Жертва судебной ошибки - Эжен Сю
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Только что г-жа Дюкормье протянула руку мужу в знак доверия и прощения и хотела ответить ему, как лакей открыл настежь двери гостиной и доложил:
— Герцог и графиня де Спинола.
По взгляду и полуулыбке; с какими г-жа Дюкормье глядела на мужа, когда он шел навстречу гостям, легко было видеть, что Анатоль совершенно разуверил и убедил свою жену. Действительно, он говорил правду, по крайней мере, относительно политического соглашения с красивой графиней. Что же касается любовного вопроса, то графиня Мимеска была так опытна, как говорил Дюкормье, и сам он был образцом такой хитрости, лживости и развращенности, что и несравненно более доверчивые люди, чем г-жа Дюкормье, усомнились бы в чистоте отношений подобной парочки.
Лакей последовательно доложил:
— Его светлость маркиз Паллавичини.
— Князь и княгиня Ловештейн.
— Его превосходительство адмирал сэр Чарльз Гумпрэй.
— Маркиз и маркиза де Монлавилль.
— Его светлость герцог Вилла-Родриго.
— Барон и баронесса Люснэй.
— Его светлость фельдмаршал князь Ротенберг.
— Лорд и леди Бумберг.
И наконец:
— Его королевское высочество принц.
XLII
Под утонченной вежливостью, с какой Анатоль Дюкормье встречал своих высоких гостей, внимательный наблюдатель угадал бы упоение гордости. Несмотря на свою смелость и пренебрежение к понятиям о том, что дурно и что хорошо; несмотря на слепую веру в непреложность аксиомы, заимствованной Дюкормье у своих первых наставников в политике и гласившей, что успех оправдывает все и что честен тот, кто ловок, и наоборот; наконец, несмотря на энергичный, закаленный характер, этот человек иногда сам поражался, до чего невероятно ему везет. В такие минуты ему хотелось, так сказать, протереть себе глаза, хотелось убедиться, что он игрушка сновидения.
И в этот вечер ему приходило в голову:
«Неужели это я, я — Дюкормье, сын мелкого буржуа, когда-то бывший в положении почти лакея, когда-то презираемый, снедаемый желчью и завистью, нынче принимаю у себя на обед цвет европейской аристократии и принца королевской крови? Все мне улыбаются, все мне служит, все меня возвышает. Я пользуюсь всеми земными благами: богатством, почестями, здоровьем, молодостью, и это в начале карьеры! А где бы и чем бы я был теперь, что я делал бы теперь, если бы поддался на удочку добродетельных россказней этого Бонакэ, вместо того чтобы изведать бесстрашный полет в ослепительные края, где я парю теперь и надеюсь подняться еще выше!»
Дюкормье был из тех податливых, тонких и тактичных людей, которые с удивительной легкостью перенимают привычки, манеры и язык того общества, среди которого они находятся. Побывав в превосходной светской школе обходительности у французского посла в Лондоне и в Париже у князя де Морсена, Дюкормье не только приобрел и усовершенствовал прекрасные манеры, делавшие из него человека лучшего общества, но, как глубокий наблюдатель, он заметил и изучил в знатных домах тысячи тонких оттенков, из которых слагается трудное искусство принимать гостей: искусство быть всем приятным, соразмеряя, однако, учтивость, услужливость или уважение с достоинством и общественным положением каждого из гостей.
Для Дюкормье наблюдать — значит усваивать, по мере надобности, плоды своих наблюдений. Так и в этот вечер он с самой утонченной любезностью угощал своих гостей. Его жена помогала ему как нельзя лучше. Ей хотелось разыгрывать из себя знатную даму; она обладала почти таким же тактом, как ее муж, и превосходно исполняла взятую роль.
Чтобы очаровать принца, Анатоль блистал остроумием, искусно льстил, но делал это без малейшего ущерба для менее знатных гостей. Поэтому в конце обеда принц, сидевший по правую руку г-жи Дюкормье, сказал ей вполголоса, улыбаясь:
— Знаете ли, графиня, г-н посланник не только представляет собой Францию, он делает больше: он заставляет любить ее.
— Легко заставить любить себя, если обращаешься к таким милостивым, великодушным сердцам, как ваше высочество.
— Великодушным? Нет, графиня, в настоящую минуту меня, напротив, обуревает очень дурное чувство.
— Какое же, принц?
— Увы, сударыня, я завидую.
— Вы, ваше высочество, завидуете? Осмелюсь сказать, что его королевскому высочеству не позволяется завидовать.
— А между тем это правда, сударыня. К счастью, я не так уж виноват, потому что я завидую не вполне для себя, но для моего правительства.
— Но кому же вы, принц, завидуете?
— Моему кузену, герцогу Баденскому, при дворе которого аккредитован ваш муж. Граф, — обратился принц к Дюкормье, — я сейчас имел честь сказать графине, в каком я затруднении. Я кое в чем завидую герцогу Баденскому; но он — мой друг, и мне было бы тяжело, если бы он потерял то, в чем я ему завидую.
— Ваше высочество, — отвечал Дюкормье, — кто сильно завидует, тот близок к обладанию предметом зависти. Для искренно увлекающихся людей хотеть — значит мочь.
— Я уверена, — заметила сидевшая по левую руку Анатоля молодая и красивая герцогиня Спинола, — я уверена, что его высочество протестует против такой ужасной теории. Если бы она была верна, то что стало бы с добродетелью?
— Но добродетель, герцогиня, — отвечал Дюкормье, — осталась бы тем, что она есть, — прекрасной и внушающей почтение. Его высочество простит мне, что я не дождался его ответа, и позволит мне дополнить мою мысль: я думаю, если в любви часто терпят неудачу, то это потому, что недостаточно искренне любят, герцогиня.
— Не смею вам сказать, герцогиня, — заметил принц, — разделяю ли я или нет эту ужасную теорию. Но вы, граф, ошиблись насчет моей мысли. То, в чем я завидую моему кузену, герцогу Баденскому, не имеет ровно никакого отношения к ухаживанию. Ведь счастье и удачи бывают разного рода, не так ли?
— Да, ваше высочество. Вот, например, присутствие вашего королевского высочества на обеде — большое счастье для всех нас; г-жа Дюкормье и я, мы очень счастливы, что имеем честь принимать всех собравшихся здесь гостей. Но не позволено ли мне будет спросить, чему же может завидовать его высочество?
— Очень просто, граф. Моему кузену посчастливилось иметь при себе аккредитованным представителем могущественной
