Управляемая демократия: Россия, которую нам навязали - Борис Кагарлицкий

Американский журналист несколько лукавил. Во-первых, именно «убежденные либеральные реформаторы» при полной поддержке и одобрении Запада заварили кашу, которую тамошние лидеры теперь не желали расхлебывать. Во-вторых, что гораздо важнее, интересы Запада в России не сводились к охране ядерного арсенала. Не менее (а на самом деле — более) важно было сохранение России на периферии миросистемы в качестве сырьевого придатка «центра» и рынка сбыта. И все же главное было сказано откровенно: даже на уровне политических деклараций и риторики правящие круги Соединенных Штатов готовы отказаться от демократических принципов в отношении России. Если интересы Запада и стабильность в России будет охранять националистическая или даже террористическая диктатура, в этом нет ничего страшного. Если Путин и мог покоробить западную публику своими методами, то «реальные политики» в Вашингтоне понимали, что при данных обстоятельствах лучшего союзника в Москве у них все равно не будет.

Демократические институты ельцинской «второй республики» могли существовать лишь до тех пор, пока их неэффективность была стопроцентно гарантирована. В условиях, когда население заведомо не имело возможности воспользоваться своими правами, когда у народа никакого выбора не было, могла сохраняться видимость политической свободы. Как только такой выбор появляется, сохранять конституционно-демократическую законность становится невозможно. И неважно, что выбор, представляемый народу, был между несколькими олигархическими группировками. Даже такая альтернатива подрывала основы ельцинского режима, основанного на равновесии сил между соперничающими группами.

В России сформировалась элита со специфической криминально-бюрократической психологией. Наивно было полагать, будто люди, подобные Борису Березовскому, Татьяне Дьяченко или Анатолию Чубайсу, отдадут власть и собственность мирно, согласятся уважать демократические процедуры и смирятся с неблагоприятным для них исходом политической борьбы. Не менее наивно было бы ожидать уважения к демократии от «русских касиков», от насквозь коррумпированных региональных элит.

Государство все более утрачивало монополию на насилие: наряду с вооруженными формированиями, формально подчиненными власти, в стране действовали многочисленные охранные структуры, не говоря уже просто о бандитских формированиях и широком распространении оружия среди «мирных граждан». Главное, однако, в том, что само государство утрачивало единство, и вооруженные отряды, подчиненные бюрократическим группировкам разного уровня, уже не являлись в полной мере частями одной системы. Этот «плюрализм» не имел ничего общего ни с демократией, ни со «всеобщим вооружением народа», о котором мечтали ранние социалисты и анархисты. Скорее это напоминало зарождение феодальных дружин. Для того чтобы гарантировать минимально мирное развитие общества, государству необходимо было восстановить монополию на насилие, но сами по себе попытки власти навести здесь хоть какой-то порядок, оборачивались поэтапным введением диктатуры во имя «защиты мирных граждан». Другим психологически допустимым оправданием диктатуры становилась «борьба с терроризмом». Обывательское сознание вполне готово принять диктатуру в надежде на то, что вместе с ней придет «порядок», прекратится «воровство» и «бандитизм». Но обыватель, как всегда, заблуждался. Его безопасность менее всего волновала людей в погонах.

Разумеется, любая политика имеет свою инерцию, и любое ужесточение власти может иметь неожиданные последствия для тех, кто эту политику заказал и подготовил. В этом очень скоро убедились и Борис Березовский, и многие другие представители олигархических элит, горячо поддерживавшие приход к власти Путина. Экономическая ситуация делала перемены неизбежными, но любые перемены в сложившихся условиях были чреваты потрясениями.

«Вторая республика» агонизировала. Под грохот взрывов, пальбу в Дагестане и Чечне, под залпы информационной войны уходила в прошлое и эпоха «либеральных реформ».

Национал-консерватизм Владимира Путина стал логическим и неизбежным завершением ельцинской эры либеральных реформ. Впрочем, либеральные реформы в России всегда именно так и кончались — закреплять их результаты приходилось с помощью консервативной реакции. Проблема власти состояла лишь в том, что разложение государства на сей раз достигло невиданных масштабов. Стабилизировать систему с помощью пропагандистского шума и кадровых перестановок было уже невозможно. Более того, судорожные попытки власти как-то изменить ход событий сами оказывались дестабилизирующим фактором.

Поддержав войну во имя возрождения армии и государственности, российские элиты, включая интеллектуалов и оппозиционеров, взяли на себя ответственность за политику, неизбежно ведущую в долгосрочной перспективе к развалу армии и дальнейшему разложению государства. Они выступили соучастниками провокаторов, взрывавших жилые дома, они стали идеологами и пропагандистами диктатуры. Рано или поздно за это придется ответить перед собственным народом. В том числе — перед детьми рабочих и крестьян, одетыми в армейскую форму.

Ставка на Путина была сделана от отчаяния. Политический ресурс «путинщины» слишком ограничен, чтобы на этом могла быть построена долгосрочная политика. Стремясь найти разрешение объективным историческим противоречиям с помощью пропаганды и фальшивых рейтингов, власть загнала себя и всю страну в очередную катастрофу.

В начале 2000-х гг. правление Путина считалось образцом стабильности, но осенью 1999 г. власть имущие отнюдь не чувствовали себя уверенно. Кампания в Чечне не закончилась быстрой победой, напротив, становилось ясно, что страну втянули в новую затяжную войну. Производство, получившее в 1998—1999 гг. неожиданный импульс благодаря девальвации рубля, сокращению импорта и ослаблению контроля со стороны столичных олигархов, уже задыхалось без инвестиций. К концу 1999 г. темпы роста вновь начали падать, рост импорта опережал развитие экспорта. Советское «наследство» было практически проедено. Из-за многолетней инвестиционной паузы в стране стал ощущаться недостаток уже не в финансовых, а в материальных ресурсах, включая трудовые. Недоставало квалифицированных рабочих и грамотных управленцев. Многочисленные курсы подготовки менеджеров, открытые в стране за десять лет либеральных реформ, оказались совершенно бесполезны для общества, ибо управленческий персонал, способный развивать производство, там не готовили. Трудоспособные молодые люди продолжали погибать в Чечне. Предприятия сталкивались с дефицитом газа, электроэнергии, горючего. В некоторых регионах России отключали к зиме 2000 г. не только неплательщиков, но и всех подряд, ибо электричества просто не было.

Спасение пришло совершенно неожиданно благодаря подъему мировых цен на нефть. Если резкий спад нефтяных цен в 1998 г. ускорил крах рубля, то новое повышение цен, вызванное оздоровлением экономики в странах Азии, создало благоприятную обстановку для политической стабилизации в России.

Избирательная кампания 1999 г. отличалась исключительной вялостью всех участников. Спонсоры, ранее не жалевшие денег на раскрутку своих политических союзников, на сей раз поскупились, ибо все были уверены — никакой реальной власти депутаты не получат. Телевидение показывало невыразительные клипы, из которых было совершенно непонятно, за что выступает та или иная группировка. Никто не стремился разъяснить массам свои взгляды, но даже там, где у политиков свои позиции были, они всячески старались их скрыть. Говорить откровенно о своих целях и идеях для «политического класса» образца 1999 г. значило бы вызвать ярость населения.

«Партия власти» в 1999 г. выступала под двумя вывесками. Как известно, в 1995 г. Кремль тоже пытался создать сразу два проправительственных блока — один левый, другой правый. С левым блоком Ивана Рыбкина ничего не вышло, а правый блок оказался совершенно нежизнеспособен, пройдя в парламент. На сей раз ставка была сделана на создание сразу двух правых блоков. Различия между ними были не идеологическими, а культурными, «стилевыми». Чиновники старшего поколения объединились в блоке «Единство» («Медведь»), а молодые карьеристы — в Союз правых сил.

«Атака двумя колоннами» оказалась тактически выгодной для правящей группировки еще и потому, что необходимо было подорвать позиции ОВР, не усилив при этом «Яблоко» или КПРФ. Агрессивная кампания против ОВР и КПРФ велась государственным телевидением и особенно журналистами, близкими к СПС. В это самое время представители «Медведя» вели «позитивную» кампанию, не вступая в полемику со своими противниками. Культурные различия тоже принимались в расчет. «Медведь» должен был отобрать избирателей у ОВР, а СПС, обладавший более «интеллигентным» имиджем, — у «Яблока».