Крах тирана - Шапи Казиев

Лютф-Али-хан вдруг поймал себя на мысли, что даже думать такое – преступление перед великим падишахом, деяния которого не всегда доступны пониманию простых смертных.

– Если мирозавоеватель поступает так, а не иначе, значит, это небесное предначертание, – утешал себя Лютф-Али-хан. – А наше дело – смиренно исполнять его волю. Жаль только, что та пуля…

И Лютф-Али-хан вспомнил загадочную историю в Мазандеранском лесу, где произошло неудачное покушение на Надир-шаха. Не промахнись тогда стрелок, и не было бы этого ужасного похода… Лютф-Али-хан кое-что знал о том покушении и цепенел от страха, когда представлял, что об этом узнает кто-то еще. Втайне Лютф-Али-хан надеялся, что в Дагестане найдется стрелок, который не промахнется. И лучше, чтобы это случилось поскорее, ведь следствие по тому покушению еще продолжалось, и могли выплыть наружу весьма неожиданные обстоятельства заговора. А если бы стала известна хотя бы часть правды, то Надир-шах не пожалел бы и собственного шурина, каким бы отважным полководцем он ни слыл. А потому оставалось одно – явить новые подвиги и надеяться, что история с заговором останется тайной навсегда. По крайней мере пока Надир жив и здоров.

Когда стража ввела в палатку Мусу-Гаджи, Лютф-Али-хану, не увидевшему в его глазах рабского смирения, очень захотелось отрубить ему голову. Тогда бы и все прежние неудачи можно было свалить на проводника, который заводил его войско не туда, куда следовало. И если бы не опасение навлечь на себя гнев Надир-шаха и не страх перед неудачей всего похода, Лютф-Али-хан так бы и поступил.

– Те, кто осмеливался поднять против меня кинжалы, разбежались, как мыши, – сказал Лютф-Али-хан. – Как бы они снова не осмелели, собравшись с такими же мышами из других нор. А потому я желаю выйти к Хунзаху кратчайшим путем.

– Как будет угодно великому полководцу, – ответил Муса-Гаджи.

– Мне угодно выступить немедленно, – приказал Лютф-Али-хан. – Но запомни: любой неверный шаг будет стоить тебе жизни.

– Я это знаю, – сказал Муса-Гаджи. – Я укажу самые короткие тропы.

– Тропы? – изумился Лютф-Али-хан. – Мне нужны дороги, по которым пройдут мои пушки.

– В горах Дагестана нет таких больших пушек, – ответил Муса-Гаджи. – И нет таких дорог.

– У вас тут вообще ничего нет, кроме скал и непомерного упрямства, – гневался Лютф-Али-хан. – А кони по этим твоим тропам пройдут?

– Где люди – там и кони, – заверил Муса-Гаджи.

– А где кони, там и верблюды, – облегченно произнес Лютф-Али-хан. – А на верблюдах – вьючные пушки. А большие орудия… Мы найдем способ доставить и их куда надо.

Сигнальная пушка сделала выстрел. Это означало, что войска Лютф-Али-хана покидают лагерь и выступают дальше.

Каджары двинулись в горы под гром литавр и звон доспехов. Они были похожи на тяжелую грозовую тучу, внутри которой уже копилась сила будущих молний.

Впереди, как обычно, шли части, составленные из провинившихся сарбазов. Этим головорезам ничего другого не оставалось, как погибнуть или доказать свою преданность падишаху. Если они проявляли слабость, их ждали смертельные удары копий идущих следом отрядов.

Следом двигалась конница, посреди которой ехал сам Лютф-Али-хан со своей свитой и телохранителями.

Муса-Гаджи со стерегущими его всадниками периодически выезжал вперед, чтобы указать дорогу, или, если местность была ровной, поднимался на ближайшую возвышенность, откуда путь можно было указать намного дальше.

Лютф-Али-хан спешил. Он должен был выйти к Хунзаху к определенному времени, когда сам Надир-шах явится с другой стороны к Кумуху и Андалалу. А кроме того, в скорости заключалось спасение самого отряда Лютф-Али-хана, который начал испытывать нехватку продовольствия. Отступавшие горцы не оставляли ему ничего. Сборщики продовольствия, рассылаемые по окрестным аулам, возвращались ни с чем. А когда разгневанный Лютф-Али-хан начал рубить им головы за неисполнение приказа, то сборщики и вовсе перестали возвращаться, предпочитая дезертировать или переходить на сторону горцев. Все это мешало быстрому продвижению, потому что приходилось поджидать обозы. А когда горцы стали на них нападать, обозы пришлось усиленно охранять.

Но все эти беды были ничто в сравнении с невообразимыми тропами, по которым даже груженные легкой артиллерией верблюды шли с опаской. Подъем на каждый перевал отнимал время и силы, не говоря уже о людях и вьючных животных. Они гибли, срываясь в пропасти или под камнями, которые скатывали на них оседлавшие вершины горцы. Среди этих мстителей, большинство которых были стариками, замечены были даже дети и женщины.

Те же лишения ожидали каджаров и на головокружительных спусках. А тяжелые пушки – их и по ровной дороге тащили по восемь волов – превратились здесь в нескончаемые муки для сотенных отрядов. Несколько орудий уже было потеряно на крутых склонах, и достать их из ущелий не было никакой возможности. А до цели оставалось преодолеть еще не один хребет.

– О Али, где твой волшебный меч, рассекающий горы?! – взывал Лютф-Али-хан, измученный борьбой с каменным океаном. – Лишь он мог бы рассечь эти твердыни и проложить нам прямой путь!

Но тропы становились все у'же и круче, а хребты все выше и неприступней. Люди валились с ног от усталости и жажды. Водоносы не успевали пополнять в реках бурдюки. Лошади, мулы и верблюды отказывались идти дальше, и никакие плети не могли сдвинуть их с места, пока они не получали хотя бы небольшой отдых.

Глава 82

Чупалава нестерпимо тянуло в Согратль. Те, кто заглядывал оттуда на хутор, привозили важные новости. Сосед, ездивший навестить отца, сообщил, что вернулась Фируза, а спасший ее Муса-Гаджи то ли погиб, то ли попал в лапы к шаху. Аминат отправилась повидать Фирузу и тоже вернулась с удивительным известием. Оказалось, Муса-Гаджи жив, об этом сообщил его друг Ширали, прибывший с важными сведениями. Большего ни Фируза, ни ее отец говорить не стали, ссылаясь на запрет, наложенный кади Пир-Мухаммадом, но по их радостным лицам Аминат определила, что дела Мусы-Гаджи не так плохи, как могли быть. Известно было также, что Надир-шах двинулся на горцев с большим войском.

– Там что-то происходит, – волновался Чупалав, – а я тут сижу…

– Тебе надо лечить свои раны, – удерживала его Аминат. – Сколько можно воевать! Будто некому кроме тебя было мчаться в Табасаран! Чуть ноги не лишился!

– А давай мы будем воевать вместо тебя, отец? – предлагали сыновья, которые заметно подросли и уже на многое были способны.

– Этого еще не хватало! – причитала Аминат. – Лучше поработайте в поле, пока у отца нога не зажила.

– Уже зажила, – отвечал Чупалав. – Всего лишь царапина.

– Конечно, царапина, – спорила Аминат. – Полные сапоги крови привез.

– Это не моя была кровь, – возражал Чупалав. – Вражеская. По трое на меня кидались. Просто отмыть не успел.

– Ну что стоите? – напустилась Аминат на детей. – В поле работы полно!

– Лучше мы в сад пойдем! – упирались дети. – Там уже тутовник созрел.

– Мы и вам соберем!

– А поле как же? – улыбалась мать.

– А в поле вчера папа работал.

– Ты? – обернулась к мужу Аминат. – А твоя рана?

– Я же говорю: зажило все, – уверял Чупалав. – Там, на склоне, ограда террасы осыпалась, пришлось укрепить.

Улучив минуту, ребята схватили корзину и убежали в сад.

– А я думала, ты просто посмотреть ходил, – всплеснула руками Аминат.

– Теперь за дом примусь. Надо же его, наконец, достроить.

– И так хорошо, – старалась удержать мужа Аминат.

– Надо хоть крышу после дождя утрамбовать, – настаивал Чупалав. – Я это быстро.

– Дома делай, что хочешь, – согласилась Аминат. – Только не воюй больше! А то как уйдешь, я себе места не нахожу. Будь она проклята, эта война.

– Не мы же ее начинали, – оправдывался Чупалав. – Это ненасытному Надиру всего мало. Индию ограбил, сокровищ горы увез и еще в наши бедные горы лезет.

По лестнице, выдолбленной в толстом бревне, Чупалав взобрался на крышу и принялся за большой каменный каток. Но вдруг его что-то остановило. Он оглянулся на дорогу, которая вела из Согратля, и увидел отца.

Тот не спеша шел в Наказух, надвинув папаху на лоб и заложив руки за спину.

– Отец… – прошептал Чупалав, и сердце его заколотилось.

Чупалав не думал о том, что могло случиться, чтобы отец решил сам явиться на хутор, да еще пешком. Он не мог наглядеться на дорогого отца. И видел теперь, как он постарел и как побелела его борода.

– Аминат! – кричал жене Чупалав, бросив каток и спускаясь вниз.

– Что случилось? – отозвалась жена, месившая тесто для хинкала.

– Отец идет!

– Отец? – не поверила Аминат и выбежала на террасу с вымазанными мукой руками.

Сагитав подошел к краю хутора и огляделся. С тех пор, как он здесь был, хутор очень изменился. Появилось много домов с просторными подворьями, а вокруг – новые сады и поля на горных террасах. Сагитав оценивающе разглядывал новые дома, стараясь угадать, какой из них построил его сын. Старик полагал, что дом его должен быть самым большим и красивым, по крайней мере так говорили его внуки, иногда навещавшие деда. Но самый хороший дом был еще не совсем достроен, и Сагитав засомневался. Однако этот недостроенный дом будто притягивал его, манил чем-то непонятным, но глубоко родным. И оттуда, с террасы, смотрели на него двое. Сагитав почувствовал, что это они и есть – его богатырь-сын и его красавица-невестка.