Империя. Роман об имперском Риме - Стивен Сейлор

Но я совладала с собой и промолчала. Катулл отвел Домициана в сторону и что-то шепнул на ухо. Император объявил, что меня отправят в укромное помещение, где разденут и выяснят, девственница я или нет. Он, будучи великим понтификом, проведет расследование сам, в присутствии вирго максима в качестве свидетеля.

Луций представил ужасную картину, и ему стало физически дурно. Его передернуло.

– Нет, Луций, ничего не случилось. Вирго максима воспротивилась. Она сказала, что Весту оскорбит подобная процедура по отношению к служительнице, которая хранила невинность и против которой нет улик. Жрицы согласились. Пусть и робко, но почти единодушно они выступили вперед с возражениями. Даже Домициан понял, что зашел слишком далеко. Он отступил. Но был в бешенстве, как и Катулл. При каждом его взгляде я чувствовала себя голой.

Домициан снял с меня обвинения. Вирго максима расценила его уступку как победу, хоть и скромную. Я до сих пор не знаю, почему меня обвинили, поскольку никаких доказательств не было. Наверное, кто-то донес анонимно – тот, кто заподозрил меня, но знал слишком мало. Возможно, они надеялись заставить меня сознаться просто от страха. Так едва и не случилось.

Луций задумчиво кивнул:

– По-моему, обвинителем был Катулл. Ты видела его раньше?

– Наверняка встречала в императорской свите. Но никогда не обращала на него внимания.

– А вот он, держу пари, тебя заметил. Такой человек, возжелавший недоступную женщину, применит все возможное влияние, чтобы обрести над нею власть.

– Он чуть не обрек меня на гибель.

– Ты же весталка, Корнелия. Прекрасная, целомудренная, недосягаемая. Найдутся мужчины, которые получат извращенное удовольствие от возможности растоптать такую женщину. Похоже, Катулл того и добивался: хотел увидеть тебя нагой и униженной.

– Значит, не удалось. Но он уничтожил Варрониллу и сестер Окулат. Их вернули в камеру. Вирго максима раздобыла для них быстродействующий яд. Они умерли еще до рассвета.

– А их любовники?

– Поскольку они добровольно сознались, Домициан явил милосердие. Их, вместо того чтобы распять и забить палками, лишили имущества и гражданства, а затем отправили в ссылку – наказание не строже обычной кары для клеветников и прелюбодеев. Но каково пришлось тебе, Луций? Ты не мог не ужаснуться, услышав о задержаниях.

– Мои страдания – ничто по сравнению с твоими, Корнелия.

– Все равно…

– Не стоит и обсуждать.

На самом деле дни и ночи, последовавшие за известием об обвинении весталок, оказались в жизни Пинария длиннейшими. Он ждал, что в дверь вот-вот постучат. Кара за совращение весталки преследовала его в кошмарных видениях; Луций лишился сна. Он подумывал укрыться в одном из загородных имений, а то и сесть на судно, выходящее из Остии, и податься к Черному морю, в страну даков, к Диону, но тщетность затеи остановила его: если Домициан пожелает ареста, он его добьется, а внезапное бегство приравняют к признанию. Не мог также Луций бросить Корнелию. И он пообещал себе в случае ареста молчать даже под пыткой. Даже если его казнят – он умрет с мыслью, что не предал Корнелию.

Об арестах и скором суде он не заговаривал ни с кем, даже с Эпафродитом. Если за ним следят, под подозрение попадает каждый его товарищ.

День суда над весталками наступил, а Луций все еще оставался на свободе. Весь день он ждал прихода солдат. По заведенному обычаю, он послал вольноотпущенника Иллариона на Форум за новостями. И вот наконец тот вернулся. Назвал последние расценки на александрийское зерно. Сообщил, что цензорский список пополнился новой пьесой, хотя название он забыл.

– Так, что же еще? – протянул Илларион, почесывая в затылке. – Ах да, великий понтифик вынес решение по делу весталок.

– Какое же? – Луций постарался не выдать себя дрожью в голосе.

– Виновными признали всех, кроме одной.

– Точно? – Луций едва дышал. – Какой именно?

Илларион немного помедлил.

– Ее имя Корнелия Косса. Она оправдана.

Луций с трудом поверил ушам. Новость поразила его не меньше, чем если бы Корнелию сочли виновной. Он почти лишился чувств. Верный вольноотпущенник забеспокоился, не дурно ли хозяину.

– Глоток вина не помешает. Будь добр, Илларион, принеси сам.

Как только тот вышел, Луций разразился слезами.

Ему страстно хотелось связаться с любимой, но он не смел. И вот однажды пришло письмо, написанное на клочке пергамента и доставленное уличным оборванцем: «Жди меня завтра». Больше там не было ни слова, но Луций понял, от кого послание и что означает. Так они встретились вновь после многомесячной разлуки.

Луций покачал головой:

– Будь арест делом рук Катулла, он бы не сдался. Наблюдал бы и ждал нового случая тебя погубить. Возможно, он даже сейчас следит за тобой. И мог видеть, как ты сюда пришла. Мы безумцы, что встретились.

– Я должна была повидать тебя, Луций.

Он дотронулся до ее лица. И поцеловал.

Оба пришли сюда в настроении целомудренном, намереваясь поговорить и поделиться наболевшим, признать серьезность угрозы, которой они избежали, и сказать последнее «прости». Однако напряжение от выпавшего на их долю испытания вылилось в физическое желание, затмившее все пережитое раньше. Их соитие превосходило простое слияние тел; оно подтвердило, что оба все еще живы. Луций был потрясен до глубины души. Он испытал блаженную разрядку небывалой силы. И знал, что они видятся не в последний раз.

Намного позже, когда он в одиночестве шел домой, а морок вожделения, не позволявший мыслить ясно, постепенно рассеивался, ирония произошедшего так поразила Луция, что он расхохотался. Безжалостная борьба Домициана за общественную нравственность вернула Пинария в объятия девственницы-весталки.

88 год от Р. Х.

Шел юний, до ид осталось пять дней, и наступила двадцатая годовщина смерти Тита Пинария.

Как ежегодно в этот день, Луций совершил нехитрый памятный обряд перед отцовской восковой эффигией, которая размещалась в нише вестибула его дома на Палатине. Прислуживал только вольноотпущенник Илларион – любимец отца, свято чтивший память прежнего хозяина. За годы вольной жизни Илларион обзавелся семьей и во многом стал добропорядочным римлянином куда более Луция, справляя все праздники и положенные обряды во благо своих детей. Луций же, поскольку мало интересовался религией и не завел семьи, редко присутствовал на торжественных церемониях, хотя никогда не забывал отметить день кончины отца.

И сегодня, как опять-таки ежегодно, он ощутил слабый укол совести. В сорок лет у Луция не имелось наследника; кто будет чтить память отца и остальных предков, когда он умрет? У трех его сестер дети были, но не Пинарии.

Наступила и двадцатая годовщина смерти Нерона.

Эта дата была не очень важна для Луция, разве что благодаря прямой связи со смертью отца, зато она много значила для Эпафродита. По этому случаю он попросил Луция посетить вместе с ним усыпальницу Нерона на Садовом холме.

День был теплый и ясный. Луций решил пренебречь паланкином и пойти пешком. Позволив Иллариону при желании провести день с семьей, он вышел из дома один.

Шагнув за порог, Луций поднял взгляд на массивные пристройки, которыми недавно прирос императорский дворец. Домициан расширил комплекс так, что теперь тот не только занимал всю южную часть Палатина, но и в значительной мере распространился на остальной холм. Император дал резиденции и новое название: если Нерон именовал свой дворец Золотым домом, то Домициан – Домом Флавиев. Говорили, что тамошние залы с высоченными сводчатыми потолками необъятны, однако собственно императорские сады и покои на удивление малы и находятся в глубине дворца, и попасть туда можно только потайными ходами.

Луций спустился по Какусовым ступеням, пересек рынок и Форум. Затем зашагал мимо огромной огороженной зоны, где углубляли участок земли, соединяющий Квиринальский и Капитолийский холмы: там собирались разбить новую просторную площадь, которая облегчила бы проход от городского центра к Марсову полю. Из седловины изъяли колоссальный объем почвы; здания, предназначенные заполнить пространство, планировались поистине монументальными. Сей новый форум являлся, без сомнения, самым амбициозным градостроительным проектом императора, но в ряду многих других. Строительство велось по всему городу, и старые дома, пострадавшие от пожаров при Нероне и Тите, в конечном счете восстановили. Куда бы ни направлялся в Риме Луций, он всюду видел подъемники и леса, слышал орущих на работяг десятников. Непрерывный грохот молотков разносился по всей округе.

И всюду встречал он изображения императора. Внушительные статуи Домициана установили на главных перекрестках и на каждой площади. Бронзовые, отделанные золотом и серебром, они неизменно представляли правителя в узорных доспехах победоносного полководца. Идя по городу, путник неизбежно натыкался взглядом на одну из статуй; кое-где вдали виднелись целых два изваяния, а то и три. Римскому гражданину было негде спрятаться от сурового взгляда Домициана.