Незнакомка из Уайлдфелл-Холла - Энн Бронте

Я осведомилась о фамилии и месте жительства благочестивого семейства. Она назвала одну из фамилий, встречающихся очень часто, и какой-то удаленный и никому не известный уголок страны, добавив, что они давно путешествуют по Европе и нынешний их адрес ей неизвестен. Я ни разу не видела, чтобы они с мистером Хантингдоном вели между собой долгие разговоры, но у него появилось обыкновение заходить в классную комнату, когда меня там не было, — чтобы понаблюдать за успехами маленького Артура. По вечерам она сидела с ним в гостиной, пела и играла, чтобы развлечь его, то есть нас, как делала она вид, была очень внимательна к его желаниям и старалась их предупредить, хотя разговаривала только со мной. Впрочем, он редко бывал в состоянии, когда с ним вообще можно было разговаривать. Будь она кем-нибудь другим, ее присутствие, нарушавшее наш тет-а-тет, меня только радовало бы, хотя мне и было бы стыдно, что порядочные люди видят его таким, каким он бывал слишком часто.

Я ни словом не обмолвилась с Рейчел о моих подозрениях, но она за пятьдесят лет пребывания в этой юдоли греха и скорби научилась быть подозрительной и чуть ли не в первый день сказала, что «эта новая гувернантка ее не проведет», и вскоре мне стало ясно, что она следит за ней ничуть не менее пристально, чем я. Но это меня лишь обрадовало, потому что я жаждала узнать правду — воздух Грасдейла казался мне невыносимым, и жила я только мыслью об Уайлдфелл-Холле.

Но вот Рейчел вошла ко мне в спальню с таким известием, что мое решение было принято прежде, чем она договорила. Пока она меня одевала, я рассказала ей о своем намерении, о том, в какой ее помощи я нуждаюсь, какие мои вещи она должна упаковать, а что оставить для себя — ведь у меня нет иного средства возместить ей внезапное увольнение после долгих лет верной службы — как ни горько, но ничего другого мне не оставалось.

— А что ты будешь делать, Рейчел? — спросила я. — Вернешься к себе домой или устроишься на другое место?

— Дома у меня, сударыня, нет, а на другое место, если я от вас уйду, устраиваться не стану.

— Но мне теперь нельзя жить на прежнюю ногу. Я должна быть и собственной горничной, и няней моего сына, — сказала я.

— Вот важность-то! — ответила она в волнении. — А убирать, стирать, стряпать сами будете? Нет уж, без меня вам не обойтись. Про жалованье и не думайте — у меня какие-никакие сбережения, а есть. Коли ж вы меня не возьмете, придется мне их тратить на жилье и еду, не то идти на чужих людей работать. Только к этому я непривычная. Вот вы и решайте, сударыня! — Голос у нее задрожал, на глаза навернулись слезы.

— Мне бы, Рейчел, этого хотелось больше всего на свете, и я бы платила тебе, сколько могла, столько, сколько платила бы простой служанке, если бы ее взяла. Но разве ты не понимаешь, что я потащу тебя за собой вниз, хотя ты этого ничем не заслужила!

— Полно вздор-то городить! — перебила она.

— Ну, и, наверное, жить мне придется совсем по-другому, совсем не так, как вы все привыкли…

— Вы что же, сударыня, думаете, мне того не стерпеть, что моя хозяйка терпит? Да неужто я такая разборчивая и привереда? Даже барчук наш не такой, благослови его Господь.

— Но ведь я молода, Рейчел. Мне привыкнуть будет нетрудно, а Артуру тем более.

— А мне и подавно. Не такая я уж старуха, чтоб бояться простой еды да работы, когда могу помочь тем, кого, как родных детей, люблю. Старовата я, чтобы их бросить в беде, а самой по чужим людям мыкаться.

— Так и не надо, Рейчел! — воскликнула я, обнимая и целуя моего верного друга. — Поедем все вместе, а потом ты посмотришь, как тебе подойдет новая жизнь.

— Да благословит тебя Бог, деточка! — сказала она, ласково целуя меня в ответ. — Дай только нам выбраться из этого скверного дома, и мы на славу заживем, вот сама увидишь.

— И я так думаю, — поддержала я ее, и все было решено.

В то же утро с первой почтой я отправила Фредерику несколько торопливых строк с просьбой тотчас приготовить убежище для моего приезда, так как, возможно, письмо это опередит меня всего на день, и в двух словах объяснила ему причину такой внезапности. Затем я написала три прощальных письма. Первое — Эстер Харгрейв. Я сообщила ей, что не нахожу возможным ни жить в Грасдейле, ни оставить моего сына на попечение отца, а так как крайне необходимо, чтобы наш будущий приют остался неизвестен ему и его приятелям, я открою эту тайну только моему брату, с чьей помощью, надеюсь поддерживать переписку с друзьями. И, приложив адрес Фредерика, умоляла ее писать почаще, затем повторила прежние советы касательно собственной ее судьбы и с нежностью простилась с ней.

Второе письмо предназначалось Милисент, и хотя содержало примерно то же самое, но с подробностями, какие более долгая наша дружба, ее больший жизненный опыт и осведомленность о моей жизни позволили мне доверить ей.

Третье я написала тетушке. Было это очень тяжело и трудно — потому-то я и отложила его на конец. Однако оставить ее без объяснения, почему я решилась на такой неслыханный шаг, было ни в коем случае нельзя — как и медлить с ним: ведь они с дядей, несомненно, узнают о том, что произошло, на первый или второй день после моего исчезновения. Вполне вероятно, что мистер Хантингдон поспешит навести обо мне справки именно у них. В конце концов я заставила себя признаться ей, что понимаю теперь всю полноту своей ошибки, не жалуюсь на постигшую меня кару и горько сожалею, что последствия ее причиняют тревогу и боль моим близким. Однако мой долг перед моим сыном не позволяет мне долее смиряться: его необходимо безотлагательно оградить от тлетворного влияния отца. Назвать место, где мы будем искать убежища, я не могу даже ей, чтобы они с дядей были избавлены от необходимости кривить душой, когда будут отрицать, что оно им известно. Однако письмо ко мне, отправленное на адрес брата, будет мне переслано. Я выразила надежду, что она, как и дядя, простили бы мне столь отчаянный шаг, если бы знали все. И не стали бы меня винить. Далее я умоляла их не огорчаться из-за меня — ведь если я благополучно доберусь до своего убежища и сумею сохранить его в тайне, то буду совершенно счастлива… То есть была бы, когда б не мысли о них. А в остальном я буду довольна жить в безвестности, посвятив себя воспитанию моего сына, которого постараюсь научить, как избежать ошибок обоих его родителей.

Написала я и отправила эти письма вчера — так как отвела на приготовления к нашему отъезду двое суток, чтобы у Фредерика было больше времени привести в окончательный порядок предназначенные нам комнаты, а у Рейчел — на сборы, заниматься которыми ей приходится украдкой и без чьей-либо помощи: я могу только достать нужные вещи, но упаковать их в сундуки так, чтобы они заняли как можно меньше места, я не умею. А ведь ей надо позаботиться не только о вещах Артура и моих, но и своих собственных. Но считать что-то лишним нельзя, так как у меня есть лишь несколько гиней. К тому же, как ворчит Рейчел, все, что я не возьму с собой, достанется мисс Майерс, а это меня вовсе не восхищает.

Но как трудно было мне целых два дня казаться спокойной и невозмутимой, встречаться с ними с ней, словно ничего не произошло (когда мне не удавалось избегать таких встреч), и оставлять маленького Артура ее заботам на несколько часов! Надеюсь, все эти испытания уже позади. Спать его я для пущей безопасности уложила в свою кровать и хочу верить, что больше никогда его невинные губки не будут оскверняться их тлетворными поцелуями, а его юный слух — загрязняться их словами. Но удастся ли нам спастись благополучно? Ах, скорее бы утро, чтобы мы уже отправились в путь! Вечером, когда я кончила помогать Рейчел и мне оставалось только ждать, гадать и дрожать, меня начало душить такое волнение, что я просто не знала, куда деваться. К обеду я вышла, но не могла заставить себя проглотить ни куска. Мистер Хантингдон не преминул это заметить.

— Ну, что еще с тобой? — осведомился он, когда унесли второе и он оторвался от своей тарелки.

— Мне нездоровится, — ответила я. — Пожалуй, мне следует лечь. Вы обойдетесь без меня?

— Наипревосходнейшим образом. Твой пустой стул вполне тебя заменит, — пробурчал он, когда я направилась к двери. — Ведь я могу воображать, что на нем сидит кто-нибудь другой!

«Так, наверное, и будет завтра!» — подумала я, но промолчала. Однако, закрыв за собой дверь, не удержалась и прошептала:

— Ну вот! Больше я вас, надеюсь, не увижу никогда!

Рейчел уговаривала меня немедля лечь, чтобы сохранить силы для завтрашнего путешествия, — мы ведь должны покинуть дом еще до рассвета. Но я была в таком нервном возбуждении, что и помыслить об этом не могла. Однако я не могла ни сидеть, ни расхаживать по спальне, считая часы и минуты, остающиеся до назначенного времени, напрягая слух и вздрагивая при малейшем звуке, воображая в страхе, будто кто-то догадался о нашем намерении и предал нас. Поэтому я взяла книгу и попыталась читать. Мои глаза пробегали страницу за страницей, но мне не удавалось сосредоточить свои мысли на содержании романа. Так почему не прибегнуть к испытанному средству и не довести эту летопись до последнего дня? И, достав дневник, я открыла его я записала последние события вплоть до этой минуты. Сначала рассеянность мешала мне, но затем мысли мои несколько успокоились и пришли в порядок. Так я скоротала несколько часов. Ждать остается уже недолго. И вот теперь веки у меня отяжелели, а руки опускаются от усталости… Поручу себя Богу и прилягу на час-другой. А потом…