Выбитый генералитет - Анатолий Корольченко

Весь мир преклонялся перед советскими людьми, совершившими такой исторический подвиг. Это была великая, ни с чем не сравнимая победа народа и ее Армии, вызвавшая восторженные отзывы и высокие оценки полководческого мастерства наших маршалов и генералов.

И однако же…

Вот один из документов того послевоенного времени, говорящий о многом.

«Я, бывший член Военного совета МВО и МЗО, Донского, Центрального, 1-го Белорусского фронтов и группы советских оккупационных войск в Германии, бывший генерал-лейтенант Телегин Константин Федорович, осмеливаюсь обратиться к Вам с настоящим письмом по личному вопросу.

24 января 1948 года я был арестован МГБ СССР и 20 марта 1952 года, после вторичного судебного разбирательства моего дела, осужден Военной коллегией Верховного Суда СССР по статье 5812 УК РСФСР и Указу Президиума Верховного Совета СССР от 7.8.32 года к 25 годам лишения свободы с поражением в правах на 5 лет после отбывания наказания.

Как могло случиться, что я, член партии с февраля 1919 года, прослуживший в армии 38 лет, защищавший Родину с оружием в руках на фронтах гражданской войны, в борьбе с бандитизмом, на озере Хасан, в освободительном походе в Западную Белоруссию, в войне с белофиннами и в Великой Отечественной войне, честно и добросовестно служивший Партии и Родине, оказался «преступником», «врагом народа» и осужден к самой высшей мере наказания?!

Я честно, искренне заявляю Вам, Вячеслав Михайлович, что здесь допущена судебная ошибка (о большем я боюсь утверждать) и ЦК КПСС был самым бессовестным образом обманут руководством МГБ (простите за резкое высказывание, но это так).

Вскоре после отъезда Жукова Г. К. из Германии, в апреле 1946 года, меня срочно отозвали в Москву якобы по распоряжению тов. Сталина на учебу, и до октября месяца я находился в каком-то ложном положении, так как никакого назначения я не получил и никто меня не принимал. Но в октябре начались занятия на курсах и до июня 1947 года все шло как будто бы нормально. А в июне месяце неожиданно и срочно (в воскресенье) я был вызван начальником управления кадров министерства B. C. Голиковым, который объявил мне, что я уволен из армии за допущенную ошибку в награждении орденом т. Руслановой. А через неделю, 22 июня, я вместе с Жуковым Г. К. был вызван в ЦК КПСС, где за эту самую ошибку Жукову был объявлен выговор, а я был исключен из партии. Этими решениями я был потрясен до глубины души. Если такая ошибка и могла служить причиной столь жестокого наказания, то почему мне не было предоставлено возможности даже высказаться по этому вопросу? В последующие месяцы (до ареста) я обращался в ЦК, к правительству, к тов. Сталину, тт. Булганину, Жданову, Берия, Шкирятову, Поскребышеву, к Вам, дорогой Вячеслав Михайлович, с просьбой принять меня, выслушать, объяснить, что же случилось? Ниоткуда я не получил ни ответа, ни объяснения. Как видно, письма мои не доходили, потому что все товарищи меня хорошо знали и не могли оставить мои просьбы без внимания. Вконец измученный неизвестностью и тяжестью свалившихся на меня несчастий, я уехал отдохнуть в Ростовскую область. Возвращаясь в Москву, я был арестован 24 января 1948 года на квартире генерала Бойко в Ростове, арестован без предъявления ордера и доставлен в Москву, во внутреннюю тюрьму МГБ. Здесь с меня сразу содрали мою одежду, часы и проч., одели в рваное, вонючее солдатское обмундирование, вырвали золотые коронки вместе с зубами, подвергли другим унизительным издевательствам. После этой «предварительной обработки» я был вызван министром Абакумовым, который начал разговор с того, что обругал меня матом как «врага Родины и Партии» и потребовал, чтобы я признался в своей «преступной работе» против Партии и Советского государства. Когда же я потребовал, чтобы мне предъявили конкретные обвинения в моих преступлениях, ибо я их не знаю и никогда не имел, министр в присутствии следователя Соколова заявил мне: «Это ты скажешь сам, а не будешь говорить — отправим в военную тюрьму, покажем тебе, где раки зимуют, тогда заговоришь!!!»

Чудовищность обвинения, бесцеремонность обращения, угрозы избиений, добавленные к самому факту ареста и предыдущему решению Секретариата, о котором я выше писал, очень сильно подействовали на мою психику. Оскорбляя и издеваясь, следователи и руководство МГБ требовали от меня показаний о «заговоре», якобы возглавлявшемся Жуковым Г. К., Серовым И. А. и мною, дав понять, что они также арестованы.

Заставляли вспоминать факты, которые бы подтверждали враждебную деятельность этих лиц и мое соучастие.

Я всю жизнь был честным и принципиальным человеком и коммунистом. День за днем я перебирал в памяти время совместной работы с Жуковым (я работал с ним около года), старался вспомнить все, что могло быть переоценено в данное время, но в свое время чему, может быть, не придавалось значения. Несколько таких фактов было сообщено следствию с объяснением, как это мною тогда понималось и почему я не считал необходимым докладывать ЦК ВКП(б). Следователи часть этих фактов внесли в протокол, но совершенно в другой редакции, без всяких моих пояснений, придавая им яркую антисоветскую, заговорщицкую окраску. На мои протесты об искажении в протоколах моих показаний и отсутствие пояснений, мне неизменно отвечали: «Мы следователи, а не литераторы. Нам нужны только факты, и их принципиальную оценку производим мы сами, а ты свои пояснения дашь в конце следствия». Я верил, что советское следствие действительно даст мне возможность дать пояснения, но глубоко ошибся. Не удовлетворенное моими показаниями, из которых никакого «заговора» все же не могло получиться, и добиваясь, чтобы я подписал годные руководству МГБ фальсифицированные протоколы, следствие решило привести в исполнение свои угрозы.

26 февраля 1948 года я был спешно переброшен из внутренней тюрьмы МГБ в Лефортовскую тюрьму и в тот же день дважды был подвергнут чудовищному, зверскому избиению резиновыми дубинками следователями Соколовым и Самариным. Эти истязания продолжались ежедневно до 4 марта 1948 года. У меня были вырваны куски мяса (свидетельства этому у меня на теле), сильно повреждены позвоночник, боль в котором преследует меня и по сей день, бедренная кость. Ум, воля, сердце были парализованы. Единственным моим желанием и просьбой к палачам было, чтобы они скорее убили меня, прекратили мои мучения. Я умру, так же любя свою Родину, Партию и Великого Сталина, как я любил их всю свою сознательную жизнь, зная, что рано или поздно, но Партия узнает правду, реабилитирует меня и накажет тех, кто обманывал ее, арестовывая и истязая честно служивших Партии и Родине людей.