Мой театр. По страницам дневника. Книга I - Николай Максимович Цискаридзе

От Мариинского театра в конкурсе участвовал Андрей Баталов. Его «ленинградская» часть жюри, в отличие от меня, одаривала щедрыми баллами. Андрей был коренастый танцовщик с большим прыжком, не лишенный сценического обаяния. Но вся его программа – «Дон Кихот», «Корсар», pas de deux Дианы и Актеона из «Эсмеральды» – состояла из одних и тех же движений, то есть все то же самое, но под разную музыку.

Я оказался свидетелем очень забавного случая. Баталов танцевал в дуэте с Э. Тарасовой. Они репетировали с Н. А. Кургапкиной, так как Эльвира была ее ученицей. Нинель Александровна, пользовавшаяся из-за тугоухости слуховым аппаратом, как всегда, экономя батарейку, выключала звук. Баталов начал танцевать, Кургапкина ему: «Что у тебя такие руки в „Дон Кихоте“ зачем?» – «Я „Корсар“ репетирую!» – «Да делай что хочешь, в „Дон Кихоте“ так нельзя!» – отозвалась Нинель Александровна.

М. Л. Лавровский, один из немногих представителей Москвы в жюри конкурса, мне рассказывал, что «ленинградская группировка» твердила: «Москва не может победить Ленинград!» Вот тут Уланова стала ставить оценки и на одном из заседаний жюри держала речь, что «нельзя сравнивать танцовщика Цискаридзе с гротесковым артистом Баталовым». Обратившись к Макаровой, Галина Сергеевна спросила: «Если бы вы выбирали между Баталовым и Цискаридзе, с кем бы вы танцевали?». «С Цискаридзе», – ответила та. «Так почему вы его топите? У него оценки меньше, чем у Баталова. Ваши оценки – это ваша компетентность в балете!»

В итоге Баталову присудили Гран-при, мне дали I премию. Жизнь сама расставила, как говорят, все точки над «i». В конкурсном протоколе жюри есть такая фраза Улановой: «Вы понимаете, если Цискаридзе – это наше будущее, то о Баталове мы не вспомним завтра…»

Сегодня я часто сижу в жюри разных международных конкурсов и никогда не отдам предпочтения трюкачу перед артистом. Никогда.

Наш дуэт с Машей Александровой, ученицей С. Н. Головкиной, сложился еще в школе. Она выпускалась в 1996 году, но Софья Николаевна оставила ее у себя еще на год, на стажировку, чтобы Маша пошла на конкурс по «младшей группе», от Московской государственной академии хореографии. Она тогда получила I премию и золотую медаль.

На выпускных концертах школы мы с Александровой готовились станцевать «Обера», а потом со МГАХ ехать на гастроли в Японию. Тут выяснилось, что мне предстоит краткосрочная поездка в Прагу. Станцевав там вечером, я прилетал на следующий день в Москву и сразу поехал в ГАБТ на выпускной школьный концерт, танцевать «Обера».

Прихожу на сцену, чтобы с Машей что-то попробовать, а она стоит как каменная, смотрит в одну точку. Я ей что-то говорю – ноль реакции. Тут ко мне подходит кто-то из педагогов и шепотом: «Коля, у нее папа умер сегодня». Вот горе! А Маша – папина дочка. Что делать? Танцевать-то надо. Я начал ее ругать – не помогает, трясти за плечи – не помогает, тогда я взял и сделал то, чего никогда больше в жизни не делал, – залепил ей пощечину. Маша словно очнулась, зажалась, в концерте все станцевала. Покланялись, забежали за кулисы, тут я ее обнял. Она как начала, бедная, плакать. Мы так долго стояли, у меня вся грудь на колете от ее слез мокрой была.

И, как часто бывает в жизни, все плохое случается сразу. В этот же день Головкина ей сказала: «Ты не пойдешь ни на какой конкурс, ни в Большой театр, ты идешь в театр Станиславского и Немировича-Данченко!» Софья Николаевна могла быть жестокой и жесткой.

Но тут Маша проявила характер: «Нет, я пойду в Большой театр, и я пойду на конкурс!» Маша сделала все, как сказала: выиграла конкурс, пришла в труппу ГАБТа и стала там не просто солисткой, а ведущей примой-балериной. На заключительном концерте конкурса мы с ней как обладатели золота выступали дуэтом.

Когда конкурсная эпопея завершилась, я был счастлив как никогда и постарался это «приключение» как можно скорее забыть!

Вместе со школой я уехал в Японию. Выступали мы в разных городах, танцевали с Александровой «Обера», «Щелкунчика», я еще и «Нарцисса» плясал. В свободное время развлекал, водил Машу по каруселям-качелям, пирожными ее кормил. В какой-то момент я напрягся: «Мань, слушай, что-то ты тяжелая стала». В «Обере» – «подъемы», в «Щелкунчике» – «стульчик». Она на меня посмотрела сурово: «А кто мне пирожные покупает?» – «Всё, Мань, пирожные теперь ем только я!»

Пока я бился за московскую танцевальную школу на конкурсе, в Большом театре произошла очередная смена власти. У В. М. Гордеева закончился двухгодичный контракт, продлевать его дирекция отказалась. Место и. о. художественного руководителя балетной труппы ГАБТа занял А. Ю. Богатырёв, а завтруппой стал М. Л. Цивин. С новым руководством Bolshoi Ballet отправился на очередные гастроли в Японию. В эту страну я ездил танцевать так часто, как ни в какую другую. Я обожаю Японию. Маршрут: Москва – Токио – Москва был для меня настолько же привычен, как сегодня Москва – Петербург.

В Японии я танцевал Альберта в «Жизели» Ю. Григоровича, «Видение Розы», Короля в «Лебедином озере» В. Васильева, Меркуцио в «Ромео и Джульетте» Л. Лавровского, в концертах «Обера». Гастроли были очень долгие, репертуар и численность труппы очень большие.

Я пребывал уже в премьерском ранге. Мы с Семёновой жили в великолепных отелях, а свободное от работы время посвящали хождению по музеям и концертам. В той поездке у нас с Мариной была идиллия в отношениях – «мир, дружба, жвачка». Просто нежно любящие друг друга бабушка и внучек. Всюду вместе. Но в какой-то момент мы надоели друг другу и рассорились. Семёнова и говорит: «Не звони мне и не приходи!» А у нас номера стенка в стенку. «Не звони и не приходи!» – это значит, что мы проходили мимо, делая вид, что не видим друг друга. Вернее, Марина так делала. Я по отношению к ней себе подобного никогда не позволял, все равно: «Здравствуйте». Она проходила, едва сухо кивая, и отворачивалась.

У Марины Тимофеевны было плохое настроение, она со всеми именно в эти дни рассорилась. Следовательно, ее никто не будил на завтрак, ее никто не водил на завтрак. Днем вся труппа отправлялась на выездные концерты. И получалось, что Марина один день просидела не евши в номере, довольствуясь кофе с сухариками, второй день, а на третий день она, видимо, очень проголодалась… Это был день нашего переезда в другой город. Мы группами летели на разных рейсах, с небольшим интервалом во времени.

Я улетал в 6 утра. Выхожу из номера, смотрю, Марина сидит в холле. Увидела меня, встрепенулась, строго: «Ты куда?» Я говорю: