». Его игрушка разрушила иллюзию о бессмертии, о бесконечности времени, которой наслаждаешься в молодости. Альфред был помешан на этом приборе и стремился обладать им во что бы то ни стало. Но лично мне он всегда казался источником зла, темной силой.

Виола была права: эти аппараты были в высшей степени опасными. Один венский врач подверг свою первую пациентку, пятилетнюю девочку, 32-часовому воздействию радиации, пытаясь удалить ей родинку со спины. У девочки выпали все волосы, а спина оказалась практически выжженной. Кларенс Дэлли, помощница Томаса Эдисона, была первой жертвой, скончавшейся в страшных муках в возрасте тридцати девяти лет; после безуспешных попыток остановить распространение раковой опухоли ей ампутировали обе руки. Один из рентгенологов ранней поры писал, что боль от рентгеновских лучей сравнима лишь с муками ада.

И именно это изобретение пустила в ход моя мать, чтобы избавиться от Энн. Скрывать этот факт было бессмысленно. Мне следовало рассказать об этом — да я и сам этого хотел, но не мисс Хамиш, поскольку правда была слишком чудовищной, а полиции. Конечно, пятьдесят лет — срок немалый, но зато они смогут закрыть дело.

Когда я огибал стол, чтобы поставить книгу на место, взгляд мой невольно упал на планшетку. Я ведь собирался, не глядя, смять стопку бумаги, чтобы и дальше пребывать в уверенности, будто послания явились мне во сне. Но теперь эта идея показалась мне сущим ребячеством, ведь я уже знал, что последней записью была «Мисс Джессел».

Да, но планшетка двинулась дальше. От кончика последней буквы «л» тонкая карандашная линия простиралась в верхний левый угол листа, а потом резко шла вниз, оборачиваясь тонкой вязью:

Загляни в подвал.

Окутанный дымным облаком зажженных свечей, подвал как будто ожил неясными тенями, которые выстраивали причудливые фигуры на темном дереве двери, а мои движения напоминали зловещую пантомиму. Поставив канделябр на пол, я направил луч фонаря на висячий черный замок.

Здесь, в подвале, наверняка и днем было темно. Так что я мог провести еще шестнадцать часов, терзаясь любопытством, что же скрывается за этой дверью. С каким-то обреченным ужасом я заметил, что к замочной скважине подходит один-единственный ключ, до сих пор не использованный мною. Замок скрипнул и зашевелился; я поднял щеколду и приоткрыл дверь.

Оттуда ничего не выползло. Луч фонаря выхватил из темноты ступеньки, ведущие вниз, и мощеный каменный пол, блестевший от сырости. Слева к стене крепились перила, по правой же стороне был лишь голый камень. В нос ударил запах плесени, смешанной с мочой. Полки — как я заметил, пустые — тянулись по стенам, заросшим лишайником. Подвал оказался длинным и узким. В самом конце этого туннеля я разглядел нечто похожее на холм земли.

Чем дольше я светил на него фонариком, тем меньше он мне нравился. Свечи, конечно, давали больше света, но пламя слепило глаза и мешало смотреть.

Все это время я держал дверь открытой, подставив плечо. Стоило мне чуть сдвинуться в сторону, как дверь сама захлопнулась: щеколда едва не легла на место. Я еще раз попытался закрепить дверь, но безуспешно, и в конце концов решил, что удержать ее будет под силу разве что одному из тех массивных чугунных утюгов викторианской эпохи, что стоят в прачечной. Но тут я заметил маленькую металлическую петлю в двери, чуть повыше щеколды. А как раз напротив нее, в каменной стене, был закреплен крюк, который я и продел в петлю, после чего подергал дверь, проверяя, прочна ли подпорка.

Пока я возился с дверью, мое внимание привлекли многочисленные вертикальные борозды, испещрявшие дверь изнутри, как будто дикий зверь пытался выбраться из подвала, раздирая когтями дерево. И тут же вспомнились глубокие царапины на полу шкафа.

Здесь, внизу, воздух был прохладным и сырым. Паутина густо оплетала настенные полки, заставленные какими-то банками и бутылками с выцветшими этикетками. Зажав в правой руке фонарь, а в левой — канделябр, я медленно двинулся к темному холму. Нет, это оказалась не земля, а черный брезент, сваленный бесформенной кучей. Я нехотя протянул к ней ногу и сдвинул брезент в сторону.

И вдруг что-то выпрыгнуло из кучи. Я резко отпрянул и ударился об полки. Они с треском обрушились; битое стекло и жестяные банки усыпали пол. Каким-то чудом мне удалось удержать в руках и фонарь, и канделябр. Свечи быстро оплывали, но не гасли, и, когда пламя выровнялось, мне удалось различить валявшийся в груде мусора желтый пакет, перетянутый веревкой.

Нагнувшись, чтобы поднять его, я расслышал тихий звук, похожий на скрип петель. Я бросился к ступенькам, но дверь захлопнулась прямо перед моим носом. И даже сквозь толстую обшивку было отчетливо слышно, как щеколда встала на место.

К концу третьего часа я изучил, казалось, все возможные варианты бегства из западни. Но деревянная дверь была подобна железной, а ее петли уходили глубоко в камень. Можно было бы попытаться разъединить деревянные планки с помощью пилы или отвертки, но в подвале не было никаких инструментов. Полки были деревянными, к тому же отчасти прогнившими, и вряд ли этими досками можно было нанести сокрушительный удар по двери. Я не обнаружил ни инструментов, ни ножей; самым мощным орудием оказался ржавый гвоздь. Я пытался скрести дерево битым стеклом, но глубоко порезал руку, а успеха так и не добился; пробовал вставлять ключи из моей связки — большинство из них имели совсем другие бороздки, а тонкие гнулись и ломались. Я хотел было вытащить камень из пола и использовать его вместо лома, но поддеть его было нечем; каменная кладка казалась нерушимой. Я уже переборол в себе ужас и сорвал брезент с холма, но под ним оказалась лишь груда мешков с песком. Одним из них я попробовал толкнуть дверь, но мешок разорвался при первом же ударе, осыпав меня влажным песком.