Путешествие по Советской Армении - Мариэтта Шагинян

Мы начали свой объезд Армении с крайнего юга — Зангезура, где обогащенная медная руда грузится мягким, рассыпчатым концентратом в вагоны, чтоб идти в далекий путь на север. Здесь, на севере, кончая свое путешествие по республике, при выезде из нее мы снова встречаем старую знакомую — шоколадный порошок медной зангезурской руды, прибывшей к месту своего назначения. Она выгружается на землю прямо у завода, потому что завод спустился к самому полотну дороги. Раньше только один завод здесь и был, да еще два-три жилых дома, несколько станционных построек и крохотный духанчик, где хозяин лениво ставил вам на прилавок вино и сердито отказывал в стакане чаю: «Не держим!» Но за два десятка лет единственный медеплавильный завод вырос в целый комбинат, задымили трубы сернокислотного и купоросного заводов, побежала чистая родниковая вода по трубам водопровода, поднялся город с магазинами, театром, большими жилыми домами, покрылась асфальтом красивая городская площадь, а на площади встал стройный, похожий на аштаракский, архитектурный «триптих» родника. Городу очень тесно и некуда податься, но он растет вдоль ущелья, карабкается на склоны гор.

За время войны в Алаверди посылалось большое количество лома. Это дало возможность заводу для собственных нужд плавить металл. Развилось в районе (на родине Ованнеса Туманяна, в селе Туманян, бывший Дсех) производство и своего динасового кирпича (из кварцитов со станции Шагали), который уже вывозится за пределы республики. Быстро растет здешняя химическая промышленность, но не менее быстро развивается и сельское хозяйство. На три завода и два рудника здесь около трех десятков колхозов, в основном зерновых. У каждого колхоза — животноводческая ферма. В пять раз больше, чем в 1940 году, сажают картофеля («лорх»), начали разводить табак. Алавердский район, объединившись с Калининским и Степанаванским, провел Узунларский канал в 42 километра. За благоустройство район получил вторую республиканскую премию. Колхозники обсадили свои улицы деревьями, построили клубы и бани, высушили болота, заложили 150 гектаров виноградников и 300 гектаров леса.

С 1940 года проведено здесь 70 километров дорог, телефонизировано 29 колхозов, а 9 колхозов — каждый — построили по собственной электростанции. В районе 8 десятилеток, 24 начальные и средние школы, плодоводческий техникум, библиотека, ФЗУ при руднике, ремесленное училище при заводе.

А на памяти моей, тридцать два года назад, хлеб сюда надо было привозить с собой, а учиться — уезжать отсюда за сотни километров!

Ахпат — Санаин

Поэт Ованнес Туманян писал, начиная свою «Ануш»:

Лори меня вновь неустанно зовет,Старинной печалью бессонно дыша:И властно расправила крылья, и вотК забытому дому стремится душа……Счастливая ранняя юность моя!Любимые лица прошли, как во сне,Прошли, будто множество ярких цветов,Что прошлой весной здесь на склонах цвели,Прошли, как ручьи прошлогодних снегов…[170]

Летом 1917 года этнографическая экспедиция доктора Ерванда Лалаянца — в составе самого доктора, его помощника, молодого турецкого армянина, не говорившего по-русски, мужа моего, филолога-переводчика Я. С. Хачатрянца, и меня — медленно двигалась из алавердского завода наверх, в деревушку Ахпат. Дорога шла по тропе, почти вертикальной, на вершину каньона. Лошади, передними ногами забирая высоту, морщили кожу на крупе, как лайковую перчатку. Попадались мосты, предельные в своем лаконизме: две каменные плиты, поставленные над пропастью, как две карты, ребрами навстречу, в упор друг другу. Час, и два, и три меж кустарников кизила лезли мы на желтую стену.

И вдруг стена исчезла. Ослепленные блеском и светом, мы прикрыли глаза. Вдали так отчетливо, словно каждая черточка заострена линзой, — между землею и небом, — россыпь диковинных церквушек, четких до головокружения. Небо синее, земля светло-зеленая, а церквушки серо-пепельны, цвета пыли, словно занесенной сюда из глубины веков.

Лошади пошли вскачь. Мимо нас неслось нагорье, покрытое кругляками курганов; заливались грозные овчарки; ветер нес на нас горьковатый дымок, запах жилья. И вот уже лошади бегут по пыльным крутым улицам, покрытым соломой и навозом. Потом они закидывают копыта на каменные ступени и въезжают через старинную полукруглую арку на каменный широкий двор ахпатского монастыря, словно собравший сюда со всего необъятного лорийского простора тишину после полудня. Таким я запомнила его навсегда: вознесенным над лорийской степью, выбеленным от жаркого солнца, с кудрями вереска между древних плит, качающимися от слабого ветра, с раскаленною тишиной, полной памяти — вечной, остановившейся памяти о прошлом. Воркуя и гулькая, озабоченно ходили по карнизу сизые голуби; в тени, у самых стен, прижавшись к ним, спал человек, выронив из рук палку и котомку; поскулив, легла в тень огромная овчарка Тулаш. В своем садике под абрикосовым деревом заснул, сидя на табурете и прикрыв носовым платком голову, старенький архимандрит, «хайр сурб», единственный блюститель этих мест, — и, словно сраженные солнцем и тишиной, разморенные усталостью, легли и мы на камни и тотчас заснули. Легкая ручная козочка, джейран, вспрыгнув копытцами, крепкими, как палочки, пробежала по нас, — мы почувствовали ее сквозь сон. Сколько таких дней и ночей пришлось нам потом провести в Ахпате, записывая народные лорийские сказки и песни!

Архитектурная группа Ахпата — один из лучших памятников армянской классики. Но Ахпат не просто древние развалины, каких в Армении много. Он был когда-то оплотом феодализма, центром епископской власти; в XI веке здесь жило несколько сот иноков, и свыше 500 рукописей хранилось под сводчатым потолком низенькой библиотеки. Двойной гнет — помещиков и церкви — ложился на плечи ахпатских крестьян. Мне уже пришлось писать о том, что из 10 000 десятин земли в Ахпате 9500 десятин принадлежали монахам и помещикам и только оставшиеся 500 — крестьянам. И ахпатцы, так же как зангезурцы, восставали против невыносимого гнета, а за два года до первой русской революции с дубинками и камнями в руках поднялись против царя.

Прошло 34 года с тех пор, как я впервые увидела глухую лорийскую деревушку. И когда я снова попала в Лори, словно не три десятка, а три сотни лет прошумели над ним, — так велики происшедшие здесь перемены. Взять хотя бы другое, глухое когда-то, лорийское местечко Узунляр, — на всех его жителей в первый год революции едва ли нашлось бы пять-шесть грамотеев. Сейчас вы въезжаете в крупное, отстроенное село, где работают две электрические мельницы, два завода. В нем свой сельскохозяйственный техникум, три школы, театр, пять библиотек, — пять библиотек там, где четверть века назад люди не умели прочитать вывеску или подписать свое имя!

Своеобразным дополнением к Ахпату, по той же линии железной дороги, лежит другая станция — Санаин. Но Санаин запомнился мне совсем не памятью 1917 года, как Ахпат, а веселым детским говором в 1944 году, перед самым концом войны. Зеленый маленький «виллис» в полчаса осилил шесть километров до вершины каньона, куда потребовалось бы три-четыре часа езды верхом по прежней дороге. Выросшее, зажиточное, шумное советское село, вместо прежней маленькой монастырской слободки, окружило нас, захватив своими живыми темами сегодняшнего дня.

Одною из таких тем были дети — большая группа детей, одинаково загорелых, но резко отличных друг от друга: одних — черноглазых, армянских, других — беловолосых, с мягкими славянскими чертами, русских ребят из далекого Ленинграда.

Я уже рассказала читателю в первой части книги о том, как привезли в Армению в начале войны 113 бледных и худеньких детей ленинградского детдома № 51 Выборгского района. Они не могли ни идти, ни выдержать тряску езды сюда — от истощения, нервного и физического, и взрослые несли их на руках. Это были дети страшного первого года ленинградской блокады.

В устройстве их санаинского житья приняли участие все колхозники. Директор детсада Гершенок и воспитательница А. М. Огнева скоро стали родными людьми на селе. Они боролись не только за жизнь доверенных им ребят, но и за их ленинградские навыки, за культуру в быту, и вместе со своими детьми они сразу забрали под свое влияние крестьянских санаинских детей. Это был прием укрепления привитых воспитанием навыков путем терпеливой и показательной передачи их другим.

Санаинские дети научились говорить по-русски и петь русские песни; ленинградские дети научились говорить по-армянски и петь армянские песни. Белобровая толстенькая девочка с Выборгской стороны называет любовно Армению «наш Айастан»; в стихотворении, написанном ею к 1 Мая, она пишет о том, как их спасли из кольца блокады и послали сюда, где солнце и ягоды, чудные белые козы и барашки, и все добры к ним, пахнут цветы весной на лугах, и школа, и спальня с постелями, игрушками, ковриками на полу, — совсем как у них в Ленинграде…