Собачий род - Сергей Арбенин

— Чем заболела?

— В официальной справке, которую мне выдали по приказу Ковригина в Третьей городской больнице — осложнённый дифтерит. Сначала умерла девочка, а потом и родители. Дом был продан некоему Свиридову, работавшему на хладокомбинате. В 1990-м году Свиридов внезапно скончался от острой сердечной недостаточности. Ему сорока лет ещё не было. Проживал один, хотя к нему приходила женщина.

— Что за женщина?

— Наверное, знакомая. Сожительница. Проводила с ним несколько суток и уходила, — это по свидетельству Анны Семеновны Лаптевой, соседки Коростылёва. Её опрашивал сам Чурилов.

— И где эта женщина? — не без труда соображая, спросил Густых.

— Сожительница?

— Нет, соседка. Как её — Лаптева?

— Скончалась несколько дней назад. Ей уже за восемьдесят было.

— Та-ак… — нахмурился Густых. — Ну, а где эта приходящая сожительница?..

Кавычко развёл руками.

— О ней ничего конкретного выяснить не удалось…

Густых смотрел на Кавычко расширившимися глазами.

— И ты все эти дни молчал? — сурово спросил он.

Кавычко виновато пожал плечами.

— Максим Феофилактыч сказал, что все эти сведения относится к высшему разряду секретности. Он даже фээсбэшников не подключал, велел мне самому копать. Только Чурилов знал — он в милицейских картотеках справки наводил, и отчасти помог Ковригин. Он приказал выдать мне справку и о третьей семье.

Густых откинулся на спинку кресла.

— Была и третья?

— Была.

— И тоже вымерла от холеры?

Кавычко сдвинул брови, вздохнул:

— Нет. От пищевого отравления.

Густых обвёл глазами стол, приставные тумбы с телефонами, кипами бумаг, канцелярскими мелочами.

Наконец спросил:

— Где это досье?

Кавычко молчал.

— Откуда вообще взялся этот Коростылёв?

— Неизвестно, — сказал Кавычко. — Этим занимался Владимиров, — ФСБ подключили в последний момент, когда стало ясно, что Коростылёв нигде не фигурирует, — только записан в домовой книге жилконторы. Бывший хозяин прописал его как своего дальнего родственника.

— Тот, который от отравления умер?

— Ну да… Извините, Владимир Александрович, но я ведь всего досье не читал… А в жилконторе бардак страшный. Лесопромышленный комбинат стоит, всю "социалку" сбрасывает. В том числе и эти дома. Домовые книги раздали владельцам домов. Так что я и книги не видел — только запись в карточке.

Густых подумал.

— Ну, а как насчёт его преподавательской деятельности? В педагогическом институте справлялись?

Кавычко помялся.

— Институт давно уже преобразован в университет. До их архивов я, прошу прощения, так и не добрался… Но на кафедре этнографии некоторые ветераны его вспомнили…

Густых устало надул щёки, сделал губы дудочкой и с шумом выпустил воздух изо рта. Сказал:

— Ладно, Андрей. Спасибо… Иди.

Кавычко поднялся. Как-то неуверенно двинулся к дверям. Оглянулся:

— Всё нормально, Владимир Александрович?

— Всё просто прекрасно! — язвительно ответил Густых и махнул рукой.

Когда дверь за Кавычко закрылась, Густых набрал номер, послушал гудки.

— Владимиров, — раздался как всегда спокойный голос начальника управления ФСБ.

— Густых беспокоит, добрый день. Что же ты, Александр Васильевич, про досье на Коростылёва мне ничего не сказал?

Владимиров на секунду замялся.

— У меня были инструкции, — наконец сказал он.

Густых хотел было спросить — чьи, но передумал; вспомнил разорванный, полуобглоданный труп Максима Феофилактовича. Ему стало муторно.

— Вот какая просьба к тебе, — сказал, наконец, Густых. — Надо установить за домом Коростылёва круглосуточное наблюдение.

Владимиров помолчал.

— Согласен, — сказал наконец.

— Негласное, конечно. Чтобы не дай Бог сам Коростылёв чего-то учуял. А нюх у него, по-моему — будь здоров.

Владимиров кашлянул.

— Наблюдение уже ведётся.

Густых слегка покраснел, но проглотил и эту горькую пилюлю. Владимиров никому не обязан подчиняться, только напрямую Москве. И отчитываться был не обязан. Разве что так, неофициально. Или по особому запросу губернатора.

— Давно? — с усилием спросил Густых.

— Наблюдение ведётся ещё с осени прошлого года, — каким-то вкрадчивым голосом ответил Владимиров.

Густых про себя выматерился от души.

— Ну, надеюсь, твои шпики не за заборами сидят, не выглядывают, чтоб не засветиться… — грубо сказал он. Хотел ещё что-то добавить, но внезапно передумал и бросил трубку.

Посидел, перебирая протоколы заседаний комиссии, которые велись ещё при Максиме Феофилактовиче. И вдруг его осенило.

Он снова поднял телефонную трубку.

— Владимиров, — отозвался ровный голос.

— Слушай, Владимиров, — сказал Густых, — А досье на Коростылёва случайно не у тебя?

Владимиров вздохнул.

— Откуда вам известно о досье? — спросил он. В этом "вам" звучало нечто железобетонное.

— Андрей Кавычко, мой нынешний помощник сказал.

— Понятно, — отозвался Владимиров. — Никакого досье, в общем-то, нет. Есть разрозненные справки, выписки, документы.

Сделал паузу и добавил:

— Да, они у меня.

* * *

Медико-криминалистическая лаборатория УВД

Ка лежал в металлическом холодном гробу, и отчётливо сознавал это. Он знал, что не выполнил своего предназначения, не сделал того, что должен был сделать, когда боги вернули его на землю.

Он лежал голый, с вывернутыми ногами, с торчащими как попало переломанными пальцами. Но тело больше не принадлежало ему. Оно было холодным, окоченевшим, чужим.

Там, на металлическом столе, его долго мучили и пытали, резали, сверлили, пилили, совали в него иглы и растягивали крючками. Он не чувствовал боли. Он даже не видел своих палачей. Он лежал в полной тьме, освобождённый от всего земного, но всё ещё живой.

Он хотел, он страстно хотел искупить свою вину. Но здесь, в металлическом гробу, в чужом теле, сделать это было невозможно.

Поэтому Ка просто затаился и терпеливо ждал.

Подходящий момент рано или поздно наступит.

Боги позаботятся об этом, — они никогда не забывают отверженных душ.

* * *

Густых приехал в бюро под вечер, когда на улице уже смеркалось. Начальник бюро Шпаков ожидал его.

— Чайку? — предложил он. — Или сразу перейдём, так сказать, к телу?

Густых оглядел крохотный кабинет с засиженным мухами портретом Горбачёва на стене, с допотопным телефонным аппаратом, и сказал:

— Не до чаю, Юрий Степанович. К телу давайте.