Собрание сочинений. Т.1.Из сборника «Сказки Нинон». Исповедь Клода. Завет умершей. Тереза Ракен - Эмиль Золя

Однажды сомнение овладело Даниелем. Снова он едва не поддался отчаянию и спрашивал себя, не было ли у покойной тайной мысли, не вручила ли она ему Жанну как супругу. Он выдал свою дорогую девочку замуж за другого и теперь умирает, быть может не исполнив последней воли г-жи де Рион. Его сердце забилось, он почувствовал, как к нему возвращается жизнь.

Но вскоре Даниель понял, что это была низкая мысль, последний крик страсти. Он печально улыбнулся, вспомнив о своем уродстве, и повторял себе, что ему суждено вечно любить и никогда не быть любимым. Все его поступки были разумными, смелыми и рассудительными. И снова в его душе воцарилось безмолвие. Он умирал в спокойном величии, сознавая себя победителем.

Конец приближался. Однажды утром началась агония. Пришла старушка соседка и села у его постели, чтобы закрыть ему глаза, когда он отойдет.

Даниель не проронил ни слова жалобы, он еще слышал шум волн, говорил себе, что море оплакивает его, и это доставляло ему сладостное утешение.

Когда он открыл глаза, чтобы в последний раз увидеть дневной свет, то заметил у своей постели Жоржа и Жанну, которые плакали, глядя на него. Даниель не удивился, что они здесь. Он улыбнулся и произнес слабым голосом:

— Как вы добры, что приехали сюда! Я не надеялся, что мне удастся проститься с вами… Мне не хотелось беспокоить вас и омрачать вашу радость… Но я счастлив видеть вас и выразить свою благодарность.

Жанна наблюдала за ним с мучительным волнением. Она не отрываясь смотрела на бледное лицо, которое смерть сделала красивым. Ей казалось, что она видит сияние вокруг его высокого лба, глубоко запавшие глаза излучали нежный свет, губы улыбались неземной улыбкой. Молодая женщина подумала, что никогда не обращала внимания на это лицо, на котором читала сейчас столь благородные и возвышенные чувства.

— Даниель, — спросила она, — почему вы нас обманули?

Умирающий приподнялся и с упреком посмотрел на своих друзей.

— Не говорите так, Жанна, — ответил он, — я вас не понимаю.

— Нам все известно… Мы не хотим, чтобы вы умирали, мы сделаем вас счастливым.

— Если вы знаете все, то не губите дело моей жизни.

И Даниель откинулся на подушку. Кровь слабо прилила к его щекам. Даже умирая, он оставался все тем же робким ребенком, он скрывал свой жертвенный подвиг и молчаливо обожал Жанну.

Жорж приблизился к нему.

— Выслушай меня, друг мой, — сказал он, — сжалься надо мной. Избавь меня от упреков совести.

Мы прожили вместе восемнадцать лет и стали братьями. Я не хочу, чтобы ты страдал… Видишь, я спокоен…

— А я еще спокойнее тебя, бедный мой Жорж, — с улыбкой перебил его Даниель. — Я умираю. Все хорошо кончилось… Теперь я сожалею, что вы приехали, потому что вижу, как вы неразумны. Вы утверждаете, что знаете все, а сами не знаете ничего: вам неизвестно, что я умираю счастливый и спокойный; я рад, что перед смертью вижу вас обоих… Это я должен просить у вас прощения, ведь я пережил минуты слабости.

При этих словах Жорж заплакал, а Даниель взял его руку и сказал, понизив голос:

— Ты ведь будешь от всего сердца ее любить, не правда ли? А теперь я хочу отдохнуть, потому что устал.

Он с трогательной нежностью взглянул на Жанну.

— Вы все знаете? — продолжал он. — Тогда вы знаете, что ваша мать была святой и что я с благоговением чту ее память. Когда она умирала, вы были совсем маленькой и играли на ковре. Я хорошо помню. Я взял вас на руки, и вы не плакали, а начали улыбаться…

— Простите меня, — прошептала Жанна, рыдая, — я ни о чем не подозревала и была жестокой.

— Вам незачем просить у меня прощения, это я должен благодарить вас за радость, какую испытал, любя вас. Я навсегда останусь в долгу у вашей матери, — так велико ее благодеяние. А вы были настолько добры, что терпели такое жалкое существо, как я. Сколько отрадных часов проводил я, глядя на вас! Вы этого не знали. Вы меня щедро вознаградили. Я ни о чем не сожалею и умираю спокойный и счастливый.

Взор его затуманился, голос угасал. Наступал конец. Даниель с восторгом смотрел на Жанну, стараясь в последнем взгляде выразить все свое обожание.

— Вы не должны умереть так! Я люблю вас! — в порыве отчаяния крикнула молодая женщина.

Вдруг Даниель очнулся. Глаза его расширились, он приподнялся на своем ложе и произнес испуганно:

— Не говорите так. Вы причиняете мне боль, вы недобрая. Сжальтесь!

— Я люблю вас, я люблю вас! — настойчиво повторяла Жанна.

— Нет, нет, этого не может быть. Вы меня обманываете, думаете, что я страдаю, и хотите меня утешить. Уверяю вас, что я счастлив… Вы видите, теперь я задыхаюсь… Не следовало этого говорить.

Он успокоился и снова улыбнулся. Какое-то сияние озарило его лицо. Он протянул свои жалкие, исхудавшие руки.

— Подойдите поближе ко мне… — промолвил он. — Дайте мете ваши руки, прошу вас.

И когда Жанна и Жорж подошли к нему, он взял их руки и соединил их. Он сжимал их до тех пор, пока не принес последнюю жертву и не наступила смерть.

А когда Даниель умирал, из глубины ослепительного света, куда он вступал, на пороге вечности он услышал знакомый и радостный голос, говоривший ему: «Вы выдали ее замуж за достойного человека, и ваша миссия окончена… придите ко мне».

Перевод Н. ПОДЗЕМСКОЙ и Е. ЯХНИНОЙ

Иллюстрации художника А. КОКОРИНА

ТЕРЕЗА РАКЕН

Предисловие

Я простодушно полагал, что этот роман не нуждается в предисловии… Имея обыкновение излагать свои мысли полным голосом и недвусмысленно обрисовывать в своих произведениях даже мелочи, я надеялся, что буду понят и судим без предварительных разъяснений. Оказывается, я ошибся.

Критика встретила эту книгу яростным, негодующим воем. Некоторые благонамеренные люди из столь же благонамеренных газет брезгливо поморщились и, взяв ее щипчиками, бросили в огонь. Даже мелкие литературные газетки, ежедневно оповещающие о том, что произошло в альковах и отдельных кабинетах, зажали носы, вопя о зловонии и гнили. Я отнюдь не жалуюсь на такой прием; наоборот, я в полном восторге от сознания, что у моих собратьев столь девически чувствительные нервы. Спору нет, произведение мое — достояние моих судей, и если они находят его тошнотворным, я не имею права против этого возражать. Но я сетую на то, что ни один из стыдливых журналистов, которые краснели при чтении «Терезы Ракен», по-видимому, не понял этого романа. Если бы они его поняли, они, быть может, покраснели бы еще гуще, зато я по крайней мере испытывал бы теперь чувство внутреннего удовлетворения от мысли, что действительно вызвал у них отвращение. Нет ничего досаднее, как слышать крик честных писателей о разврате, в то время как ты глубоко убежден в том, что они кричат, даже не зная о чем.

Следовательно, мне надлежит самому представить свое произведение моим судьям. Я сделаю это в нескольких строках, с единственной целью — избегнуть в дальнейшем каких-либо недоразумений.

В «Терезе Ракен» я поставил перед собой задачу изучить не характеры, а темпераменты. В этом весь смысл книги. Я остановился на индивидуумах, которые всецело подвластны своим вершам и голосу крови, лишены способности свободно проявлять свою волю и каждый поступок которых обусловлен роковой властью их плоти. Тереза и Лоран — животные в облике человека, вот я все. Я старался шаг за шагом проследить в этих животных глухое воздействие страстей, власть инстинкта и умственное расстройство, вызванное нервным потрясением. Любовь двух моих героев — это всего лишь удовлетворение потребности; убийство, совершаемое ими, — следствие их прелюбодеяния, следствие, к которому они приходят, как волки приходят к необходимости уничтожения ягнят; наконец, то, что мне пришлось назвать угрызением совести, заключается просто в органическом расстройстве и в бунте предельно возбужденной нервной системы. Душа здесь совершенно отсутствует; охотно соглашаюсь с этим, ибо этого-то я и хотел.

Теперь, надеюсь, становится, понятным, что я ставил перед собою цель прежде всего научную. Создав два своих персонажа, я занялся постановкой и решением определенных проблем: так, я попытался уяснить странное взаимное тяготение друг к другу, возможное у двух совершенно различных темпераментов, я показал глубокие потрясения сангвинической натуры, пришедшей в соприкосновение с натурой нервной. Всякий, кто прочтет этот роман внимательно, убедится, что каждая его глава — исследование любопытного психологического казуса. Словом, у меня было одно-единственное желание: взяв физически сильного мужчину и неудовлетворенную женщину, обнажить в них животное начало, больше того — обратить внимание только на это животное начало, привести эти существа к жестокой драме и тщательно описать их чувства и поступки. Я просто-напросто исследовал два живых тела, подобно тому как хирурги исследуют трупы.