Великая гендерная эволюция: мужчина и женщина в европейской культуре - Евгений Елизаров

«Типовая» планировка замков и в позднем Средневековье показывает, что отъединенной от постороннего присутствия и чужих взглядов территории, на которой своим кругом могла бы собраться и проводить совместный досуг собственно семья феодала, не существует. К тому же и весь набор мебели в тех помещениях, которые есть, сводится, не считая сундуков для одежд, к большой кровати и паре табуретов, иначе говоря, бытовые удобства, которым надлежит обустроить совместный досуг, тоже отсутствуют. К слову, даже в спальной комнате владельца замка, дворца полной приватности не существует, что, впрочем, понятно. Это род присутственного места: здесь вершится протокольное, то есть, как правило, свидетельствуемое доверенными лицами (остающимися, разумеется, за дверью), зачатие наследников. Здесь же сеньор дает аудиенции. Отправление супружеских обязанностей – далеко не регулярно; ложе нередко делится совсем с другими женщинами. К слову, и женщины находят утешение на стороне. Та же Алиенора Аквитанская обвинялась французским королем, ее первым мужем, в супружеской неверности, затем, став королевой Англии, вела войну со вторым, поэтому говорить о близких отношениях супругов едва ли приходится. О супружеской жизни ульрихов лихтенштейнских, феодалов более низкого ранга, здесь уже говорилось. Да и общая атмосфера куртуазной охоты мало способствует ей.

Только к XVI веку в замках знати появляются жилые корпуса с апартаментами для приближенных, однако и там лишенный приватности распорядок жизни сохраняется долгое время. Даже личные покои Франсиска I в замке Шамбор, жемчужине дворцовой архитектуры того времени, не создают впечатление, замкнутого для посторонних, личного пространства, скорее наоборот – они рассчитаны прежде всего на выполнение представительской функции. В парадных спальнях европейских дворцов еще в XVII веке даже обычный отход ко сну и пробуждение монарха представляли собой некий государственный акт, официальные требования к которому предусматривали обязательное присутствие особых должностных лиц. Так, спальня Людовика XIV в Версале была устроена именно таким образом, чтобы обеспечить свидетельствование: только низкая позолоченная деревянная балюстрада отделяла место для допущенных к публичному церемониалу от личного пространства короля. К слову, и апартаменты королевы таковы, что исключают возможность отъединения. Они состоят из спальни, где даются частные аудиенции, салона «Большой прибор» для публичных обедов королевской семьи, зал гвардейцев и парадную лестницу. Личное пространство, куда допускаются только свои, перед кем можно было бы сбросить протокольные одежды и не бояться собственных слабостей, отсутствует.

Апартаменты хозяина дома и его супруги продолжают располагаться в разных местах, дети живут под присмотром чужих людей («…кто же <…> может выносить плач детей, заунывные песни успокаивающих их кормилиц и гомон толпы домашних слуг и служанок? Кто в состоянии терпеливо смотреть на постоянную нечистоплотность маленьких детей?»)[466]. Общей территории, где каждый и все вместе могли бы чувствовать себя дома, по-прежнему нет. Таким образом, семья своим узким кругом, родители и дети, может собираться вместе только в исключительных случаях, для совершения каких-то официальных публичных церемоний. Не случайно и коллективные портреты средневековой семьи, подобные работе Ван Дейка (1621 г.), отсутствуют.

Эти бытовые подробности со всей однозначностью свидетельствуют о том, что никакого обособления совместной жизни близких друг другу людей нет. А следовательно, нет и собственно семьи, есть лишь номинальная группа, наделенная известными правами. Разумеется, формальное определение ее состава – это большой шаг в ее истории, но все же устроение регулярного частного быта, а вместе с ним и формирование нуклеарной семьи, способной осознать себя единым организмом, происходит лишь в Новое время с рождением нового сословия.

7.2. Рождение семьи современного типа

7.2.1. Рождение нового сословия

И все же «мораль» сказанного состоит совсем не в том, что юридическое обособление семьи феодала еще не означает ее фактического рождения. Главное – в другом. Ни складывающийся быт, о котором повествуют письменные источники, ни сохранившаяся архитектура средневекового дворца, замка тем более не предусматривают формирование приватных зон для придворных рыцарей и дам. Лишь наиболее знатные из них, да и то лишь в Новое время, получают свои покои. Но и те, как уже было замечено, не отвечают требованиям, предъявляемым к своему жилищу суверенной нуклеарной семьей. Правда, административные центры государств, герцогств, графств, ядром которых становится феодальный двор, это крупные города, и здесь возможно строительство собственного жилища. Но и оно доступно лишь наиболее состоятельным придворным. Что же касается великого множества других (все зависит от статуса двора) молодых мужчин и женщин, то для них возможности устроить частный быт в собственном жилище, а с ним и брачный союз не существует уже хотя бы за отсутствием средств. К тому же никто из них не обладает личной свободой в семейном строительстве – каждый зависит и от воли своего родителя и от благоволения сеньора. В лучшем случае мы имеем дело с подобием семьи рыцаря Ульриха, которая собирается вместе лишь на короткое время, раз в несколько лет. Между тем ясно, что, живущая раздельно, такая семья не более чем номинальная единица социума. Она не образует единый организм, и, как известно издревле («всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет; и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит»[467]), не обладает эмоциональной и нравственной устойчивостью.

К тому же не следует забывать и о том, что не всякая женщина, как впрочем, и мужчина тоже, готовы пожертвовать своим успехом при дворе и положением в свете, чтобы навсегда «похоронить» себя в семейном быте.

Не в последнюю очередь этот круг обстоятельств способствует дальнейшему умножению числа бастардов, превращению их общей массы едва ли не в целое сословие, а с ним и появлению той культуры, о которой уже говорилось выше. Попытка же разорвать его способна обернуться трагедией, подобной той, что губит Пьера Абеляра и Элоизу. История их любви описана самим Абеляром[468]. Пусть она повествует совсем не о празднике куртуазной битвы полов, воздухом которой дышит феодальный двор, – препятствия, которые вынуждено преодолевать их чувство, и трагическая развязка рождаются именно его атмосферой. Впрочем, мы еще вернемся к ней.

И все же процесс поступательного накопления мелких количественных изменений приносит свои результаты, развитие переходит в иную фазу, рождая качественно новое явление.

В условиях централизованного абсолютистского государства венценосец перестает быть «первым среди равных», вассалы его вассалов становятся прежде всего – его подданными; время леопольдов австрийских и карлов смелых, которые когда-то бросали вызов королевской власти, брали в плен и отдавали под суд божьих помазанников, уходит в прошлое. Но, конечно же, все это складывается не вдруг. Эволюция государственного устройства сопровождается и другими процессами. Центр светской жизни перемещается в столицу, и вместе с этим теряет свой статус двор любого провинциального аристократа, даже если он превосходит богатством самого монарха, а его двор пышностью и богатством – королевский. Рядовое рыцарство перерождается в служилое дворянство, и новое юношество считает достойным себя только место у трона. Происходящие перемены достаточно точно передаются романистом: мушкетеры Александра Дюма считают зазорным служить даже кардиналу, фактическому правителю Франции. Лишь первое лицо государства достойно их подвигов, И это при том, что никто из друзей не имеет даже унтер-офицерского чина, а содержание, выплачиваемое короной, ниже платы обыкновенного поденщика. «Жалованье рядового мушкетера составляло 300 ливров в год. Капрал получал 500 ливров в год, сержант – 700. Для сравнения: ломовой извозчик имел доход 30 ливров в месяц, пастух – 28 ливров, слуга – 12,5 ливра»[469].

Уже размер жалованья красноречиво свидетельствует о том, что достойных мест у подножия трона на всех не остается, и многим приходится довольствоваться гражданской службой. Возможно, это обстоятельство становится решающим в эволюции семейного строительства. Возрастание роли городов приводит к тому, что вытесняемое майоратом и не имеющее перспективы сделать карьеру в столице, «благородное» сословие устремляется туда, чтобы занять важнейшие муниципальные должности. Этому способствует складывающийся обычай, согласно которому дворянство имеет преимущественное право на них. Так, в Испании XVI века не менее половины административных мест принадлежит именно ему[470]. Это становится переломом – новое сословие освобождается от подчинения нормам внутрисемейного права любого частного патриархального дома. Уже не «человек сеньора», но подданный короля, дворянин становится самостоятельной юридической единицей со всеми вытекающими отсюда последствиями. Главным из них является право на устроение охраняемого общим законом собственного «дома», который не нуждается в покровительстве никакого другого и не допускает ничье вмешательство в его жизнь.