Современный французский детектив - Буало-Нарсежак

В кафе он входить не стал, а лишь заглянул туда через стекло. Молодая женщина выбирала пластинку у музыкального автомата. Во рту она держала соленую соломку. Он обратил внимание, что ее темные очки — с оптическими линзами и странно отражают свет. Близорукая. Лет двадцать пять. Правой рукой орудует неумело. Имеет мужа или любовника, способного сделать ей такой рождественский подарок — тендерберд". Когда она нагнулась к проигрывателю, костюм плотно обрисовал ее тело — крепкое, упругое, с длинными ногами, на юбке он заметил несколько грязных пятен. У женщины была скромная прическа, небольшой рот и небольшой нос. Когда она заговорила с толстой рыжей покорительницей сердец, сидевшей за кассой, он по ее мимолетной грустной улыбке понял, что у нее какие-то неприятности или даже горе. Мужчины, иными словами, все посетители кафе, украдкой бросали на нее быстрые испытующие взгляды, но она явно этого не замечала.

Она слушала песенку Беко (Филипп тоже слышал ее на улице), в которой певец говорил ей, что она одинока на свой звезде. Все ясно: ее бросил любовник и рана совсем свежая. Таких не обкрутишь.

Конечно, не богата, а если у нее и водятся денежки, то с недавних пор.

Почему он так решил, он бы и сам не мог сказать. Может, потому, что богатая девушка не станет одна разгуливать по Шалону в одиннадцать часов вечера. Впрочем, а почему бы ей не погулять? А может, он так решил потому, что в ее чемодане были лишь зубная щетка да совсем немного вещей. Но, во всяком случае, он понимал, что женщина такого рода — не находка для него, с тем же успехом он может хоть сейчас остановить какой-нибудь грузовик.

Нет, таких не обкрутишь.

Филипп уселся в машину и стал ждать, настроив приемник на "Европу-1" и закурив вторую сигарету. Он видел, как она вышла из кафе, пересекла улицу и, пройдя немного вперед, остановилась у парапета набережной. Пока она шла от реки к машине, он, глядя на ее своеобразную, но красивую походку, подумал, что она, должно быть, женщина степенная, рассудительная, но в то же время было в ней что-то такое, что его подбодрило, ибо под этим строгим костюмом наверняка таится страстная натура, и поэтому ей от него не уйти.

Открыв дверцу машины и услышав его упрек, что она слишком долго пропадала где-то, она лишь слегка отпрянула, но больше ничем не выказала своего удивления. Она тут же села за руль, одернула юбку, чтобы прикрыть колени, и, вынимая ключи из сумочки, сказала:

— Только не говорите мне, что вы меня уже видели. Я больше этого слышать не могу.

У нее был поразительно ясный выговор, казалось, она отчеканивает каждую букву. Не придумав ничего лучшего, он ответил:

— Ладно, разговаривать будете потом. Знаете, который час?

Больше всего его смущали ее очки. Два овальных черных стекла, за которыми скрывалось неведомо что. Ее голос прозвучал так же четко:

— Убирайтесь из моей машины.

— Это не ваша машина.

— Да?

— Да. Я видел бумаги в ящичке для перчаток.

Она пожала плечами и сказала:

— Будь так любезен, убирайся. И поскорее.

— Я еду в Канны.

— Великолепно. Но все-таки убирайся. Знаешь, что я сделаю, если ты не уберешься отсюда?

— Вы отвезете меня в Канны.

Она даже не улыбнулась. Хлопнула его по ногам, чтобы он не упирался подошвами в ветровое стекло, и он сел как полагается. Она бросила на него быстрый взгляд.

— Я не могу отвезти тебя в Канны.

— Меня это очень огорчает.

— Чего тебе, собственно, от меня надо?

— Чтобы ваша паршивая таратайка тронулась наконец с места, черт возьми.

Она кивнула, словно соглашаясь с ним, и включила зажигание. Но он знал, что это еще далеко не согласие. Его ничуть не удивило, когда она изящно развернулась на тротуаре и поехала к центру города. Он подумал, что она, пожалуй, способна, не говоря ни слова, отвезти его в полицейский участок.

Впрочем, нет, это на нее не похоже.

Она свернула налево в какую-то узкую улочку и остановилась, чтобы прочитать ее название. Она так вытянула свою тонкую шею, что встречная машина вынуждена была тоже остановиться. Водитель, приоткрыв дверцу, сказал ей какую-то глупость, но ни она, ни Филипп не ответили. Они проехали еще чуть дальше и остановились у неоновой вывески гостиницы "Ренессанс". Ему пришла в голову одна мысль, правда несколько наивная, но он ее отогнал.

— Мне остаться в машине или пойти с вами?

— Иди куда хочешь, делай что хочешь.

Он вышел из машины и стал рядом с ней. Она была на голову ниже него. Он глупо сказал ей, что если она будет продолжать говорить ему "ты", то он последует ее примеру.

— Попробуй. Я разбужу весь Макон.

— Но мы еще не в Маконе, а в Шалоне.

— Вот именно, но меня услышат и в Маконе.

Она подняла к нему свое лицо: оно выражало полное безразличие.

Казалось, она готова ко всему, ее уже ничем не удивишь, но в то же время у Филиппа появилась уверенность — он почти физически ощущал это, — что уже сегодня ночью она окажется в его объятиях, он наконец, увидит ее глаза и завтра они вместе будут нежиться на пляже. Она в нерешительности стояла перед застекленной дверью. Должно быть, она думала о том же, о чем и он, потому что вдруг, не спуская с него глаз, сказала изменившимся, каким-то усталым голосом:

— Ладно, иди, я не буду тебе в тягость.

И вошла в гостиницу.

То, что произошло там, окончательно повергло его в недоумение. Она спросила у элегантного мужчины, который сидел за конторкой администратора, а потом и у его жены, подошедшей к ним, была ли по телефону заказана для нее комната — ее фамилия Лонго — и действительно ли она ночевала здесь накануне. Хозяин и его жена, обескураженные вопросом, в замешательстве тупо переглянулись.

— Простите, мадемуазель, вы разве сами этого не знаете? Нет, лично они ее не видели. Ее оформлял ночной портье, а сегодня вечером, как и каждую субботу, он не работает. Молодая женщина воскликнула:

— В самом деле? Как все просто!

— Но разве вчера вечером приезжали не вы?

— Об этом-то я вас и спрашиваю.

Филипп стоял рядом с нею и машинально водил вокруг подставки для шариковой ручки пепельницей, которую он взял с конторки. Эта возня, по-видимому, раздражала ее, и она, не глядя на Филиппа, положила правую руку на его локоть. Она сделала это как-то мягко, почти дружески. Пальцы у нее были тонкие, длинные, ногти коротко подстрижены и не покрыты лаком.

"Машинистка", — подумал Филипп. А она в это время говорила, что если она действительно ночевала у них в гостинице, то должна сохраниться карточка или ее фамилия в книге регистрации приезжих.

— У нас есть ваша карточка, и мы сказали это жандарму, когда он звонил.

Правда, вы приехали так поздно, что она помечена сегодняшним днем.

Хозяйка, начиная нервничать, рылась в бумагах на полочке над конторкой.

Достав карточку, она положила ее перед странной посетительницей, но та лишь мельком взглянула на нее и даже не взяла в руки.

— Это не мой почерк.

— Как же вы хотите, — тотчас же вмешался хозяин, — чтобы это был ваш почерк, если карточку заполнял портье? Он нам сказал, что вы его сами попросили, потому что вы левша, а левая рука у вас была забинтована. Да она и сейчас в повязке. Вы ведь левша, не так ли?

— Да.

Хозяин гостиницы взял карточку и стал читать ее слегка дрожащим голосом:

— Лонго. Даниель Мари Виржини. Двадцать шесть лет. Рекламное агентство.

Приехала из Авиньона. Место жительства — Париж. Француженка. Разве это не вы?

Она с удивлением переспросила:

— Из Авиньона?

— Так вы сказали портье.

— Какая чушь! Хозяин только молча развел руками. Он-де не виноват, если она сама сказала эту чушь. Она царапала ногтями пуловер Филиппа, и он взял ее теплую руку в свою.

— Вы вчера не приезжали сюда? — тихо спросил он.

— Конечно, нет. Но все разыграно как по нотам!

— Если хотите, можно найти ночного портье.

Она задумчиво посмотрела на него, потом пожала плечами, сказала, что это ни к чему, и, не попрощавшись, молча направилась к застекленной двери.

— Так вы не берете номер? — визгливо спросила хозяйка.

— Беру, — ответила она. — Как и вчера. Я сплю в другом месте, но я здесь. Это для того, чтобы вызвать к себе интерес.

В машине она закурила, устало выпустила дым и глубоко задумалась.

Филипп решил, что сейчас ему уместнее молчать. Прошло минуты две, не меньше, потом она включила мотор и, покрутившись по улицам, привезла его на набережную, где они встретились.

— У меня нет желания ехать сегодня ночью. И я не могу отвезти тебя в Канны. Извини, из-за меня ты потерял время. Так уж получилось.

Быстрым движением она наклонилась и открыла дверцу с его стороны. Он даже не попытался взять ее за плечи, а тем более поцеловать — он заработал бы только пару пощечин, а когда находишься в таком положении, что не можешь ответить тем же, это неприятно. Он предпочел сказать, что наврал ей и в Канны не едет.