Три зимовки во льдах Арктики - К.С. Бадигин

У нас на судне было две такие трубки. Но вся беда заключалась в том, что этот прибор очень тяжел: он весит около 100 килограммов. Поэтому мы не рисковали прицеплять такую махину к своим жиденьким и малонадежным тросам, которые с трудом удерживали даже обломок колосника.

Прибор для взятия проб грунта сконструирован довольно остроумно. Он состоит из длинной трубы, у нижнего выходного отверстия которой пристроены широкие храпцы. В момент отрыва трубки от дна океана на храпцы соскальзывает сверху полая гиря, державшаяся до того на распорках; она ударяет по раскрытым щекам храпцов и заставляет их сжаться и закрыть выходное отверстие. Колонка грунта, вдавившегося в трубку в момент падения на дно, выскочить из нее уже не может.

Изготовить такой прибор в кустарных условиях дрейфующего корабля было чрезвычайно трудно, почти немыслимо. Но Токарев, однако, взялся выполнить и это задание.

Легче всего сделать трубку; для этого достаточно отрезать кусок водопроводной трубы. Но дальше возникало одно осложнение за другим. У нас ведь не было таких вещей, как расточные и фрезерные станки. Поэтому тончайшие детали, требующие точности до десятых долей миллиметра, механикам приходилось изготовлять очень сложными приемами.

Чтобы изготовить храпцы, например, надо высверлить в цельном куске металла полое пространство, потом распилить образовавшийся цилиндр в продольном направлении пополам и пришабрить обе половинки друг к другу. Полый груз также надо вытачивать из большого куска металла.

Для обточки снова был пущен старенький токарный агрегат в одну человеческую силу. Крутить шпиндель взялся Павел Мегер, назначенный матросом (На камбузе его до осени заменял Гаманков, неожиданно показавший себя способным кулинаром).

«Механический цех» работал бесперебойно, и к 15 января прибор, сконструированный Токаревым, был готов. Он весил всего 16 килограммов. Теперь можно было предпринять новую, третью по счету попытку нащупать дно океана.

* * *

В этот день «Седов» находился на 84°41',5 северной широты и 123°20' восточной долготы, - весь месяц он кружился вокруг той самой точки, где 18 декабря мы оставили в холодных водах океана 3300 метров новехонького троса.

С раннего утра над нами пылало величественное полярное сияние, достигавшее порою исключительной интенсивности. В зените сверкала гордая корона. Трепетные лучи, дуги и полосы расцвечивали весь небосвод небывало праздничной иллюминацией. Но, кроме вахтенного, обязанного по долгу службы наблюдать за небесными явлениями, в этот раз никто не любовался этим удивительным фейерверком. Наши помыслы были поглощены более прозаическими делами; мы устанавливали блок-счетчик, прорубали майну, смазывали салом автоматические храпцы, чтобы они не отказали в ледяной воде, устанавливали освещение.

Невзирая на тридцативосьмиградусный мороз, мы довольно уверенно орудовали у глубоководной лебедки. Наконец в 14 часов 40 минут я подал команду Буторину, занимавшему свой бессменный пост у барабана, на котором был намотан трос:

- Травить лотлинь!

- Есть травить лотлинь! - бойко откликнулся боцман. Лебедка зарокотала, и новенький прибор Токарева исчез в майне. Механик с гордостью и какой-то особой нежностью проводил его взглядом.

Вначале все шло нормально. Мотор работал без перебоев, тонкая проволочная нить плавно уходила под воду. Но вскоре нами снова овладела тревога: блок-счетчик отсчитывал уже пятую тысячу метров, а Гаманкову и Гетману, которые по старому методу оттягивали трос медными крючьями, все еще не удалось ощутить момента касания дна. Трудно было предположить, что в этом месте океан настолько глубок. Скорее всего, такой кустарный метод просто не оправдывал себя: физически невозможно наощупь определить момент, когда конец тяжелого троса ляжет на дно.

- Выбирать лотлинь! - скомандовал я.

Но тут неожиданно закапризничал наш «Симамото». Механики бросились к двигателю, чтобы выяснить причину перебоев. Тем временем пятикилометровый трос болтался в проруби, а конец его в это время, быть может, волочился по дну.

Прошло десять, двадцать, тридцать минут... Изношенный мотор все еще отказывался работать, хотя механики, казалось, были готовы сами влезть в цилиндр и заставить поршень двигаться. Все мы нервничали, и каждая минута казалась часом.

Наконец в 15 часов 40 минут «Симамото» ожил, ворчливо откашлялся и заработал. Все облегченно вздохнули. Но наша радость была кратковременна: через сорок минут, когда в воде оставалось всего 1700 метров троса, линь лопнул, и конец его вместе с прибором Токарева ушел на дно.

Я невольно взглянул на второго механика. Он был бледен, но с уст его не сорвалось ни одного слова. А ведь это несладко - собственными глазами увидеть гибель того, над чем трудился, отдавая все свои силы, в течение двух недель!

- Константин Сергеевич, колышка! - крикнул со льда Шарыпов, рассматривавший при электрическом свете оборванный конец.

Так и есть! Наши опасения были справедливы: конец явно показывал, что, достигнув дна, трос свился в клубок; в результате образовались спирали, при подъеме они скрутились, и одна из них лопнула. Надо во что бы то ни стало найти новый способ определения момента касания грунта, иначе нам ничего не удастся сделать.

Что, если применить метод многократного промера? Опуская трос несколько раз, последовательно на большие и большие глубины, можно с известной точностью угадать момент касания дна. Правда, при этом увеличится износ троса. Но лучше пойти на это, чем при первом же промере потерять все.

Во всяком случае, опыт показал, что Буторин и Токарев были правы: тонкая стальная проволока оказалась не слабее нашего старого плетеного линя, и если бы не проклятая колышка, она бы нас не подвела.

У нас оставалось 3300 метров проволочного троса. Что, если срастить его с остатком старого линя и повторить опыт? Правда, люди устали. Однако всем нам не терпелось добиться каких-то определенных результатов. Ведь мы решили на этот раз произвести последнюю попытку измерения глубины. Так почему же не исчерпать все возможности до конца? Было решено немедленно врастать в лотлинь еще тысячу метров старого двухпрядного троса.

Но где взять новый груз? Уж если рисковать, то рисковать до конца, - я разрешил Токареву пустить в дело тяжелую трубку для взятия грунта, отрезав от нее большую часть, дабы максимально облегчить прибор.

Чтобы мотор не зря расходовал топливо, пока мы готовились ко вторичному промеру, механики переключили динамо, которую он приводил в действие, на зарядку аккумуляторов.

Люди работали в эти часы самоотверженно. Они забыли о холоде, забыли о том, что с раннего утра никто ничего не ел. Приходилось силой прогонять то одного, то другого в кают-компанию, где Гаманков, исполнявший обязанности повара, расставлял разные закуски.

В 21 час 30 минут неожиданно погас свет. Оказывается, в довершение всех бед порвался изношенный приводной ремень. Механики зажгли керосиновые фонари и вооружились шилом и дратвой. Через полчаса ремень был сшит, и палуба «Седова» снова озарилась светом.

Наконец уже поздним вечером все было готово. На конце троса раскачивалась тяжелая трубка, обрезанная Токаревым наполовину. Мы поглядывали на нее с некоторой опаской, но заменить ее было нечем. Откладывать же измерение еще на две недели, пока будет изготовлен новый прибор, мы просто не могли, - нервы у всех были напряжены до крайности, и каждому хотелось довести опыт до конца именно в этот день.

В 22 часа 10 минут глубоководная лебедка снова заработала. Хотя люди пробыли уже 12 часов на морозе, никто не проронил ни одной жалобы. Все взоры были устремлены на майну, в которой тускло поблескивала вода, быстро покрывавшаяся ледяными иглами. Там, под водой, решался исход нашего эксперимента.

В первый раз решили опустить трос только на 4000 метров, а затем, если он не достанет до дна, опускать его глубже и глубже, увеличивая каждый раз длину выпущенного линя на 50 - 100 метров.

Около полуночи мы начали выбирать трос. Старались вращать барабан лебедки возможно плавнее и медленнее, чтобы не потревожить лотлинь. Вероятно, ни один рыбак в мире не следил за кончиком своей лесы, выходящей из воды, с таким вниманием, как мы наблюдали за последними метрами линя.

Впервые после трех неудачных попыток, когда всякий раз на дне оставались тысячи метров троса, происходило нечто необыкновенное: счетчик отсчитывал сотни, десятки, а проволочная нить все тянулась и тянулась из воды. Наконец в майне мелькнуло что-то большое и черное, послышался плеск, и Шарыпов крикнул:

- Стоп! Груз вышел!..

Дрожащими от волнения руками он держался за тяжелую трубку Экмана, благополучно вернувшуюся с глубины в 4 километра. Храпцы были плотно сжаты.

Что же? Значит - победа? Но радость наша была преждевременна: когда мы разжали храпцы, никаких признаков грунта обнаружить в трубке не удалось. Мы одержали победу лишь наполовину: в эту ночь было доказано, что наш новый трос пригоден для глубоководных измерений и что даже тяжелая трубка может вернуться со дна океана, если только нам удастся избежать возникновения колышек. Но до дна океана мы не достали. Очевидно, наспех приготовленный груз сорвался и закрыл храпцы раньше времени.