Доказательства: Повести - Валентин Тублин

Слабый свет дробился и играл в драгоценных камнях его пояса. Он ждал. Молча стоял перед ним старик с фонарем, повешенным на искривленную параличом руку, с котомкой за плечами.

— О чем вы задумались, глубокоуважаемый учитель?

Ду Фу молчал. Он думал о том, что на стоимость одного этого пояса можно было бы купить несколько ослов, много еды и одежды и спокойно, не торопясь, добраться до Чанъани. И еще он подумал, правда уже мимоходом, что память у него по-прежнему острая, раз он узнал этого человека, стоявшего перед ним с небрежно-вежливым, видам, за которым не так уж трудно было разглядеть смущение.

— К чему нам длинные и ненужные окольные пути, господин Лю Вэнь? — сказал он устало. — Да, я узнал вас. Что вам угодно?

— Поверьте, учитель, я сердечно рад этой встрече. Такой неожиданной… И тому, что вы вспомнили мое недостойное имя. Ах, учитель, поверьте, я не раз вспоминал о вас… о нашей молодости, о разговорах, о надеждах на будущее — там, в Пинкане, у прелестной Хо… Вы ее помните, конечно, тоже. — Искреннее волнение звучало в его голосе. — Мы были молоды тогда. Молоды и полны дерзких надежд — вы и я… И наши друзья. Их теперь осталось совсем мало… но и они вспоминают о вас… довольно часто, — добавил он с некоторым усилием (будет настоящая сенсация, когда он расскажет в столице об этой невероятной встрече!). — Вы должны поехать со мной в столицу, — вдруг сказал он горячо. — Подумайте, учитель, ведь это было бы прекрасно. Ах, извините меня, я обязательно должен вас проводить… Вы мне разрешите?

Ду Фу колебался. А впрочем… Он не стыдился своей бедности, хотя и гордиться здесь было нечем.

— Пойдемте.

По той же каменистой тропинке они спустились к реке. Увидев узкую доску, соединявшую берег с джонкой, гость на мгновение заколебался, затем подобрал полы дорогого халата. Притихший, спустился он вниз, под бамбуковый настил на корме. Грубо сколоченное ложе, покрытое тряпьем, плошка с жиром и крохотным фитильком, рваная циновка…

— Это ужасно, — сказал гость, — я не знал. Вы, один из лучших поэтов страны… — У него перехватило горло. — По возвращении я доложу императору…

От тряпья исходил резкий запах. Ду Фу сел напротив гостя, насупившись. Он устал, он хотел отдохнуть, и ему не нужны были ни комплименты, ни соболезнования. Воспоминания ему не нужны были тоже. Воспоминания — хорошая вещь для тех, кто, сравнивая прошлое с настоящим, находит перемены к лучшему. В его случае воспоминания были не нужны.

Затхлый запах — запах бедности, почти нищеты — душил высокого гостя. Он чувствовал: еще немного, и его вырвет. Глотая окончания слов, уже больше по привычке, он начал быстро говорить, убеждать, взывать… Он оставил изысканные формы разговора. Он предложил Ду Фу свое содействие. У учителя будет теперь все — деньги, слуги. Впрочем, ведь Ду Фу вернется вместе с ним, не так ли?

Ду Фу покачал головой. Он не поедет. Гость казался обескураженным. Тогда Ду Фу сказал:

— Если господин Лю Вэнь действительно хочет помочь такому бедняку, как я, то…

Господин Лю Вэнь, недослушав, с готовностью стал развязывать продолговатый кошель, висевший у него на поясе. «Золото», — подумал Ду Фу. И это удивило его, ибо он уже успел забыть, что есть люди, расплачивающиеся за что-либо золотыми монетами, а не медяками, стертыми до блеска от беспрерывного употребления. Гость смотрел выжидающе, в глазах его была готовность и соболезнование. Ду Фу сделал отстраняющий жест левой рукой.

Нет, сказал он. Его неправильно поняли. Он вовсе не просит денег.

Острая жалость к этому некогда элегантному и веселому человеку переполняла господина секретаря. К тому же он и на самом деле был рад ему помочь. В отличие от Ду Фу, он мог позволить себе воспоминания, он был благодарен судьбе за эту встречу. Он, секретарь министерства и чиновник второго класса, на примере поэта лишний раз мог убедиться в превратности человеческих судеб. И кто знал, что ждало его завтра. Но сегодня — сегодня он был наверху и мог позволить себе любую причуду. Вплоть до искренних человеческих чувств. Он и в самом деле был большим любителем поэзии; в своем роскошном доме он собрал большую библиотеку, манускрипты.

Его осенила идея, блестящая идея. Он вовсе не навязывает своих денег. Но не соблаговолит ли его высокий друг продать ему свиток со своими бесподобными стихами? Он, Лю Вэнь, готов заплатить самую высокую плату.

— Это можно, — согласился, подумав, Ду Фу. Он даже покивал для убедительности головой, — это можно. Стихи у него есть, господин секретарь останется доволен. А как он собирается платить?

— Ну какие могут быть счеты между старыми друзьями, — поморщился секретарь Лю Вэнь.

Молчаливое сопротивление этого опустившегося человека его, Лю Вэня, попыткам вернуться в прошлое понемногу начало раздражать его. И еще этот отвратительный запах… Дома он сразу же примет ванну. Все-таки печально, что люди так упорны, что старик не хочет принять чистосердечно предлагаемую помощь. Что ж, он купит рукописи. Кроме всего прочего, это еще и неплохая сделка. Он явится из глуши и привезет в столицу, падкую до сенсаций, такие новости..

— Я готов заплатить вам, дорогой мой друг, по три золотые монеты за каждую рукопись… Хотя нет, — перебил он сам себя, захлестнутый волной великодушия, — нет. Я заплачу по четыре монеты. — И он широко улыбнулся. — Надеюсь, вы довольны?

Ду Фу сидел потрясенный. Четыре золотые монеты! Уж не померещилось ли ему… Четыре! Вскочив, он проковылял к сундуку, стоявшему в дальнем углу и служившему столом. Четыре… Обернувшись, он подозрительно посмотрел на гостя. Он, Ду Фу, снова превратился в бедняка с лодки. Ему привалила глупая, невероятная, сумасшедшая удача, и было бы непростительно не использовать ее до конца. Опуская сощуренные глаза, он спросил:

— Сколько же свитков согласен приобрести великодушный господин секретарь? Два? Или, может, три? — Голос его был робок и почтителен.

У столичного гостя защемило сердце.

— Да хоть десять, — сказал он. — Или пятнадцать. А еще лучше — все. Да, да, выкладывайте все, что у вас есть.

Секретарь Лю Вэнь любил острые ситуации — при том, конечно, непременном условии, чтобы господином положения оставался он сам. А что могло быть острее этого — он, Лю Вэнь, всемогущий, как Хуанди, спасает обнищавшего, погрязшего в бедности поэта. Не часто человеку удается играть роль самой судьбы. Ему, Лю Вэню, это удается.

Он даже забыл про ужасающий едкий запах в джонке Кошель уже был развязан.

— Ну, господин мой и учитель, начнем? Раз, два, три, четыре. И еще четыре, и вот еще… Давайте, давайте, не стесняйтесь. Я же сказал, что заберу у вас все.

Бедный Ду Фу. Он, кажется, так и не может поверить.

— Все? — спрашивает он боязливо.

— Да, да, — весело подтверждает секретарь. — До чего же вы стали недоверчивы!

Сколько стихотворений мог этот бедняк написать в такой дыре? Он, Лю Вэнь, не написал бы ни одного.

— И все — по четыре золотых?

Гость напряжением воли сдерживает соболезнующую улыбку. Улыбку судьбы. Ибо он, секретарь министерства Лю Вэнь, и есть судьба. Здесь по крайней мере.

— Да, — подтверждает он уже в который раз.

Некоторое время он видит только согнутую спину Затем на циновку лег первый свиток. Ну, наконец-то.

— Один, — сказал Ду Фу из сундука.

— Вот ваши четыре золотых.

— Два.

— Вот еще четыре.

— Три.

— Итого двенадцать.

— Четыре.

— А вы, я вижу, не теряли времени даром.

— Пять, шесть, семь…

— У ж не задумали ли вы проверить мою платежеспособность?

Вместо спины на миг показалось лицо бедняка, держащего за хвост волшебную птицу феникс.

— Я думал, — смиренно произнес он, — господин Лю Вэнь не шутил, когда сказал — все.

Господин Лю Вэнь сдержанно улыбнулся. Его слово — это те же золотые монеты.

— Тогда — еще?

— Буду рад познакомиться со всеми вашими замечательными произведениями, — сказал секретарь министерства церемоний с некоторым усилием.

— Тогда вот еще пять.

— Итого двенадцать.

— И еще семь.

— Девятнадцать.

— И двенадцать.

— Тридцать один.

— И пять…

Секретарь министерства украдкой смахнул пот.

— Вы плодовитый автор, — сказал он сухо.

— Все бедняки плодовиты, — последовал мгновенный ответ, напомнивший секретарю прежнего Ду Фу. — Это одна из немногих привилегий бедности, на которую никто не покушается. Не так ли?

Через час, оставив на циновке сто двадцать золотых монет и вексель еще на тысячу шестьсот, секретарь министерства, бледный и расстроенный, ушел, унося в грязном джутовом мешке четыреста тридцать рукописей. Это было все, что старик с реки, неудавшийся чиновник и не признанный обществом поэт по имени Ду Фу, написал за последние два года.