Усадьба леди Анны - Полина Ром

Тем счастливее он был, когда в его жизни возникла маркиза Беноржи. Маменька много рассказывала о девушке и хвалила ее. Сама маркиза в то время была в отъезде, и к моменту возвращения прелестной Адель Макс уже испытывал нетерпение. Очаровательная блондинка покорила его с первой улыбки. Он находил ее остроумной и изящной, обожал ее тело и вкус. Вкус к жизни, к побрякушкам, сладостям, легким интригам и кокетству. Максу нравилось баловать ее драгоценностями – радость маркизы от дорогих подарков казалась ему милой и, в чем-то – по-детски чистой.

А потом… Потом все навалилось как-то сразу. И раздражающая вынужденная женитьба, и жуткая мумия в парике, стоящая рука об руку рядом с ним перед алтарем, и даже ее придворная дама, такая же кукольно-мертвая, как и невеста…

Следом – недовольство отца и армейская круговерть, и ранение, и откровенная брезгливость маркизы. Это было больно. Через некоторое время появилось еще и понимание, что мать равнодушна к нему, но использует его деньги и статус для собственных целей.

Герцогу казалось, что рушиться все, что он считал важным и главным в жизни. Казалось, что даже у отца и брата он стал вызывать раздражение. Пусть они и беспокоились о нем искренне, не мечтая получить награду, но он начал временами подозревать даже их.

«Как ни крути, а я живая приманка для всех заговорщиков. Конечно, они по-своему любят меня, но даже для них, особенно для отца – я, в первую очередь, пешка в политических игрищах… Сколько там на самом деле любви, а сколько – просто понимания моей ценности и удобности для трона.»

Дурные мысли мучили его значительно чаще, чем хотелось бы и казалось, что ничего личного, кроме стихов, у него уже не осталось…

В поездке на Север королевства весточки от жены были как глоток свежего воздуха. Удивительное понимание, что сквозило в ее письмах и стихах вызвало не просто интерес к ней, но и желание понравиться, приобрести тонкого и умного собеседника.

«Пусть даже она уродлива, какая разница? Даже через семь лет развод – большой скандал. Пусть себе живет там – с ней вполне допустимо переписываться. Кто знает, может быть, она так же собирает стихи. Знает каких-то эспанских авторов.»

Последнее письмо брата выбило его из колеи окончательно. Именно тогда, отправив отцу все отчеты, он рванул в Перванс. Уже там до него стало доходить, что жена вовсе и не уродина. Зато сильнее стали мучить мысли о том, что сам то он теперь – далеко не красавец.

А так же появился стыд за полное пренебрежение ее безопасностью.

«Спихнуть ее на руки этой самой Трюффе было довольно непорядочно с моей стороны… Конечно, от матери я не ожидал, но ведь не за мою мать девушка и замуж выходила…»

Встечи с женой он ждал. Ждал и опасался…

За королевским столом Макс волновался просто неприлично и хотя украдкой рассматривал Анну, цельного образа так и не получил. Усвоил только, что она миловидна и свободна в разговоре, чем-то напоминает яркую бабочку, которую так легко спугнуть.

Так Максимилиану казалось до тех пор, пока она не начала декламировать ему в ответ. Это был момент какого то странного озарения, восторга, приятия постороннего, в общем-то, человека в свою душу. Потрясение от того, что не чужие строки и мысли, так тонко подобранные, она вкладывала в свои письма.

Если бы его сейчас спросили, как выглядит его жена – он не смог бы ответить четко. В памяти остались только яркие детали, а образ расплывался и казался переливчатым, как чистой воды бриллиант на солнце.

Он начинал писать и бросал, комкая дорогую бумагу, пытаясь выплеснуть на нее все то, что клубилось сейчас в душе. Все свои смутные мысли и ощущения, все разом. Снова рвал лист, опасаясь спугнуть бабочку, опасаясь, что не она поймет, что напугает ее сумбуром и хаосом эмоций…

И только к моменту, когда в окне забрезжили первые розовые отблески встающего солнца, усталость взяла свое. Мысли чуть успокоились и строки легли на бумагу точно и ровно, выражая почти то, что хотел сказать Макс:

Не чувства кружат голову мою, И не туман похмельного угара, А то, что очень долго на краю Стою, и целый мир со мной на пару.

Мы с ним оцепенело смотрим вниз, На облака и сизый полог дыма. А под ногами крошится карниз, Не слишком резво, но неотвратимо. И отойти бы, только не могу, С опаской наблюдаю за соседом. Качнёт его — и полетим во мгу, Сорвёт меня — и он за мною следом. И потому, предвосхищая крах, Дышать стараюсь тише и пореже. Одна надежда, где-то на верхах Ещё остался тот, кто нас удержит.

«Почти то» -- это потому, что даже самому себе он еще опасался признаться, что, кажется, влюбился в собственную жену.

Дописав, он поставил точку и с сомнением перечитал текст.

«Вот как бывает, когда пишешь сам! Странное ощущение. Но это – совсем недурно написано. Или я льщу себе? До сих пор все, что я пробовал создать, было весьма корявым, но ведь я это видел и замечал. А сейчас… Но вдруг я ошибаюсь и это – бред а не стихи?!»

После некоторых размышлений он так и не рискнул приписать еще хоть пару строк. Запечатал письмо воском и нетерпеливо поглядывая в окно размышлял, сколько еще нужно ждать, чтобы не потревожить ее сон?

Его не беспокоили сейчас мысли о телесном контакте и прочих прелестях супружеской жизни. Ему хотелось разговаривать с ней, удивляться совпадению в мыслях и ощущениях и требовать объяснений, когда они не совпадут. Ему хотелось знать, как она жила раньше и о чем думала. Как росла в роскошном дворце и что любила в детстве. Каждая кроха такой информации казалась ему драгоценной.