Ганнибал. Роман о Карфагене - Гисперт Хаафс

Они ехали на ослах по горной каменистой дороге. Антигон, чуть прикрыв усталые глаза, любовался раскинувшимися на склонах фиговыми, миндальными и виноградными рощами. Его никак не покидало странное ощущение, и чем дальше они отъезжали от Тараса, тем понятнее становились его причины. Уже первый встретившийся им на пути пастух в козьей шкуре не скрывал симпатий к Ганнибалу. Многие апулийские и луканские крестьяне откровенно говорили о своей ненависти к Риму, однако напрочь отвергали любую мысль о вооруженном выступлении против него, поскольку все предыдущие восстания были беспощадно подавлены. Они не верили в победу Ганнибала и полагали, что его ждет страшная участь.

По мере приближения к Каннам все чаще попадались брошенные селения и жители, торопящиеся покинуть родные места. Расспрашивать этих людей об отношении к стратегу, навлекшему на них столько бедствий и превратившему плодородную местность в поля сражений, было небезопасно. Антигон молча брел рядом с большим серым ослом, время от времени погоняя его веткой, и предавался грустным размышлениям.

Соотношение сил было настолько не в пользу Ганнибала, что не приходилось сомневаться в его сокрушительном поражении. Оба избранных на этот год консула — Луций Эмилий Павел и Гай Теренций Варрон — имели под своим началом восемь римских и восемь «союзных» легионов, то есть в общей сложности свыше шестидесяти тысяч пехотинцев и шесть тысяч всадников. Такого количества солдат Рим не выставлял еще ни в одной войне. Армия Ганнибала была едва ли не вполовину меньше.

Цифры убеждали, подтверждая худшие опасения. С малыми силами вполне можно одержать победу над многочисленным войском, но при условии, что воины противника хуже обучены и вооружены. Тому пример — победы македонцев Александра над персами. Но легионеры обладали великолепными боевыми навыками. На просторных равнинах Апулии нечего было даже и думать об устройстве засад и ловушек. Великий дар Ганнибала позволял в лучшем случае смягчить последствия разгрома — а потом? Ни крепостей, где можно было бы отсидеться, ни гаваней, откуда можно было бы с остатками войска отплыть в Карт-Хадашт, не было. Победа консулов лишала стратега даже той ничтожной поддержки, которую ему пока оказывали некоторые италийские и эллинские города. Таким образом, поражение армии пунов неизбежно влекло за собой ее полную гибель.

После долгих и мучительных раздумий грек все же решил не поворачивать обратно. После победы римлян ему едва ли удалось бы добраться до какой-нибудь гавани. Кроме того, Антигон не хотел потом мучиться угрызениями совести и обвинять себя в предательстве стратега. Он твердо решил разделить его судьбу.

Возле перегораживающей дорогу груды бревен и камней он отпустил проводников и попросил разрешения у скрывающихся за завалом испуганных крестьян переночевать на обочине рядом с их груженными жалким скарбом быками и ослами. Уже распластавшись на попоне и глядя в темное небо, покрытое крупными, по-южному низко висящими звездами, Антигон подумал, что, вероятно, зимний лагерь консулы разобьют уже на подступах к Большой стене. И тогда высказанные им в свое время самые мрачные предположения относительно судьбы Карт-Хадашта покажутся детским лепетом. А ведь он говорил тогда, что у города есть в запасе по крайней мере пять лет.

До Канн было еще около двух часов пути. Он встал очень рано и по дороге не встретил ни одного конного разъезда. Очевидно, Ганнибал и его противники, готовясь к решающей битве, собрали в лагерях всех своих воинов.

Созил торопливо приветствовал его и сразу потащил к полуразрушенной Каннской цитадели. Они прошли под заваленными камнями, опаленными огнем воротными сводами и медленно поднялись по стертым ступеням на верхушку стоявшей на холме башни. Вероятно, ниоткуда больше нельзя было получить столь четкого и ясного представления о нависшей над войском Ганнибала страшной опасности.

— Они раздавят нас, — удрученно сказал Созил. — Нельзя муравью тягаться с верблюдом. Я всю ночь писал хвалебную песню в честь павшего стратега, но так и не закончил ее. Меня душат слезы. Я…

— А я никак не пойму, где чей лагерь, — сурово перебил его Антигон.

— Мы постоянно меняемся местами, — с обреченным видом ответил Созил. — Наш лагерь на южном берегу Ауфида годится только для… э… скажем так, для сбора урожая на окрестных полях. Главный римский лагерь расположен вон там.

Антигон проследил взглядом за рукой хрониста и далеко на северо-западе разглядел защитный вал с частоколом.

— Затем они перешли реку с целью помешать нам разорять здешние земли. Тогда Ганнибал, желая немного подразнить их, расположился на северном берегу.

По словам Созила, оба консула попеременно командовали армией. Если патриций Эмилий Павел, подобно бывшему диктатору Фабию, считал необходимым и дальше стараться избегать сражения, то плебей Теренций Варрон, напротив, выступал за нанесение сокрушительного удара по малочисленному войску Ганнибала.

— Сегодня его черед. И вот пожалуйста, — хронист показал на двигающихся к соединяющему оба берега свайному мосту воинов и колыхавшееся над ними пурпурное полотнище. На шлемах всадников подрагивали на ветру красные и черные перья. Подобно туче, закрывающей полнеба, огромное скопище вооруженных людей заполнило всю пологую долину.

Стан пунов также пришел в движение. К этому времени Ганнибал уже успел переправить на другой берег легковооруженных воинов и кавалерию, и теперь на левом крыле выстраивались длинными рядами конные галлы и иберийские катафракты. В лучах солнца вспыхивали начищенные до блеска латы и шлемы.

— Ты даже представить себе не можешь, какими были эти вечер и ночь, — взволнованно пробормотал Созил. — Все знали, что сегодня предстоит решающее сражение. Все — от простого воина до окружения стратега — понимали, что одержать победу невозможно. И тем не менее никто не сомневался, что римская армия будет уничтожена. Ибо так сказал Ганнибал. Он сумел заразить всех верой в чудо. Поэтому, переходя реку, солдаты пели и смеялись. Понимаешь?

Созил недоуменно покачал головой и вытер влажные глаза.

— А какой у нас боевой порядок? — Антигон прищурился, глядя на кроваво-красное солнце. Меньше чем через полчаса оно уже будет светить в глаза римлянам.

Огромное облако пыли заволокло равнину. Сквозь него смутно виднелся отсвечивающий железом доспехов строй тяжелой римской пехоты.

— Галльской и иберийской конницами на левом крыле командует Гадзрубал Седой, — неохотно отозвался Созил. — У него в подчинении Мономах и Бонкарт.

— Он во главе конных отрядов?

— Я сам ничего не понимаю, — честно признался Созил и осуждающе передернул плечами. — Никто из этих военачальников никогда еще не водил в бой конницу. На другом крыле сосредоточено около трех тысяч нумидийцев. Ганнон, Магарбал и Карталон поведут их против «союзных» легионов.

Тут послышался нарастающий грозный рев военных рожков, и тяжеловооруженные римские воины двинулись вперед. Солнечные лучи играли яркими вспышками на наконечниках копий и пилумов и обнаженных коротких широких мечах, Антигону показалось, что как обычно начавшие битву пращники, лучники и метатели дротиков на этот раз не бросились обратно в промежутки в рядах ливийцев, а устремились к нумидийским всадникам.

— Вон, смотри!

Созил резко выбросил вперед длинную руку, однако греку вовсе не требовалось поворачивать голову в этом направлении. Он уже несколько минут не сводил глаз с конных галлов и иберов и сейчас с удовлетворением убедился, что они двинулись вперед, сперва медленно, шагом, а затем галопом.

— Что они делают?! — вдруг закричал Созил и от сильного рывка вперед чуть было не вывалился за парапет.

В нескольких шагах от римских всадников галлы и иберы дружно, отработанными движениями спрыгнули на землю, швырнули поводья подбежавшим, заранее отобранным для этого пехотинцам и с лязгом выхватили из ножен мечи. В лучах солнца сверкнул частокол клинков. «Ну что ж, придумано неплохо, — лихорадочно размышлял Антигон. — Римлянам придется очень нелегко. Иберы и галлы будут рубить коням ноги или поражать сбоку всадников… Нет-нет, атака наездников в пешем строю — это очень даже хорошо, но какой смысл?.. Ведь они и так превосходят римскую конницу…»

Налетевший с юго-запада ветер швырял римлянам в лицо клубы пыли, и Антигон отчетливо представил себе, как она забивает им глаза, носы и рты и противно скрипит на зубах. Он снова устремил взор на левое крыло. В воздухе мелькали фалькаты и длинные, закругленные на конце галльские мечи. До башни доносился привычный шум битвы — приглушенные расстоянием крики, ржание лошадей и звон оружия. Римлян отогнали на крутой берег, где их кони скользили по глинистой земле, путались ногами в колючем кустарнике, спотыкались о камни и рытвины и падали, подминая под себя хозяев. Другие уносились прочь, волоча за собой уцепившихся за стремя наездников. Теснимые со всех сторон римляне сбивались в ощетинившиеся копьями и мечами кучки. Но катафракты сочли, видимо, задачу выполненной и уже начали возвращаться к своим коням.