Дневник самоходчика. Боевой путь механика-водителя ИСУ-152. 1942-1945 - Приклонский Е.

Дело от этого, однако, не пострадало. Немцы здесь так и не посмели сунуться вперед, так как на них через некоторое время сильно нажали слева, где были машины и из первой, Федькиной, батареи. В результате нам удалось пробиться через лес на противоположную опушку. Пехоты нашей совсем мало, а разветвленные овраги сильно затрудняли наше маневрирование. После боя буксировал подбитую Федькину самоходку. Его самого тоже ранило, но он замены не попросил и остался при машине, которую еще надо ремонтировать. В сумерках уже вытаскиваю из глубокого, в буйных порослях оврага еще чью-то ИСУ. Пробоинка в рубке ее, слева, странно маленькая. За ужином (наконец-то явилась, «как мимолетное виденье», наша «кормилица») начштаба предупредил нас, что немцы стали применять новое противотанковое ружье — реактивное. Небольшие габариты и вес ружья позволяют скрытно переносить его с места на место и поражать наши машины с короткой дистанции внезапно, а слабый звук выстрела затрудняет обнаружение огневой позиции. Особенно опасно оно в такой местности, как здесь, лесистой и сильно пересеченной, а также в населенных пунктах. Дырку от его пули мы сегодня уже видели: нестрашная, но все-таки, как говорится, не было печали... [343] 26 июля

Выспались! Навели без паники порядок в машине: дан для техосмотра целый день.

Кугеля, по решению суда офицерской чести, из полка отчислили. Тоже еще гвардеец!

В 21.00 прибыли на выжидательные. Передовая, по-видимому, не очень далека. Слышна артиллерийская перестрелка, но в ее перекатывающийся гул врываются бодрые звуки духового оркестра; до нашего расположения доносятся обрывки строевых песен. Наверное, какой-то части вручается гвардейское знамя.

А у нас в лесочке тихо. Стоим в опушке, развернув машины лбом к противнику. Перед нами — частая молодая поросль ольшаника и лозняка на мокром (сейчас он сухой от жары), с высокими мохнатыми кочками лугу; позади, в тени более взрослых деревьев, главным образом осин и берез, — палатки медсанбата, когда-то бывшие зелеными, а теперь белые от солнца и дождей. 27 июля

Ранним утром, на восходе дня, поднялся большой шум по всей площади кустарника перед нашим расположением: в разных местах слышалась стрельба, перекатывалось разноголосое «ура!». Экипажи сразу насторожились, спящих растолкали, автоматчики подошли поближе к своим машинам. Но наша тревога оказалась напрасной: это репетировали атаку на закрытой местности батальоны стрелкового полка, ставшего вчера гвардейским. Из кустов выскакивали прямо перед нашими машинами солдаты, большей частью совсем зеленые ребята, разогретые «боем», с потными, красными лицами и широко раскрытыми в крике ртами, с автоматами и винтовками наперевес. Заметив торчащие из зелени маскировки дульные тормозы самоходок, они начинали топтаться на месте, с удивлением разглядывая притаившиеся в тени наши ИСУ, затем поворачивались и уже шагом уходили назад, в кусты... Видимо, опушка нашего леска являлась объектом их атаки.

Днем навестил меня Федька. Рука его быстро заживает. Он похвастался, что всю ночь напролет процеловался в воронке с Ниной, санинструктором. Вот дурак! Отмахнувшись от него, плетусь искать приемную палатку медсанбата: уже несколько [344] дней меня мучает больной зуб. Обнаружить эту палатку оказалось делом нетрудным: к ней от лесной дороги, где остановились две санлетучки и несколько одноконных повозок, почти бегом или, наоборот, осторожным шагом санитары таскают носилки с наспех забинтованными, в лубках или шинах, ранеными. Те либо тяжко стонут, либо люто матерятся, иные молча кусают в кровь губы или страшно скрежещут зубами; некоторые лежат в беспамятстве. Подходят и «легкие», что могут еще держаться на ногах сами. Они тянутся печальными вереницами, ковыляя и пошатываясь, кто опираясь на винтовку, кто на палку, кто на плечо более крепкого товарища, у которого тоже что-нибудь забинтовано наспех.

Стою поодаль в смущении, заходить или нет. Какая ничтожная малость зуб в сравнении с этими человеческими страданиями! Время у меня есть. Дождавшись, когда поток раненых прервался, все же решаюсь войти в просторную палатку с травой вместо пола. Справа от входа — столик, слева — перегородка из брезента. За столиком сидит, ссутулясь, дежурный врач. Впалые щеки его и подбородок заросли темной щетиной. Усталые глаза с покрасневшими веками недоуменно остановились на совершенно невредимом пациенте в танкошлеме.

— Разрешите обратиться, товарищ капитан! — Он был без халата.

— Что там у вас? — с трудом не позволяя слипаться набрякшим векам и едва скрывая раздражение, произнес врач.

Краснея, я извинился за беспокойство и с опаской спросил, нельзя ли вырвать больной зуб.

— Садитесь. Откройте рот. Шире. Который?.. Та-ак... А зубик-то совсем крепкий. Не жалко?

Я помотал головой.

— И все же удалить не могу: сильное нагноение. Одну минуту! Мне надо вымыть руки.

Он вернулся с блестящим скальпелем, быстро сделал надрез на десне, промакнул его ватным тампоном с приятным запахом медицинского спирта и сказал:

— Завтра, в десять часов, приходите — удалю. А пока — до свидания!

Поблагодарив доктора, откидываю полу палатки, но выйти мне помешали пожилой усатый санитар и девушка в военной форме, загородившие вход зелеными носилками. На них, вытянувшись, лежал солдат с белым, без кровинки, лицом и глухо, [345] часто стонал. Его толсто обмотанная голова с проступившей сквозь марлю кровью казалась огромной, грудь тоже вся была в бинтах.

Капитан медслужбы, уже успевший облокотиться на свой шаткий столик и подпереть скулы ладонями, тотчас встал и, помогая девушке унести раненого за брезентовую перегородку, в операционную, напутствовал меня:

— А вообще-то, лейтенант, не желаю вам попадать к нам в руки! Разве что с зубом...

Удаляюсь не спеша к своей машине, и от одной только мысли о том, что завтра утром избавлюсь наконец от своего мучителя, боль как будто поутихла.

Вечером узнаем великолепную новость: сегодня в Москве будет дано пять (!) салютов нашим войскам, освободившим сразу пять городов: Станислав, Львов, Белосток, Шяуляй, Двинск (Даугавпилс). И еще: наши сегодня пересекли финскую госграницу. 28 июля

В 8.00 вдоль опушки прокатилась команда: «Заводи!» В 8.20 машины вытянуты в колонну. И операция под кодовым названием «Зуб» сорвалась. Через час мы прибыли уже в район сосредоточения. Во время марша отклонились к югу от эстонской границы и вновь оказались в Латвии. 30 июля

В ожидании предстоящего дела с вечера веселимся до самого конца этих суток: пляшем под гармошку, поем любимые песни. И правильно делаем: может быть, после очередного боя кто-нибудь из нас не выйдет больше, подзадориваемый товарищами, на травянистый круг и не отобьет лихого трепака под Федину гармонь...

У меня, по самым придирчивым подсчетам, уже свыше двухсот часов вождения. Это значит, что становлюсь, как говорится, водителем с некоторым опытом. 31 июля

В 23.00, в полной темноте, прибыли на выжидательные. Не пойму, почему так нудно ноет локоть правой (основной!) руки. [346] 1 августа

Целый день на марше, во время которого произошло несколько коротких стычек и перестрелок с немцами. «Солдаты фюрера» так откровенно драпают при малейшей угрозе окружения и даже неглубокого обхода с фланга, что доктор Геббельс уже не заикается о так называемой «эластичной обороне», изобретенной им специально для оправдания военных неудач немецко-фашистских войск в России еще в первые два года войны. Однако битые неоднократно фашистские вояки при любой возможности стремятся упереться и начинают огрызаться. Порою крепко.

А рука болит все сильнее, пухнет; ее ломит, потягивает. Застудил ее, что ли, когда спали на земле, подостлав лишь брезент? Ночевать в машине уже полмесяца, хотя бока наши и притерпелись к твердому ложу, всем осточертело, и мы, если предоставляется такая возможность, спим на воле. 2 августа

Здоровенный чирей выпукло обозначился чуть пониже правого локтя, и нет от злодея покою ни ночью ни днем. Менять передачи становится настоящей пыткой, особенно когда «рычат» шестерни в КПП и толчки их зубьев отдаются в ладонь, сжимающую рычаг переключения. И вот во второй половине дня, когда колонна остановилась на заправку, меня подменил водитель старшина Орехов, однофамилец Ефима Егорыча, моего земляка-заряжающего, с которым мы больше мыкали горе, чем воевали, далеко от этих мест — на правом берегу Днепра.

К 24.00 вытянули колонну на марш. Странно как-то на своей машине ехать пассажиром. Пока выстраивалась колонна, командир на ходу включил рацию. Наша «Малютка» (самолетная радиостанция) хорошо Москву принимает, и мы из «Последних известий» узнали, что наши войска уже вышли к морю в Литве, за Митавой. Таким образом, наша 1-я Ударная армия участвует в уничтожении крупной группировки фашистских войск в Прибалтике. Эта операция в сводке была названа «Балтийской ловушкой». Наш полк пока продолжает действовать вдоль латвийско-эстонской границы. [347] 3 августа