Мародер - Беркем Атоми

— Или да, нервы.

— По ходу, черт из тех, кого приложили, когда туда шли. Хозяева забили на нас, а он настырный оказался, вон, корешков привел. Или посчитаться желает, или жадный, — двинул версию Паневин.

— Хуево. Сейчас знаешь что? Один на Пыштым бежит. Щас хозяину доложит, что посреди озера его четыре халявных пулемета дожидаются. Миномета на лошадку, и сюда.

— Неа. Миномета не будет — че он, своими руками стволы потопит?

— Ну да, вообще-то. Хорошо.

— Хули «хорошо». Щас подтянется несколько человек с карабинами, вот и будет «хорошо».

— Значит, надо прям щас отрываться. — обострил ситуацию Ахмет, проверяя предохранитель АПБ — Готов.

— Кого оставим?

Повисла нехорошая пауза, и Ахмет, как бы меняя позу, вытолкнул из-под мышки рукоять АПБ: Жирик с Паневиным не удержавшись, очень нехорошо переглянулись. …Сразу, или пусть обозначатся? Если сам Дениску предложит — все, вопрос снят. Но это вряд ли. Ладно, пусть обозначит. Жопой закрутит — сразу вынаю… Однако Ахмет недооценил человеческую наглость. Видимо, по предварительной договоренности, Паневин буранул, словно о давно решенном деле:

— Так, Ахмет, оставим твоего. Мы…

Мгновенно выпущенная ярость придала силы — АПБ мухой вылетел из-под бушлата и негромко хлопнул, скорее даже лязгнул — и голова Паневина мокро чавкнула. Дымящееся очко ствола глядело прямо в глаз Жирика.

— Кирюха. А че это чмо тут разводит, а? «Мы» какие-то… — с ледяной игривостью в голосе поинтересовался Ахмет.

Жирик молчал, даже не вытирая уляпанное лицо.

— Че ты на тухляк ведешься, а, товарищ капитан? — сменив тон, равнодушно спросил Ахмет, заглядывая Жирику в глаза поверх глушителя. — Короче. Давай так. Ты мне сейчас обещаешь, что больше тухляка не будет. Реально обещаешь. — Ахмет рассчетливо вогнал фразу в совесть старшего лейтенанта Кирюхина, и начал с хрустом проворачивать ее в ране: — Ты знаешь, я слову верю. Скажи, как мужик — да. Или нет. Говоришь нет — я тебя валю. Если да, то ему шальняк прилетел.

Кирюха сморщился, словно от боли, и повесил голову. Через несколько томительных секунд глухо, искаженным голосом промычал:

— Обещаю.

— Слышь, Кирюх, чтоб ты не грузился — я тебя понимаю. Может, сам бы о том же думал на твоем месте. Не знаю, — принялся расслаблять Жирика Ахмет, внутри себя захлебываясь от ненависти. …У-у, пидарасина, вынести тебе мозги, ублюдку…

— Дениска! — резко поворачиваясь, крикнул куда-то в поземку Жирик. — Нет, на месте оставайся. У тебя на коробе сколько?

— …то…мсят,…е-то… — донеслось сквозь вой ветра.

— Я оставлю коробку, найдешь около Паневина! Тут Паневин двухсотый, возле него — ко-роб-ка! Понял? Начинай давить, мы сваливаем! Часа два минимум держи! Догонишь! Ахмет, давай перегружаться.

— Начинай, Кирюх. Я пока Витька гляну да этого раздену.

Часа Витьке не понадобилось. Он уже лежал расслабленно, с заметенными глазницами, прозрачно-синим носом и фиолетовыми губами. Снег в глазах еще таял, и казалось, что Витька плачет. Ахмет опустил ему веки. Не помогло — теперь казалось, что он плачет с закрытыми глазами.

Именно тот груз вывел их обоих из-под множества ежедневно борющихся за свой кусок, утвердив среди остальных Домов Старого города. Правда, реализовали они свой статус по-разному: Ахмет предпочитал малолюдье при забитом подвале, Кирюхин всячески расширял свое дело — начав с простого крышевания торговли, через некоторое время стал встречать-провожать караваны, проплачивать будущие урожаи деревенским, завел даже нечто типа кабака — единственного в своем роде. Впрочем, опустив хозяина на изрядную сумму, кабак довольно быстро оказался в аренде; как известно, маленькая аренда лучше большого убытка. Жизнь Тридцатки устаканилась, никому не хотелось ломать сложившийся баланс — жрачки более-менее хватало, торговцы рассказывали, что мало где так сыто и тихо живут: на юге народ только и знает, что отмахивается от казахов, доживших уже и до лука со стрелами. Хотя что казахам делать — вокруг месторождений «Шеврон» нарезал огромные зоны безопасности, снеся города под бульдозер, а с юга их нехило подпрессовывают узбеки с таджиками, которых оказалось неожиданно много. На России, говорят, вообще тишина могильная — можно днями идти и не встретить живого человека — вирус какой-то прошел; только в городках на запад от Москвы, где французы рулят, еще как-то можно жить, да в Москве с областью — но те закрыты, как в свое время СССР.

На юге, с бывшего Волгограда начиная, стрельба не утихает — Кавказ рядом сказывается, не справляются с ним турки. Одна китайская зона живет чуть ли не по-человечески, не лезут китайцы к людям. От бывшей границы от силы километров на двести-триста расселились, забор поставили и живут, на ГЭСах да на заводах гарнизоны посадили — и то, что за зоной, не интересует их никак, только металл покупают. Показывали сибирские деньги — увесистые медные слитки и крохотные золотые штамповки, патрон там отошел уже. Единственное, во что почти не верилось, так это про хозяек — якобы у них какое-то там бедствие, не то ураган, не то землетрясение, и какие-то штаты у них вроде как на уши встали — то ли белые негров мочат, то ли наоборот, то ли мексы и тех, и других — не пойми что. Может, там вообще пидоры байкеров землят, или наркоманы лесбиянок — да хоть брокеры пушеров, один хрен приятно.

— Грибочки-то как хороши. Дома не такие почему-то, а вроде все то же самое.

— Как ты думал. Еду мужчина должен делать. Ну, давай еще по одной, и пойду работать. — Осетин в третий раз наполнил стопочки.

— Исэнэке, Сань.

— Аллаверды, Ахмет.

Поставив стопку, Осетин вырвал у Ахмета вилку, быстро закинулся кусочком мяса и поспешил за стойку, протирая выбитые самогоном слезы.

Душевно закусивший Ахмет снова подозвал Сережика:

— Сережка, прибирай и чайку давай еще. Кружек — две.

Сережик, радостно косясь на почти половину самогона, оставшегося в графинчике, быстро собрал посуду, махнул по столу тряпкой — типа протер, шельмец.

— Отнесешь посуду, сходи сразу до базара. Серегу моего знаешь? Позовешь его. Он скорей всего щас у книжников. Куда, не все еще. Нормально стол протри, распиздяюшко.

Пока Ахмет ел, хозяйская половина наполнилась. Далеко не у всех дома командовали такие умелые хозяйки, как Ахметова жена, и к концу базара всякий, имеющий за душой лишних полрожка, спешил побаловать себя стряпней Осетина. Кроме того, именно здесь осуществлялись сделки между хозяевами Домов, в безналичной форме, чтоб не нервировать базарных — так как продавалось здесь прежде всего серьезное оружие, взрывчатка и прочие нерозничные штуки.