Грот танцующих оленей - Клиффорд Саймак

Табак находился под строжайшим запретом, как и все алкогольные напитки (теперь названия «табак» и «алкогольные напитки» превратились в лишь немногим более чем пустые словосочетания, закрепленные в законах), а в продажу поступали исключительно Полезные для здоровья продукты. Конфеты, лимонад и жевательная резинка были позабыты. Они наряду с алкоголем и табаком наконец-то стали всего только словами из далекого прошлого, преданиями, которые с замиранием в голосе рассказывали словоохотливые старики, слышавшие о них когда-то в детстве или ставшие свидетелями последних жалких попыток неповиновения со стороны горстки недовольных — попыток, которые предшествовали их окончательному искоренению.

Давным-давно исчезли такие уродливые явления, как разносчики сладостей, спекулянты лимонадом или торговцы жевательной резинкой из-под полы.

Теперь все люди были здоровыми, а болезней не существовало — или почти не существовало. В свои семьдесят человек только-только подбирался к среднему возрасту и мог с уверенностью предвкушать еще четыре десятка лет полноценной жизни в избранном роде деятельности или профессии. Теперь человек не умирал в восемьдесят лет, а вполне мог дожить до своего полуторавекового юбилея, если, конечно, не становился жертвой какого-нибудь несчастного случая.

Все это, разумеется, было бы замечательно, если бы не цена, которую приходилось платить.

— Дональд Паркер, — позвал Альден.

— Да, — ответил голос из темноты.

— Я просто хотел убедиться, что вы здесь.

— Я уже собирался уходить. Мне казалось, что вы заснули.

— Вы же как-то попали сюда, — сказал Альден, — Ну, то есть без посторонней помощи. Вас не привезли медики.

— Без посторонней помощи, — подтвердил Паркер.

— Тогда вы должны знать дорогу. И по ней может пройти другой человек.

— Вы хотите сказать, что сюда может попасть кто-нибудь еще?

— Нет. Я хочу сказать, что кто-нибудь может выбраться отсюда. Повторить то, что сделали вы.

— Никто из здешних не способен на такое, — возразил Паркер, — Я находился на пике свой физической формы, но и то едва-едва справился. Еще пять миль — и я никогда бы не добрался.

— Но если одному человеку…

— Одному человеку с крепким здоровьем. Здесь нет никого, кому это было бы по силам. Считая и меня тоже.

— Если бы вы могли объяснить мне, как найти дорогу…

— Это настоящее безумие, — отрезал Паркер, — Закройте рот и спите.

Альден слушал, как другой уходит, направляясь к невидимой двери.

— Я справлюсь, — сказал Альден, обращаясь не к Паркеру и даже не к самому себе, а скорее к темноте и миру, объятому этой темнотой.

У него просто нет другого выхода. Ему необходимо вернуться в Ивовую Излучину. Что-то ждет его там, и он должен вернуться.

Паркер ушел, и он остался совсем один.

В мире было тихо, темно и сыро. Тишина казалась такой всеобъемлющей, что даже в ушах звенело.

Альден положил руки по бокам и медленно приподнялся на локтях. Одеяло съехало с груди, он уселся на кровати и ощутил холод, пронизывавший тьму, а сырость протянула щупальца и завладела им.

Он сидел и дрожал.

Потом поднял руку, очень осторожно, и потянулся за одеялом, намереваясь завернуться в него. Но когда его пальцы сжали грубую материю, он не стал тянуть ее к себе. «Так не годится, — решил он. — Не дело это — нежиться в кровати под одеялом».

Вместо того чтобы накинуть одеяло на себя, он отшвырнул его прочь и опустил руку, чтобы ощупать ноги. Пальцы ощутили материю — он так и лежал в брюках и в рубахе, только ступни оказались босыми. Может, ботинки с засунутыми в них носками стоят где-нибудь у кровати? Он принялся шарить вокруг себя в темноте — и выяснил, что лежит не в кровати, а на чем-то вроде тюфяка, брошенного прямо на пол, вернее, на голую землю. Утоптанная поверхность под его ладонью была сырой и холодной.

Ботинок не обнаружилось. Он еще пошарил вокруг, вытянулся, поводил рукой по полу.

Кто-то убрал их, подумал он. А может, украл. В Промежутке пара ботинок наверняка настоящее сокровище. А может, у него их и не было. Может, в Промежуток нельзя брать с собой ботинки — возможно, такова часть наказания.

Ни ботинок, ни зубных щеток, ни ополаскивателя для рта, ни нормальной еды, ни лекарств, ни медиков. Зато здесь был доктор — живой доктор, пробравшийся сюда тайно, человек, добровольно заточивший себя в Промежутке.

Что за личностью нужно быть, чтобы пойти на такое? Что толкает его на подобный поступок? Какой идеализм, какое ожесточение поддерживает его на этом пути? Какая любовь или ненависть удерживает его здесь?

Альден сидел на своем тюфяке, оставив бесплодные поиски ботинок, и качал головой, молчаливо поражаясь тому, на что способен человек.

Смех что такое этот человеческий род, размышлял он. На словах преклоняются перед рассудком и логикой, а на деле куда как чаще руководствуются эмоциями и совершают алогичные поступки.

В этом, наверное и кроется причина того, что теперь все медики — роботы. Ведь медицина такая наука, в которой годятся лишь рассудок и логика, а у роботов нет никаких качеств, которые соответствовали бы человеческим слабостям и эмоциям.

Он осторожно спустил ноги с тюфяка и поставил их на пол, потом медленно поднялся. Он стоял в темноте, один, и сырой пол холодил подошвы.

Весьма символично, подумалось ему. Возможно, и непреднамеренное, но превосходное символическое знакомство с сущностью места под названием Промежуток.

Он вытянул руки, нащупывая какой-нибудь ориентир, и медленно пошаркал вперед.

И вскоре уткнулся в стену, сколоченную из вертикально поставленных досок, грубо распиленных и никогда не знавших рубанка, с неровными щелями там, где доски прилегали друг к другу.

Медленно, на ощупь Альден двинулся вдоль них и в конце концов добрался до места, где они заканчивались. Он пошарил руками и понял, что нашел вход, но двери не было.

Он перенес ногу через порог, нащупывая пол с другой стороны, и нашел его — почти вровень с порогом.

Поспешно, как беглец, он шмыгнул из комнаты, и темнота впервые за все время расступилась. На светлеющем небе вырисовывались очертания исполинских деревьев, а чуть пониже места, где он стоял, Альден различил какую-то призрачную белизну — вероятно, туман, скорее всего стелющийся над озером или ручьем.

Он стоял, прямой и застывший, и оценивал свое состояние: небольшая слабость, головокружение, в животе холодно и в костях как будто мурашки бегают, но в остальном он хоть куда.

Альден поднял руку и потер челюсть; щетина кололась. Прошло не меньше недели, с тех пор как он в последний раз брился, — по крайней мере, так ему показалось. Он попытался заставить свою память вернуться к тому дню, но время стекалось, как маслянистая жидкость, и у него ничего не получилось.