Сад лжи. Книга 1 - Эйлин Гудж

Роза бросила на старуху взгляд жесткий, как кремень, и заключила:

— Потому что замарана была не я. А ты — с самого начала.

Нонни снова схватилась за кровать и кое-как поднялась. Массивное изголовье, треща, зашаталось, выбив подобие морзянки на оштукатуренной стене.

И вот она стоит, выпрямившись, и шарит рукой в поисках прислоненной к тумбочке палки. Стоит и в упор смотрит на Розу: замшелая старуха, скрученная артритом, раздавленная болезнью, но все еще грозная, как в былые времена.

— Мразь! — кричит она со странно перекошенным после инсульта лицом, словно лепивший его скульптор повернул часть лица в другую сторону, как податливую глину. — Шлюха подзаборная, вот ты кто. Знаю, что ты делаешь за моей спиной… Спишь с тем парнем и еще Бог знает с кем. А сегодня вечером где ты шлялась? Под любого ложишься, как дешевка. Такая же, как твоя мать и сестра-проститутка. Меня срамишь и доброе имя сына моего.

Роза почувствовала, как ярость обручем из горящих углей сжимает ее сердце:

— Ты, значит, прятала письма Брайана. Прятала, чтобы я подумала, что он меня разлюбил.

Выцветшие глазки Нонни сверкнули злорадным торжеством.

— Да, прятала. Как Бог мне подсказал. Пусть грешники раскаются или их настигнет Праведный Гнев.

— Боже… Боже!..

Роза закрыла лицо руками. Неожиданно весь ужас происходящего обрушился на нее, как будто за ней захлопнулись дверцы встроенного шкафа и она осталась одна в темноте. Только на этот раз темнота была и внутри — черная дыра в груди, где когда-то было сердце.

А Нонни все шипела и шипела, словно дьявольский змей:

— Конечно, ты будешь просить у Него милости. Но уже слишком поздно. Он накажет тебя. Так, как Он наказал Энджи. Он сжег ее за блуд. И мы увидим, как правые восстанут из праха, а грешники будут окружены презрением. И что тебе проку будет от твоих драгоценных писем, ты, шлюха поганая?

Что-то оборвалось в груди у Розы, словно подгнивший пешеходный мостик рухнул под ее ногой и она свалилась в черную пропасть, в которой светило лишь раскаленное солнце ее ярости.

Закричав, Роза бросилась вперед с занесенной над головой правой рукой и выставленным вперед локтем. В ушах стоял комариный звон, а во рту — привкус крови. Ей хотелось сейчас только одного: сшибить эту птичью головку с костлявых плеч.

— Сука! Лживая злобная сука!

Но какое-то другое, более глубокое, чем ненависть, чувство удержало Розу от последнего шага. Против этого восстало все, что было в ее душе разумного и порядочного.

Вместо того, чтобы ударить Нонни, Роза сорвала со стены распятие — при этом вылетел и почерневший гвоздь, на котором оно держалось, вместе с кусочками посыпавшейся штукатурки. Она швырнула его через всю комнату, и оно упало на туалетный столик, стоявший наподобие часового у стены и уставленный бутылочками и желто-коричневыми пузырьками с лекарствами. Треск, грохот, бутылочки и пузырьки разлетаются в разные стороны; часть попадает в заляпанное зеркало, висящее над столиком, и, отскочив, падает на линолеум, разбрызгивая содержимое. Бутылка с пептобисмолом опрокидывается — из нее по растрескавшемуся лаку стола медленно стекает густой розовый ручеек. Комната наполняется тошнотворно-сладким запахом мяты.

Нонни издает резкий крик и плюхается на кровать, словно из ее рук выбили трость, на которую она опиралась.

— Вот он, твой Бог, — орет Роза, глядя на съежившуюся старуху. Кровь поет в ее жилах, она чувствует в голове странную легкость. Ей кажется, что она только что сбросила со своих плеч огромную и страшную тяжесть. — Пусть Он теперь заботится о тебе!

28 апреля, 1969

Дорогой Брайан!

Не знаю, как и начать, и еще меньше, как кончить это письмо. Рука дрожит так, что я едва могу держать перо. И, похоже, меня еще долго будут душить слезы. Только что кончила перечитывать твои письма — уже в пятнадцатый или шестнадцатый раз. Могу только надеяться, что, получив это мое письмо, ты простишь меня за долгое молчание.

Понимаешь, я не получала от тебя никаких писем до вчерашнего дня! Нонни прятала их от меня. Наверняка звучит как фраза из какого-нибудь готического романа Шарлотты Бронте. Честно говоря, не думаю, что даже Шарлотта Бронте могла по достоинству описать мою дорогую милую бабушку. Но если есть во всем этом и светлая сторона, то вот она: наконец-то я сделала то, чего не решалась сделать все это время, — уйти от нее навсегда.

Вчера вечером после сцены, которая между нами разыгралась, я впихнула в один чемодан все свои вещи. Сейчас живу у своей подруги Эйприл Люис (девушка из нашей конторы), но это временно, пока не подыщу себе жилье. Ничего особенного я не смогу себе позволить, учитывая мой заработок, но, Брайан, только подумай, это же будет моя собственная квартира. Без Нонни! Это кажется мне сном. Я все не верю, что так сделала. Ручаюсь, что и Нонни тоже. Вчера я позвонила Клер из автомата по пути к Эйприл. Рассказала ей, что случилось, и прежде чем она успела воскликнуть по обыкновению: «Я за тебя помолюсь», вклинился голос оператора, заявивший, что за продолжение разговора нужно опустить еще двадцать пять центов. Я чуть не засмеялась, правда, но я для этого была слишком взбешена. Клер я заявила, что если она не хочет, чтобы Нонни умерла от голода или свалилась с лестницы и сломала все свои паршивые кости, то пусть снимает свой нимб и спускается с облака или еще с чего, на чем она там сидит, и приезжает ухаживать за бабкой. И знаешь что? Не думаю, что Бог хоть на йоту рассердится на меня за это.

А хочешь услышать еще более сумасшедшие вещи? Так вот, сегодня утром, когда я пришла на работу, мистер Гриффин, мой босс (я пишу это письмо после разговора с ним, в обеденный перерыв), сказал мне, что у него есть хорошие новости. Он беседовал со своим старым другом, который возглавляет фонд, ведающий стипендиями для великовозрастных студентов, — таких, как я! — которые решили вновь сесть за парту. В общем, сейчас как будто все уже обговорено. Представляешь, я поступаю в колледж! Да-да! Я! Денег, правда, не слишком много — только на оплату учебы и книг, но мистер Гриффин обещает давать подработку — столько, сколько я смогу осилить после занятий. Так что с голоду я не умру, тем более что на машинке я печатаю неплохо. Мне так радостно и вместе с тем так боязно. А справлюсь ли я? Не засмеют ли меня в классе в первый же день? Я бы этого просто не выдержала и убежала с занятий. Только что звонила Молли, и она говорит, что я идиотка. Наверно, так оно и есть, то есть в том смысле, что мне нечего бояться, будто я провалюсь. Господи, как хочется верить, что все окажется хорошо и меня не будут считать самой старой и самой тупой среди первокурсниц Нью-Йоркского университета.