Парни в гетрах. Яйца, бобы и лепешки. Немного чьих-то чувств. Сливовый пирог (сборник) - Пелам Вудхаус

Оно оказалось даже проще простого. Он еще не договорил, как навстречу нам прошаркал оборванный индивид, которому не помешало бы побриться. Я увидел, как вспыхнули его глаза, едва они остановились на великолепии укриджского облачения, и он осведомился у Укриджа, не склонен ли он спасти человеческую жизнь. А Укридж ответил, что да, если спасение обойдется в шесть пенсов. Оборванный индивид заверил его, что шести пенсов хватит в избытке, так как ему требуется хлеб. Он объяснил, что уже долгое время хлебца не пробовал и шестипенсовая порция полностью его ублаготворит.

Монета перешла из рук в руки, и меня удивили бурные изъявления благодарности со стороны получателя. Он облапил Укриджа, будто брата после тяжкой разлуки. Я никак не подумал бы, что шестипенсовик заслуживает подобных эмоций, но, если вы любите хлеб, вы, без сомнения, смотрите на это под другим углом.

– Трогательно, – сказал Укридж, подразумевая жаркие объятия, достойные остеопата.

– Очень трогательно.

– Как бы то ни было, с моим обетом покончено. С этого момента к черту всех достойных бедняков! Ты уже уходишь?

– Еще бы! Я и так опаздываю на двадцать минут.

И я припустил в направлении «Клуба Старейших Консерваторов» на Нортумберленд-авеню.

Обнаружить в конце пути, что второй участник встречи еще на нее не явился, было значительным облегчением. Мне предложили кресло в вестибюле, и через четверть часа, которую я приятно коротал, наблюдая, как Старейшие Консерваторы мелькают мимо en route [19] к кормушкам, я увидел, что швейцар указывает на меня человеку в глянцевитейшем цилиндре, который только что вошел. Из того факта, что цилиндр проследовал в моем направлении, я заключил, что он увенчивает автора серии замечательных романов, которые измерили глубины страстного сердца Женщины и вкупе со всем прочим в том же роде сделали его идеальным объектом для интервью о Современной Девушке.

– Мистер Э-э-а? «Воскресный вестник»? Как поживаете? Надеюсь, вам не пришлось долго ждать? Я чуть задержался. Я… Э… мне пришлось вернуться домой кое за чем.

Орас Уонклин оказался длинным худым жилистым человеком лет пятидесяти пяти, с длинной худой жилистой шеей, на данный момент скрытой самым высоким воротничком из всех, какие мне доводилось видеть на человеческих рубашках. Воротничок словно бы причинял ему некоторые неудобства, так как он все время передергивал плечами, и мне показалось, что он чувствует себя неуютно в визитке и полосатых брюках, завершающих его костюм. Однако создаваемый ими общий эффект невозможно было отрицать. Соломон во всей славе своей и Укридж в двубортном костюме Джорджа Таппера из серого твида в мелкую полоску с лацканами на заказ не шли ни в какое сравнение с этим великолепно облаченным автором.

Я сказал, что буду весьма ему обязан, если он поделится со мной своим мнением о Современной Девушке, и глаза у него засверкали, словно он был рад, что я спрашиваю его именно об этом. Он опустился в кресло и заговорил, причем с первых же слов стало ясно, что мнения о Современной Девушке он придерживается самого черного. Его возмущали ее безапелляционность, ее привычка всегда настаивать на своем, отсутствие у нее уважения к старшим и ее манера долбить одно и то же, будто – я цитирую его слова, как выразился бы Баулс, – проклятая гувернантка.

– Долбит, долбит, долбит! – сказал Орас Уонклин, явно зациклившись на неизвестном мне эпизоде из его прошлого. – Долбит, долбит, долбит, долбит, долбит!

Проговорив примерно десять минут, снабжая меня богатейшим материалом для моей колонки с четвертью, он наконец умолк и посмотрел на меня:

– Вы женаты?

Я ответил, что не женат.

– И дочерей нет?

– И дочерей нет.

– А-а! – Его вздох показался мне чуть завистливым. – Вижу, вы носите ненакрахмаленные рубашки.

– Совершенно верно.

– С мягким воротничком.

– Совершенно верно.

– И серые брюки, мешковатые на коленях.

– Совершенно верно.

– Юный счастливец! – сказал Орас Уонклин.

Он еще не договорил, как с улицы вошел молодой человек, начал пересекать вестибюль, увидел моего собеседника и замер на месте.

– Ух ты, дядя Орас! – вскричал он. – Ну и видик у вас. Просто Великие Любовники На Протяжении Веков! К чему этот маскарадный костюм? Почему вы сегодня нарядились джентльменом?

Орас Уонклин тяжело вздохнул:

– Патрисия заставила меня вернуться домой и переодеться.

– Ваше дитя? Ваша Патрисия?

– Она и ее сестрица чуть не год изводили меня за мою манеру одеваться.

– И правильно.

– Нисколько не правильно! – Орас Уонклин резко вздрогнул, то ли вознегодовав, то ли потому, что угол воротничка впился ему в шею – этого я не разобрал. – Почему мне нельзя одеваться удобно? Я не герцог. Я не посол. Я литератор. Посмотри на этого юношу, который тоже литератор. Мягонькая рубашка, мягонький воротничок и мешковатые брюки из легкой материи. Посмотри на Бальзака. Он носил монашеское одеяние. Посмотри на…

– Я не могу ни на кого смотреть, кроме вас. Я заворожен. Но неужели ваш костюм неудобен?

– Именно, неудобен, и еще как! Я испытываю смертельные муки. Но мне пришлось напялить на себя все это. Патрисия и ее сестра настояли, – сказал Орас Уонклин. – Патрисия привезла меня сюда в автомобиле, долбя всю дорогу, и я едва вылез, а она все повторяла, что, если я буду расхаживать в таком виде, кто-нибудь подойдет ко мне и скажет: «Вот вам, любезный», и сунет мне шиллинг, как, черт меня подери, ко мне подошел кто-то и сказал: «Вот вам, любезный», и сунул мне шиллинг.

– Точно по сигналу.

– Да, – сказал Орас Уонклин и на секунду мрачно умолк. – Ну, ты можешь догадаться о дальнейшем, – заговорил он снова, водя пальцем по внутренней стороне воротничка в тщетной надежде ослабить его. – Патрисия сказала: «Ну, вот!» – ты знаешь, как женщины произносят «ну вот», и, короче говоря, я был вынужден вернуться домой и напялить эту чертову сбрую.

– Вы выглядите чудесно.

– Я знаю, что выгляжу чудесно, но я не могу дышать.

– А вы хотите?

– Конечно, хочу. И я тебе скажу, чего я еще хочу. – Тут Орас Уонклин скрипнул зубами, и в его глазах вспыхнул холодный целеустремленный блеск. – Когда-нибудь где-нибудь повстречать этого субъекта «Вот Вам, Любезный» и разделаться с ним по-свойски. Я склоняюсь к тому, чтобы изрезать его на куски ржавым ножом.

– Предварительно обрызгав кипящим маслом.

– Да, – сказал Орас Уонклин, взвесив эту идею и одобрив ее. – Предварительно обрызгав кипящим маслом, а затем сплясав на его останках. – Он обернулся ко мне. – У вас есть еще ко мне вопросы, мистер Э-э-а?

– Никаких, благодарю вас.

– В таком случае я отправлюсь в кофейный зал и закажу столик. Я жду племянника Джулии Укридж, – объяснил он молодому человеку.

Излишний оптимизм, подумал я, или – вернее будет сказать – пессимизм. У меня возникло предчувствие, что Укридж, когда я сообщу ему содержание недавней беседы, возможно, сочтет разумнее не явиться на этот пир. Укридж всегда отличался аппетитом, особенно в роли гостя, однако самые изысканные блюда утратят привлекательность, если ваш радушный хозяин взбрызнет вас кипящим маслом и начнет резать на мелкие кусочки.

И я оказался прав. Я поджидал его на улице у клуба, и вскоре он пригалопировал туда.

– Привет, старый конь. С твоим интервью покончено?

– Да, – сказал я. – И с твоим чревоугодием тоже.

Пока он слушал мое сообщение, подвижные черты его лица постепенно удлинялись. Долгие годы пошатываний под пращами и стрелами яростной судьбы, упомянутых Гамлетом в известном монологе, закалили фибры этого человека. Но закалили не настолько, чтобы он принял последний ее удар с небрежной беззаботностью.

– Ну что же, – сказал он. – «Мой жребий с детства был жесток. И тщетно радостей я ждал. Когда мне нравился цветок, он самым первым увядал». Эти строки поэта Колверли навсегда врезались в мою память, Корки, с тех пор как в школе я был вынужден переписать их пятьсот раз, когда принес на урок бомбу-вонючку. С наставничеством сына как будто покончено.

– Если я правильно истолковал весть в глазах Ораса Уонклина, то да.

– С другой стороны, я обладаю колоссальной суммой в пятнадцать… нет, теперь она несколько уменьшилась, верно? Колоссальной суммой в… пожалуй, имеет смысл ее пересчитать. – Он сунул руку в карман брюк, и его челюсть отвисла как поникшая лилия. – Корки, мой бумажник пропал!

– Как?!

– Мне все ясно. Тот прыщ, которому я вручил шесть пенсов. Ты помнишь, как он меня облапил?

– Помню. Он тебя прямо-таки щекотал.

– Точнее, – сказал Укридж глухим голосом, – пощекотал и не ограничился шестью пенсами.

К нам приблизился оборванный индивид. В этот день Лондон просто кишел оборванными индивидами. Он посмотрел на колени моих брюк, тут же поставил крест на моих золотоносных возможностях и сосредоточил свое внимание на Укридже.

– Простите, что я обращаюсь к вам, сэр, но я не ошибся, и вы – капитан высокородный Энтони Уилберфорс?