Архистратиг Михаил - Эльза Вернер

— Это — удивительно разумная мысль! — воскликнул профессор, и чуть-чуть не впал в искушение дружески пожать руку своему врагу. — Держитесь крепче, барон! Я прямо-таки радуюсь, что вы способны проявить подобную энергию в вашем состоянии!

Старик, не подозревавший об оскорбительном предположении профессора и подумавший, что дело идет о его подагре, глубоко вздохнул:

— Да, мое состояние! К сожалению, оно день ото дня становится все хуже и хуже!

— Вы сами видите это? — спросил Велау, подвинув стул и мирно усаживаясь. — А от какой болезни, собственно говоря, умер ваш батюшка, барон?

— Мой отец, полковник Куно фон Эберштейн-Ортенау пал в сражении при Лейпциге во главе своего полка! — прозвучал ответ, данный с торжественным достоинством.

Велау взглянул на барона с некоторым удивлением.

Он ожидал совсем другого ответа и теперь взялся за форменный перекрестный допрос. Он осведомлялся о дедах и прадедах, о первой и второй супруге барона, о кузинах и кузенах, даже о родственниках по боковой линии. Другой рассердился бы на столь навязчивые расспросы, но Эберштейн подумал лишь, что в последнее время профессор значительно изменился к лучшему. Старику было приятно, что Велау теперь с трогательным участием осведомлялся обо всех этих Удо, Куно и Кунрадах, о которых в первое свидание отозвался с грубой непочтительностью.

— Удивительно! — сказал наконец Велау, тряхнув седой головой. — Значит, во всем вашем роду ни разу не было случая болезней мозга?

— Болезней мозга? — обиженно повторил Эберштейн. — Да что вам это в голову пришло? Должно быть, это ваша специальность, что вы везде видите болезни мозга? Нет, Эберштейны умирали от всевозможных болезней, но только не от мозговых!

— Кажется, и в самом деле так! — пробормотал профессор. — Неужели я в конце концов ошибся?

Он перевел разговор на семейную хронику, на происхождение Эберштейнов из десятого века, но напрасно: барон отвечал совершенно разумно и связно.

В конце концов Эберштейн сложил руки и сказал скорбно-взволнованным голосом:

— Да, мой старый, благородный род, уже девять столетий упоминаемый в истории, и упоминаемый с честью, сойдет вместе со мной в могилу! Останется ли Герлинда в девицах или выйдет замуж — все равно со мной вместе умрет и имя, которое скоро забудется, как и старый Эберсбург скоро обратится в развалины. Ведь нынешнее поколение ничего не знает, не хочет ничего знать о славе и блеске старых времен, а у меня нет сына, который мог бы поддержать воспоминания о них. Над моей могилой сломают герб моего рода и осколки бросят вслед за гробом с мрачным выкриком: «Барон фон Эберштейн-Ортенау сегодня еще, но более уже никогда!»

Он произнес эти слова с такой болью, что Велау сразу стал серьезным и взглянул с сочувствием на старика, по щекам которого катились крупные слезы. Человек науки, просвещенный и свободомыслящий, никогда не понимал гордости потомков аристократических предков, но ему было понятно страдание старика, оплакивающего гибель своего рода. В этот момент с Удо фон Эберштейна спало все смешное, изглаженное трагической серьезностью изреченного самому себе приговора: «Сегодня еще, но более уже никогда!».

Несколько секунд царило глубокое молчание, затем профессор неожиданно протянул своему недавнему противнику руку.

— Барон, я был неправ по отношению к вам! Наш брат тоже может ошибаться, а в вас и в самом деле чувствовалось много странного... Словом, довольно, прошу у вас прощения!

Старик был далек от мысли о том, в чем именно просит прощения профессор. Он подумал, что Велау раскаивается в недавнем пренебрежительном отношении к роду Эберштейнов, и у него стало тепло на сердце при мысли, что даже этот беззастенчивый ученый покорен величием родословного древа из десятого века. Поэтому он охотно протянул в ответ свою руку и сердечно пожал руку профессора.

В этот момент в комнату вбежал Михаил. Только теперь выяснилось, что оба старика, которых хотели свести вместе с величайшей осторожностью, случайно встретились в кабинете генерала. Капитан подумал, что они наверное опять сцепились, и поспешил к ним, чтобы предупредить несчастье. Каково же было его изумление, когда он застал обоих стариков в самой дружеской беседе, причем профессор даже пожимал руку барона, а тот, по-видимому, отвечал на рукопожатие!

— Извините, если помешал! — сказал Михаил, не веря своим глазам. — Герта просит вас, господа, пожаловать к ней, но если у вас серьезный разговор...

— Нет, нет, мы кончили, — заявил Велау, поддерживая под руку старого барона, с трудом приподнявшегося со стула.

Опираясь друг на друга, они вошли в гостиную. Тут навстречу им вышла Герта. Только она была не одна — около нее стоял человек, при виде которого элегическое настроение Эберштейна моментально превратилось в крайне раздраженное.

— Я думал, что вы в Таннберге, господин Велау! — сердито крикнул он.

— Да, когда я уезжал, он еще был там, — подтвердил профессор. — Откуда ты, паренек? Уж не по воздуху ли ты прилетел?

— Нет, отец, я просто быстро последовал за тобой, — ответил Ганс. — Мне было необходимо поговорить с бароном по очень важному делу...

— Я не желаю ничего слушать! — крикнул старик. — Я уже знаю, куда клонится дело! Но я только что столковался с вашим батюшкой, и мы решили принять самые энергичные меры против ваших брачных проектов, в высшей степени энергичные меры!

— Да, да! В высшей степени энергичные! — подтвердил профессор. — Мы все порешили, но... — обратился он к Эберштейну, — но почему, собственно говоря, вы не хотите, чтобы ваша дочь вышла замуж за моего сына?

Эберштейн раскрыл рот и не знал, что ответить. Это был действительно в высшей степени странный вопрос после того, как они пришли к обоюдному признанию нежелательности такого союза. Впрочем, отвечать ему и не пришлось, потому что Герта сейчас же подошла к барону, чем воспользовался Велау, который, взяв сына под руку, отвел его в сторону и сказал:

— Я ошибся! На этот раз ты был прав. Старый барон вполне разумен, если не считать некоторых ненормальностей в мышлении. Но их надо отнести за счет десятого века, подобные родословные вообще ненормальны сами по себе. Однако этот род идиотизма нисколько не опасен и не передается по наследству. Поэтому, если иначе никак нельзя, женись на своей Герлинде!

— Слава Богу, что ты пришел к такому выводу, отец! — воскликнул Ганс со вздохом облегчения. — Ты доставил мне достаточно беспокойства своей заботой о поколениях, которых пока еще и в проекте не имеется!

— Это было моей обязанностью. Но, как сказано, теперь я успокоился за судьбу твоего потомства. Постарайся только как-нибудь справиться с родословным деревом старика.