Короли не плачут - Василий Жеглов

Когда дрок выпрямился, на его лице застыло изумление, смешанное с решимостью выполнить приказ любой ценой. Он расправил плечи:

— Когда начинать?

— Прорываться начнёшь, как только увидишь сигнал. Оставишь прикрытие — человек тридцать, не больше. Остальным в бой не ввязываться ни в коем случае! Понял? У тебя другая задача!

— Слушаюсь! — дрок просто поедал глазами тёмного лиса.

— Пора! — тряхнул головой Вейдж.

Все трое спустились на первый этаж, а затем в подвал. По пути к ним присоединились отобранные Борном двадцать гвардейцев. Шли молча, вопросов никто не задавал. Дроки — те вообще не страдали излишним любопытством, а Докс уже начал догадываться, каким способом Вейдж собирается проникнуть во дворец.

Тёмный лис остановился в правом дальнем углу подвала и принялся шарить руками по стене. Нащупав нужный камень, надавил на него и быстро отошел назад. Раздался скрежет, и одна из квадратных плит на полу стала медленно опускаться вниз, открывая чёрный провал подземного хода.

«Лисья тропа», — сообразил Докс. Он давно подозревал о существовании во дворце потайных ходов, но, разумеется, понятия не имел, сколько их и где они находятся. Только тёмный лис и старший наставник питомника были посвящены в эту тайну.

— За мной, — приказал Вейдж и, взяв в руки факел, спрыгнул вниз. За ним последовали остальные.

Спустя десять минут дрок, стоявший на посту возле кабинета тёмного лиса, услышал с той стороны двери условный стук. Он постучал в ответ. Дверь приоткрылась, и в коридор выглянул лис.

— Как?

— Чисто, — ответил гвардеец. — Здесь никого! На лестнице в конце коридора двое из городской стражи, остальные на первом этаже и на третьем. Смена через полчаса.

— Где Сарн?

— Только что он взял пятерых и направился к королевским покоям.

Лис махнул рукой. Из кабинета в коридор один за другим стали выходить дроки. Докс задержался. Он взял свечу, зажёг её и, подойдя к окну, сделал несколько круговых движений. Почти сразу со стороны гвардейских казарм послышались крики.

Тем временем тёмный лис вполголоса отдавал приказы:

— Вы двое, — указал он пальцем на крайних гвардейцев, — к кабинету внешнего министра. Если он на месте — тихо пеленаете и, не дожидаясь нас, уходите тем же путём, что и пришли. В казарму не соваться! Оставайтесь в подвале! Ясно? — Вейдж повернулся. — Докс, возьмёшь пятерых и займёшься лестницей. И чтоб без шума там! Остальные за мной!

Послышались щелчки взводимых арбалетов и лёгкий шелест вынимаемых из ножен клинков. Лица людей были сосредоточены и серьёзны. О смерти никто не думал. Они привыкли не думать о ней…

Спустя некоторое время двое гвардейцев приблизились к двери кабинета внешнего министра. Она была приоткрыта. Один из дроков остался в коридоре, взяв его на прицел, а другой осторожно заглянул внутрь. Новидж по-прежнему сидел в кресле, запрокинув голову назад. На его мёртвом лице застыла похожая на оскал улыбка.

За те десять лет, что прошли со дня королевской свадьбы, все уже привыкли, что Далия всегда и во всём поступает по-своему. Вековые традиции королевского дома одна за другой сметались этим рыжим вихрем, будто огненным шквалом, пронёсшимся над сухим лесом. Первой такой жертвой пала традиция раздельных спален короля и королевы. Сразу после брачной ночи юная принцесса заявила супругу, что отныне и навсегда они будут спать вместе. Разумеется, принц, который с самого утра веселил придворных застывшей на лице блаженной улыбкой влюблённого идиота, с превеликой радостью поддержал эту идею. Более того, он тогда впервые позволил себе поговорить с отцом на повышенных тонах. Справедливости ради нужно отметить, что Грав XII, давно мечтавший о внуках, с пониманием отнесся к стремлению молодожёнов спать под одним балдахином. Спор возник из-за другой прихоти Далии: она потребовала убрать гвардейский пост от дверей спальни молодой четы. И вот здесь старик упёрся! Битых два часа он выпытывал у пунцовой от смущения Далии причину столь странного каприза, пока его личный лекарь — а по совместительству друг и сподвижник — хитро улыбаясь в усы, не напомнил ему старинную грайворскую загадку: «Где женщина кричит так, что эхо откликается только через девять месяцев?». Король довольно расхохотался и приказал убрать пост.

Прошло десять лет. Даниэль стал королём, а Далия матерью двух дочерей, но они по-прежнему спали в одной спальне, возле дверей которой по-прежнему отсутствовал пост охраны…

Король что-то пробормотал во сне и грузно перевернулся на другой бок. Далия тихо вскрикнула и проснулась. Стараясь не разбудить мужа, она осторожно вытащила из-под его руки прядь своих длинных волос и убрала её за ухо. Обычно перед сном, чтобы они не мешали, она надевала чепец, но сегодня не стала этого делать. Далия знала, что мужу нравились её распущенные волосы, и умело этим пользовалась. Королева прежде всего была женщиной, и потому неудивительно, что для примирения с мужем она выбрала старый как мир, способ — который, к слову, её ещё ни разу не подводил…

Далия ласково и немножко грустно улыбнулась, глядя на спящего супруга, и вновь опустила голову на подушку. Веки тотчас отяжелели, и она стала медленно погружаться в сон. В последний момент её взгляд случайно скользнул в сторону, и королева вздрогнула: на ковре, устилавшем пол спальни, дрожала длинная тень. И эта тень двигалась! Далия глубоко вздохнула, намереваясь превратить выдох в душераздирающий крик, но внезапно почувствовала на губах чью-то руку.

— Не надо кричать, — раздался над ухом тихий голос. — Не надо!

Больше всего на свете Жижа боялся высоты. Оно и понятно: когда ты большую часть своей жизни проводишь, сидя на земле, то даже взгляд с высоты собственного роста вполне может вызвать головокружение. Но деваться было некуда — своего бобра он боялся ещё больше. Потому и пробирался сейчас осторожными мелкими шажками сквозь частокол печных труб, подвывая каждый раз, когда нога оскальзывалась на мокрой после дождя черепице. Труб было много, очень много. Дворцовая крыша походила на крутой холм, густо заросший ельником. Но самое неприятное заключалось в том, что почти все они были одинаковыми, а ему нужна была одна единственная, о местоположении которой так упорно вдалбливал бобёр.

Долг и сам по себе неприятная штука, а при некоторых обстоятельствах и вовсе смертельная. Бобёр четко и недвусмысленно дал понять, что деньги его не интересуют. Услышав эти слова, Жижа с беспощадной ясностью осознал, что вольница закончилась: отказавшись от денег, бобёр отныне имел полное право требовать почти всё, что угодно, и должник — если конечно хотел жить — обязан был подчиниться.