Мир тесен - Дэвид Лодж

— Что это, Артур?

— Оттепель в середине зимы. Наши предки называли ее «дни алкиона» и думали, что в это время зимородок высиживает птенцов. Вспомни Мильтона: «И птицы затишья вьют гнезда на глади морской». Эти птицы-зимородки. А «алкион», Сонг Ми Ли, по-гречески значит «зимородок». Дни алкиона — это дни зимородка. Мои дни[72]. Наши дни. — Сонг Ми Ли склоняет голову ему на плечо и что-то тихонько говорит. Артура Кингфишера вдруг охватывает невыразимая нежность. Он заключает Сонг Ми Ли в объятья и, прижимая к себе ее хрупкое тело, осыпает его поцелуями.

— Скажи, — шепчет он ей, на мгновенье оторвав от нее губы, — тебе понятны мои чувства?

Сонг Ми Ли, улыбаясь сквозь слезы, кивает.

Тем временем в других помещениях, при закрытых окнах и с включенными кондиционерами, конференция АСЯ неумолимо продолжает свой ход. В поисках Анжелики Перс мечется взад и вперед по коридорам, ездит вверх и вниз на лифте. Он побывал на лекциях «Категория времени в современной американской поэзии», «Уильям Блейк: победа над собой» и «Золотой век испанской драмы»; он заглянул на семинары «Переосмысление демона у романтиков», «К теории речевых актов» и «Неоплатоническая иконография». В глубоком разочаровании покинув диспут «Проблемы постмодернизма», он проходит мимо двери, на которой кнопкой пришпилен линованный лист бумаги с написанным от руки названием: «Любовный роман: Дополнительный семинар». Толкнув дверь, он входит в аудиторию.

И видит Анжелику. Она сидит в дальнем конце комнаты и читает с листа доклад. В аудитории примерно двадцать пять слушателей, сидящих по двое-трое в ряду, и три молодых человека за столом рядом с девушкой. Перс тихонько усаживается около двери. Господи, до чего же она прекрасна, несмотря на ученый вид, который запомнился ему еще по конференции в Раммидже. На ней очки в темной тяжелой оправе, строгий пиджак и белая блузка; волосы затянуты в тугой узел. Подняв глаза от бумаги, она взглянула прямо в лицо Персу, и тот, слыша, как забилось его сердце, робко улыбнулся в ответ. Но она, никоим образом не отреагировав, невозмутимо продолжает читать. Ну конечно, вспомнил он, в этих очках она плохо видит вдаль.

Лишь спустя какое-то время до него дошло, о чем говорит Анжелика.

«Для обозначения сложного взаимоотношения между „внешним“ и „внутренним“ в дискурсивных практиках Жак Деррида ввел понятие „инвагинация“. То, что мы считаем значением текста, или его „внутренним содержанием“, на самом деле есть не что иное, как его внешняя сторона, сложенная на манер кармана. Будучи скрытым от нас, „внутреннее“ становится объектом желания, и в то же время оно пустое — что делает обладание им невозможным. Я хочу позаимствовать этот термин и применить его, несколько переосмыслив, к жанру любовного романа. Если роман-эпопея относится к фаллическому жанру — и с этим трудно не согласиться, — а трагедия как жанр символизирует кастрацию (я полагаю, мы не позволим ввести себя в заблуждение тем фактом, что Эдип ослепил себя, поскольку знаем истинную причину увечья, нанесенного им самому себе, и не можем не видеть параллели между глазными яблоками и мужскими яичками), то тогда, несомненно, любовный роман следует отнести к жанру, в высшей степени подвергшемуся инвагинации. Ролан Барт доказал наличие близкого сходства между сексом и повествовательным процессом, между плотским наслаждением и тем удовольствием, которое доставляет нам чтение текста. Однако несмотря на собственную сексуальную амбивалентность, Барт развивает эту аналогию исключительно в мужском ключе. Удовольствие, получаемое от чтения классического текста, он уподобляет предваряющему соитие эротическому стимулированию. Последнее заключается в постоянном возбуждении читателя и отсрочивании наивысшего наслаждения, которое он получит, удовлетворив свое любопытство, или разгадав тайну, или убедившись, что добродетель вознаграждена, а порок наказан. Парадоксальность удовольствия, которое дает нам чтение текста, состоит в том, что, согласно Барту, желание „всё узнать“ подталкивает нас вперед, а исполнение этого желания лишает нас наслаждения — так в реальной психосексуальной ситуации обладание объектом желания убивает желание. Роман-эпопея, как и трагедия, неуклонно ведут нас к тому, что мы неслучайно называем кульминацией, которая равносильна оргазму, и, если продолжить сексуальную метафору, то это, без сомнения, мужской оргазм, то есть однократное, взрывоподобное снятие накопившегося напряжения. Любовный роман, как я хочу показать, структурирован иначе. Его повествование многократно достигает кульминации, и читатель снова, и снова, и снова испытывает удовольствие от текста. Едва герою удастся избежать несчастья, как его уже подстерегает новое; как только он раскроет тайну, тут же возникает другая; вернувшись из странствий, он снова отправляется в путь. Сюжет любовного романа непрестанно сжимается и разжимается, как мышцы влагалища в процессе полового акта, и этот процесс в принципе бесконечен. Величайшие из любовных романов чаще всего не имеют конца — авторы завершают их, попросту исчерпав свои силы; точно так же способность женщины переживать оргазм зависит только от ее физической выносливости. Любовный роман, таким образом, это многократный оргазм».

Перс слушал эту похабщину, льющуюся из прекрасных уст Анжелики, все шире раскрывая глаза и все гуще заливаясь краской, однако публика в аудитории явно не находила в ее докладе чего-то необычного или возмутительного. Сидящий с нею рядом молодой человек глубокомысленно кивал, перебирал бумажки и делал пометки в блокноте. Еще один, в твидовом пиджаке, тепло поблагодарил Анжелику и спросил, желают ли слушатели задать вопросы.

— Чрезвычайно интересный доклад, не правда ли? — прошептал Персу в ухо женский голос. Оглянувшись, он увидел знакомую седовласую голову.

— Мисс Мейден! И вы тоже здесь!

— Вы же знаете, молодой человек, у меня к конференциям слабость. Но согласитесь, какое замечательное выступление! Если бы его могла слышать Джесси Уэстон!

— Мне в принципе понятно, почему доклад вам понравился, — сказал Перс. — Однако, на мой взгляд, он переходит границы пристойного.

Кто-то из публики в это время спросил Анжелику, не согласится ли она с тем, что роман как жанр появился на свет, после того как эпос совокупился с любовной поэмой.

Анжелика обстоятельно прокомментировала это замечание.

— Вы же знаете, кто она, правда? — прошептал Перс.

— Конечно, знаю, это мисс Пабст, ваша возлюбленная, — ответила мисс Мейден.

— Но я хочу сказать, что вы ее знали еще ребенком.

— Ребенком? — мисс Мейден странно посмотрела на Перса, и на лице ее смешались выжидание и испуг. Один из сидящих рядом с Анжеликой молодых людей спросил:

— Если эпопея — это половой член, трагедия — семенники, а любовный роман — влагалище, то как тогда определить жанр комедии? — Разумеется, как задний проход, — мгновенно ответила Анжелика, сверкнув улыбкой. — Особенно если вспомнить Рабле…

— Помните полуторамесячных девочек-близнецов, которых в 1954 году нашли в самолете? — свистящим шепотом спросил Перс.

— Почему я должна их помнить?

— Потому что это вы нашли их, мисс Мейден. — Он вынул из бумажника сложенную ксерокопию газетной вырезки, присланную ему Германом Пабстом. — Вот: «Близнецы-найденыши на борту голландского самолета», а вот и о вас: «обнаруженные в туалете мисс Сибил Мейден, преподавателем Гертон-колледжа, Кембридж». Когда я прочел это, меня точно громом поразило.

Такой же эффект вырезка произвела и на мисс Мейден, поскольку, лишившись чувств, она начала валиться со стула. Перс поймал ее у самого пола.

— Помогите! — закричал он.

Все заспешили ему на помощь. К тому времени, когда мисс Мейден пришла в себя, Анжелика исчезла.

Перс в смятении бегал по вестибюлям «Хилтона», наугад садился то в быстрые, то в медленные лифты, обследовал этажи, гоняя по устланным коврами коридорам, прочесывал бары, рестораны и магазины. И примерно через час он нашел ее. Переодетая в свободное платье из красного шелка, с распущенными блестящими волосами, Анжелика стояла на семнадцатом этаже у лифта — того самого, из которого он только что вышел.

На этот раз он действовал без промедления. На этот раз он не был намерен упустить ее. Не говоря ни слова, он сжал ее в объятьях и впился ей в губы долгим и страстным поцелуем. После секундного сопротивления она вдруг обмякла и прижалась к нему, податливо выгибая свое нежное стройное тело. Так они и стояли, будто сросшиеся дерева. Время остановило свой бег. Где-то рядом открывались и закрывались двери лифта, мимо них проходили люди. Улучив момент, когда вокруг никого не было, Перс отстранил от нее лицо.

— Наконец-то я нашел тебя! — задыхаясь от счастья, сказал он.