Искатель. 1961–1991. Выпуск 2 - Хэммонд Иннес

Егор присел возле ямы. Вспомнил, как до последней минуты надеялся встретить волчицу у логова, и усмехнулся. Чего захотел! Это тебе кажется, что лучшего места и нету, а у волчицы свой резон. У нее один закон: потревожили — бросай все и уходи. Так и сделала. Небось и не переночевала даже. Собрала ребятишек в охапку да и дай бог ноги. А уж куда — про то у нее спросить надо.

И все же было интересно — куда? Прошлый опыт показывал, что волки не сделают новую нору рядом со старой. Нет, переберутся подальше, и у Егора было на примете несколько таких мест, однако он не думал, что волчица увела стаю туда. Там наверняка жили другие волки, а они не пустят к себе чужаков. До драки доведут дело, а не пустят. Так что у волчицы один выход — сидеть на болоте и не рыпаться. Тут ее место.

Придя к такому выводу, Егор повеселел. Он и сам не заметил как, но с некоторых пор болото стало для него таким же родным и привычным, как луг возле дома или огород, где он чувствовал себя хозяином в любое время. И то, что и волчица хотя и ушла с насиженного места, но по-прежнему жила где-то здесь, на болоте, — одно это доставляло Егору простую, но сильную радость. Даже не ведая, в какую сторону и далеко ль подалась волчица, он ощущал ее присутствие, как ощущал в деревне присутствие каждого ее жителя, пусть и не видясь с ним по неделе, но зная, что оба они живут в одном миру. Точно так же он думал сейчас и о волчице, и ему вдруг пришло в голову: а не попробовать ли приманить ее? Вабить-то, поди, не разучился, подзабыл немного, это верно, вот и вспомнишь. Ведь ловко, бывало, дурачил волков, редкий зверь не обманывался.

Желание увидеть волчицу так захватило Егора, что он даже не подумал о том, что вся его затея — дурость, не больше. Как тут приманивать, когда волчица была неизвестно где, у черта на куличках?!

Но разве не сказано, что охота пуще неволи? Прикрыв рот сложенными в горсть ладонями, Егор завыл. Заунывный вой покатился над болотом, и Егор тут же убедился, что получается не хуже, чем раньше: кто-то, доселе невидимый и неслышимый, сорвался неподалеку с места и пошел ломиться сквозь чащу. Скорее всего это был лось, испуганный внезапным воем и теперь уходивший от него без оглядки. Подождав, пока затихнет треск, Егор снова завыл, выводя на одном вдохе руладу за руладой и зорко посматривая по сторонам — не шевельнутся ли где кусты, выдавая крадущуюся на зов волчицу. Иногда Егору казалось, что так оно и есть, и он, не переставая выть, напряженно вглядывался в то место, где, как ему мнилось, возникло живое движение, но все было обман, результат одного воображения. Оно рисовало волчицу за каждым кустом, за каждой кочкой, и Егор не знал, куда ему смотреть. От этого дерганья и от того, что приходилось все время пристально всматриваться в заросли кустов и осок, у Егора перед глазами запрыгали зеленые пятна, и он оборвал вой на середине, наконец-то сообразив, что никакая волчица к нему не придет, хоть ты вывернись наизнанку. Слишком необъятно было болото, чтобы приманивать на голос одну-единственную волчицу. Тут впору было трубить в трубу, да и то неизвестно, дотрубишься ли.

Жаль было уходить с островка, так и не повидавшись с волчицей, но Егор обнадеживал себя тем, что живет на свете не последний день, авось еще и встретятся.

Выбравшись из болота, Егор постоял у закраины, раздумывая, в какую сторону повернуть. Выло три места, про которые в деревне мало кто знал и где грибы росли сплошняком, как весной одуванчики на лугу, но до одного из этих мест набегало километров пять сверх уже пройденного, а в другом — годились только на засолку; Егор же хотел набрать на хорошую жареху, а потому, пройдя немного вдоль болота, свернул на еле приметную знакомую тропку, которая уводила в самую глушь обширного, запущенного чернолесья. Там, на тихих и светлых полянах, среди мхов и никем не кошенной травы из года в год вызревали красные, как мухоморы, подосиновики — из всех грибов грибы, по мнению Егора. Одно удовольствие было отыскивать их, срезать острым ножом и укладывать в корзинку, видя, как на глазах синеет грибная ножка на месте среза. А разве не удовольствие — только что вынутая из печки грибная жареха? От одного запаха у кого хочешь потекут слюнки! И, предвкушая это удовольствие, Егор живо представил себе шкворчащую на вечернем столе сковородку и самого себя, уписывающего за обе щеки горячие, пахнущие печным духом грибы.

Окружающее болото мелколесье кончалось, пошли березовые и осиновые гривы, которые становились все гуще; все реже виднелось небо над головой, и наконец Егор, словно бы опустившись на какое-то чудесное дно, оказался в зеленоватом дрожащем сумраке. Лучи солнца, пробивая его сверху донизу, нисходили к земле наклонными световыми столбами, в которых при полном безветрии, как разноцветная мошка, роилась мельчайшая лесная пыль. Пахло сыростью и прелыми листьями; ноги утопали во мху, а паутинки бабьего лета невесомо садились на волосы и лицо, щекотали кожу, вызывая неодолимое желание чихнуть.

Стали попадаться грибы — сначала поодиночке, потом целыми кучками. В основном это были подосиновики, но иногда в соседстве с ними встречались и подберезовики.

Корзинка тяжелела. Можно было, не забираясь далеко, за полчаса нагрузить ее доверху и повернуть обратно, но Егору не хотелось возвращаться по старой дороге, где все уже было знакомо и привычно, и он решил пройти чернолесье насквозь и выйти к деревне с другого конца. Крюк получался порядочный, но Егора это только радовало. Он ходил уже полдня, однако никакой усталости не чувствовал. Наоборот. Ему хотелось бродить и бродить по этим безлюдным полянам, где он так давно не был и где все казалось невиданным и новым. Тут и там на осинах чернели дупла, и каждое дупло было, как тайна, как вход в другую жизнь, о которой он забыл, перестав охотиться; множество запахов и звуков волновало Егора и пробуждало в нем былые чувства и страсти, которые, как он думал, уже угасли в душе и которые, как оказалось, никогда не затухали, а горели сильно и ровно, как ушедший внутрь огонь, которому нужен лишь порыв ветра, чтобы вырваться наружу. В этой свежести и тишине не хотелось даже курить, что было для Егора совсем уж непривычно. Он шел и шел, останавливаясь лишь для того, чтобы сорвать очередной гриб.

Впереди из травы высовывалась темно-серая шляпка большого подберезовика. Он явно перестоял и наверняка был червивым, и Егор, проходя мимо, поддел шляпку ногой. И удивился, почувствовав, что ударил не по грибу, а по чему-то твердому; что-то странное, ни на что не похожее, выкатилось из травы, поразив Егора непонятным, неживым обликом. Ее представляя, что бы это могло быть, Егор нагнулся и рукой раздвинул траву. И отшатнулся: перед ним, наполовину утопая во мху, лежал серый человеческий череп…