Мотылек - Кэтрин Куксон

Боже! О чем она просит? Масло в огонь. Она просто не ведает, чего она просит, потому что, стоит только ему поцеловать ее… и…

Внезапно она оказалась в его объятьях, его губы крепко прильнули к ее, а ее тело прижалось к нему. В своем воображении она много раз рисовала поцелуй, но не могла себе представить, что поцелуй мужчины вызывает такой восторг, такой жар, такое страстное напряжение всего тела, но что-то в ней самой ответило ему в унисон, и она приникла к нему и обняла его почти так же горячо и страстно, как он.

В объятьях друг друга они забыли все на свете, и, когда с шумом распахнулась дверь и в ее проеме возникла брызжущая негодованием фигура в хаки, они в первый миг смотрели на нее непонимающими глазами, как бывает с детьми, которые не могут взять в толк, что такое произошло.

— Как ты смеешь дотрагиваться до моей сестры! Хам, грязная свинья!

Роберт едва сумел увернуться от удара стеком по лицу, он отклонился влево и одновременно правой рукой нанес удар в подбородок щеголю в лейтенантской форме, тот зашатался и плюхнулся на лежавшее на скамейке седло. Роберт схватил его за горло, поднял и прижал к стене. И, если бы Агнес не помешала ему, закричав: «Не нужно! Не нужно этого, ради всего святого не нужно!», он мог бы натворить дел.

Когда они отцепились друг от друга, лицо Стенли налилось кровью, держась за горло, он выдохнул:

— Я тебе покажу. Не успеешь оглянуться, как я засажу тебя. Выметайся отсюда!

— Я уйду, как только сочту возможным.

— Ах, ты! Ты!..

— Еще одно оскорбление, и я прикончу тебя, клянусь богом, прикончу. Да ты-то кто такой? Мокрая курица, а не мужчина, пустышка-сосунок.

Роберт поправил свое пальто, поднял с пола выпавшую из рук кепку, несколько секунд смотрел на Агнес и вышел из кладовки.

Она стояла, закрыв лицо руками, шляпка на голове сбилась набок, она тяжело дышала, потом вдруг кинулась к дверям, но Стенли поймал ее за руку:

— Нет, стой. Что такое с тобой? Ты ведешь себя как потаскушка. Ты так же виновата, как и он, но, черт возьми, он мне за это заплатит. Вот увидишь. Полиция возьмет его, он еще и спать не ляжет.

— Ну, нет, у тебя этого не выйдет. — Она вырвалась от него.

— Это кто же меня остановит?

— Я. Только посмей замахнуться на него… Что бы ни случилось, я покажу, что ты лжешь. И, кроме того, попробуй только навредить ему еще как-нибудь, и я разнесу на кусочки всю твою идиллию с Дианой Каннингхэм, теперь миссис Лекомб. Ведь ее супруг на фронте, правильно? И вы вдвоем времени не теряете.

Она знала, что не просто умножает два на два, пользуясь намеками и сплетнями, которыми поделилась с ней леди Эмили, у нее на руках были факты, ее брат за все время после его вступления в армию заезжал домой всего несколько раз и ни разу не ночевал, а увольнительные по уикендам у него были, это она знала наверняка.

— Сука ты, вот кто ты такая, знаешь? Ты просто распущенная сука.

— В таком случае мы с миссис Лекомб в одной компании, правильно? Но я предупреждаю тебя, Стенли, и это не пустые слова. Только попробуй как-нибудь навредить Брэдли, и я тут же пишу анонимное письмо, такое же, как Уотерз написал обо мне леди Эмили.

— Да, Уотерз был прав. Он все сказал правильно. Он мне только что рассказал, что тут происходит. У тебя совсем нет стыда. Ладно, я позволяю себе некоторые вольности, но это вольности среди своих, я не предаю своего класса. А ты роешься в отбросах. И вот что я еще скажу тебе. Ты всегда хотела быть свободной, так вот, путь теперь открыт, и для Милли тоже, потому что у меня есть письмо от Арнольда. Он связывался со стряпчими, дом будет продан. Армия не приняла предложения, и он выставляется на продажу на открытый рынок, а это значит, что и сторожка тоже. Так что тебе есть о чем подумать, верно, сестричка? Может, тебя возьмет твой умелец, и Милли прихватит?

— Возможно, он так и сделает.

— Только посмей. — Он стал наступать на нее. — Если бы я знал, что ты опозоришь наш дом, связавшись с ним, я бы вас обеих пристрелил.

— Ах, какой же ты храбрый мальчик. Но это не ты говоришь, а твоя военная форма говорит. Как сказал Роберт, ты просто мокрая курица. Совсем вроде отца, одни слова. У Магги была поговорка: он весь из ветра и воды, и это про тебя. А теперь дай мне пройти, не то я довершу то, что начал Брэдли…

В ее лице было что-то такое, что он побоялся еще раз схватить ее, хотя ему очень хотелось сделать это. Она вышла во двор, но Роберта нигде не было видно.

Она не стала заходить в дом через кухню, она боялась, что не сумеет сдержаться, столкнувшись с Дейвом или Пегги Уотерз, потому что Дейв наверняка следил за ней и сообщил Стенли, что она с Робертом в кладовке при конюшне. Ну что ж, судя по последним новостям, она скоро отделается от них всех. Но что она собирается делать? Если бы приходилось думать только об одной себе, она знала бы, что делать. Но есть еще Милли. Боже всемогущий, если бы только был у нее кто-то, к кому можно было бы пойти, кто-нибудь, с кем можно было бы поделиться, какая-нибудь женщина, с которой можно было бы поговорить. Была раньше Пегги, но Пегги теперь не на ее стороне…

Проходя мимо двери комнаты Милли, она услышала, что с ней разговаривает Руфи, и не стала заходить, а прошла прямо в свою комнату, разделась, сполоснула лицо холодной водой и села у окна.

Нужно было подумать, подумать о том, что она должна сделать. Однако ее мозг не хотел подчиняться и уносил ее назад, к тому мимолетному моменту, когда она в первый раз в жизни узнала, что такое настоящий поцелуй, мужские объятья, настоящая любовь. Это было самое чудесное чувство, и всего какой-то миг, потому что его тут же облили грязью. А потом эта драка. Роберт убил бы его. Оба потеряли голову от ярости, но Роберт пришел просто в неописуемое неистовство. Стал бы мужчина ее класса так драться из-за женщины? Да, Стенли подрался. Но нет, он ведь дрался вовсе не из-за нее, он дрался из-за того, что вообразил, будто она уронила его так называемую честь.

Она сидела, думала, и ей пришло в голову что в Роберте есть черты, которых она не знает. Он был человеком гордым, а прежде она не могла бы себе представить, что у людей из рабочего класса может быть гордость. Она вообще мало что представляла себе, она никогда не заглядывала дальше своего дома, не всматривалась в людей, живших и работавших в нем, ее мирок был очень узок и эгоцентричен… и она устала от него. О боже, как это верно, она давно уже безумно устала от него.

Роберт намеревается вступить в армию. Она может никогда больше не увидеть его, пройдет совсем немного времени, и он, как и тысячи других, будет лежать искалеченным трупом. О, господи, о чем она только думает?