Управляемая демократия: Россия, которую нам навязали - Борис Кагарлицкий

Такое впечатление, что ходом боевых действий дирижирует какой-то оголтелый тип, который сам не знает, что ему надо. Или, наоборот, очень хорошо это знает, но его “надо” очень далеко от тех целей, которые публично декларируют власти»[289].

Журналисты «Московского комсомольца» были убеждены, что на самом деле за войной в Чечне скрывалась борьба за контроль над транспортировкой каспийской нефти. Эффективный контроль над Чечней требовался для обеспечения «северного транзитного маршрута» через Россию (либо по старой советской трубе, идущей под чеченской территорией, либо по новому трубопроводу через Дагестан). Изменения в поведении российских военных на Кавказе странным образом совпадали с изменением обстановки вокруг «Каспийского проекта». В конечном счете, однако, Россия проиграла конкурентам. Во время европейского саммита в Стамбуле 18— 19 ноября 1999 г. Азербайджан при посредничестве США подписал соглашение с Грузией и Турцией о строительстве трубопровода по «южному маршруту». Тем самым война в Чечне была проиграна вне зависимости от того, как складывалась обстановка на поле боя.

С точки зрения борьбы за каспийскую нефть продолжение боевых действий отныне теряло всякий смысл. Но война имеет собственную инерцию и логику, особенно для генералов, журналистов и политиков, которые сделали ставку на «победоносный поход». Кровопролитие должно было продолжаться просто потому, что уже никто не решался признать свои ошибки (и заплатить за это своей карьерой). К тому же в российских элитах наступило самоотравление пропагандой. Восторги интеллектуалов по поводу осенних «побед» превзошли даже бахвальство военных. Любопытно, что все «певцы» чеченской войны, не сговариваясь, запели не только об одном и том же, но даже одними и теми же словами. Стоило Чубайсу сказать про «возрождение» армии, как традиционно критиковавшая его «Независимая газета» написала, что «армия возрождается на глазах»[290].

Все эти восторженные репортажи писались в Москве за тысячи километров от линии огня, в то время как в самих войсках царили иные настроения. Но пока солдаты и младшие офицеры в очередной раз задавались вопросом о том, зачем их послали умирать, генералы уже чувствовали себя победителями — если не в войне с чеченскими боевиками, то уж во всяком случае в противоборстве с «неблагонадежными» журналистами. Пресса и телевидение соревновались в лести по отношению к военному начальству, расхваливали «грамотную подготовку» кампании, «о которой еще каких-нибудь полгода назад побоялись бы говорить даже самые активные сторонники силовой операции»[291].

Осадив Грозный, генералы оказались перед выбором: начать штурм или, блокировав столицу, бросить основные силы на горные районы юга Чечни, где находились основные базы Масхадова. Второй вариант был в военном отношении более удобен, ибо наступления на юг чеченцы не ожидали. Однако армия сделала то, чего не предполагал никто: распылив силы, она начала в декабре наступление сразу на обоих направлениях. Это был настоящий новогодний подарок неприятелю. Боеспособных войск было мало, добиться перелома ни на одном из направлений было невозможно. Массы плохо обученных солдат и скопления бронетехники создавали дополнительные проблемы для самих наступающих. Новобранцы мешали воевать более опытным подразделениям. Войска надо было кормить и снабжать, а ничего толком не было организовано.

После публичных заявлений о том, что армия не будет штурмовать Грозный, войска были брошены на приступ. Повторилось то же, что и в 1994—1995 гг., — горы солдатских трупов на улицах, сожженная и брошенная бронетехника, упорные бои за каждый дом. Армия действовала с жесткостью, поражавшей даже на фоне эксцессов первой чеченской войны. Жилые кварталы, где прятались русские женщины, старики и дети, обстреливали из систем залпового огня «Град» и «Ураган», реактивных огнеметов, бомбила стратегическая авиация.

Ошибки военных в значительной мере были предопределены политическим заказом. Поскольку война велась прежде всего ради пропаганды, руководство страны вынудило генералов в декабре высадить десант в южных горах под грузинским селом Шатили — якобы для перекрытия стратегической дороги с Грузией. Никакой дороги на Шатили не было, ее начали строить в 1997 г., но затем бросили. Но московским политикам перед выборами нужна была победная реляция, тем более что из Грозного стали просачиваться сведения о потерях. Бессмысленно выброшенный десант сразу оказался в окружении. Эвакуировать или снабжать его было крайне трудно из-за нелетной погоды. Чтобы выручить его, войска должны были пробиваться через горные ущелья на юг, не закончив бои в Грозном. Штурм города стал захлебываться. В конце декабря чеченские подразделения встретили наступающие колонны у входа в Аргунское ущелье, где началась настоящая бойня.

Российскому начальству мир в Чечне в 2000 г. не был нужен. Даже военная победа была не обязательна. Требовались репортажи о победах. Ссылки на них позволяли объяснить фантастические рейтинги Путина, а затем прикрыть этими рейтингами сомнительные результаты выборов. Тем временем события на Кавказе развивались по собственной логике. Сделав первый выстрел, Россия уже потерпела тяжелейшее поражение в геополитическом плане. Война в Чечне, судя по социологическим опросам, стала главным фактором, отталкивающим белорусов от объединения с Россией. В братской республике не хотели получать цинковые гробы с Кавказа. Та же война поссорила Россию с мусульманскими государствами и вызвала возмущение в странах третьего мира. Наконец, чеченская заваруха помогла западным политикам «отмыться» после Косова. Только стали поступать сообщения о масштабах натовского вранья, только публика в Европе заметила, что после «победы» в Косове продолжаются этнические чистки, как появилась новая тема, куда более впечатляющая: война в Чечне. Разумеется, никакого морального права ругать «русских» у западных политиков не было. Но у них имелись козыри, которых Москва не имела. Экономически ослабленная страна с неэффективной и безответственной властью обречена была перед Западом выступать в роли просителя, какие бы патриотические заявления ни делали хозяева Кремля.

Уже к декабрю 1999 г. стало ясно: если война не закончится настоящей, не виртуальной, победой в течение ближайших двух-трех месяцев, дипломатическое и моральное поражение дополнится политическим. Олигархия, сделавшая ставку на Путина, должна была консолидировать политический режим в кратчайшие сроки, чтобы затем никакие военные неудачи не могли пошатнуть власть.

Чечня стала полигоном, на котором явно обкатывались методы установления военной диктатуры в самой России. Находящееся в Моздоке командование контролировало телевизионные передачи, оценивало действия политиков, категорически запрещая кому-либо оценивать эффективность (или неэффективность) собственных операций. «Власть военных здесь безгранична как в любой банановой стране, где произошел военный переворот и установилась диктатура полковников, — писал Валерий Яков. — Военные контролируют потоки беженцев, военные раздают пенсии, военные открывают школы и создают комендатуры. Закон молчит. Конституция отдыхает, о введении чрезвычайного положения хотя бы в рамках санитарного кордона ничего не слышно. А генералы уже диктуют свою волю не только беженцам, покорно бредущим по кругу, но и обществу. Казанцев, Шаманов и прочие полководцы каждый вечер появляются на телеэкранах, превосходя по частоте появлений самого премьера, и пугают своим ультимативным тоном встревоженных сограждан: “Да если нас остановят...”, “Да если мы снова не добьем...”, “Да если вздумают начать переговоры...” И озадаченные сограждане теряются в догадках, у кого же теперь в стране власть: у Москвы или у Моздока?»[292]

Демократический фасад «второй республики» рушился на глазах. Либеральная экономическая модель тоже не выглядела устойчивой. С этим фактически смирились на Западе. «Экономические и политические реформы должны быть проведены в ограниченный срок, — писал «Newsweek». — В России такая возможность была в начале 1990-х, когда формировалась новая система, когда убежденные либеральные реформаторы были у власти, когда Борис Ельцин был здоров телом и душой, когда можно было открыто симпатизировать Западу. Соединенные Штаты имели огромное влияние на Россию, которая искала свое новое место в мире. Но мы сами все испортили. Теперь остается заботиться лишь о том, чтобы свести ущерб к минимуму. Запад должен смириться с мыслью, что попытка превратить Россию в либеральную демократическую страну провалилась. У Соединенных Штатов есть теперь только один интерес в России — безопасность все еще огромного советского ядерного арсенала»[293].