Последний выстрел. Встречи в Буране - Алексей Горбачев

Утро было хмурое, серое. Под окном тоскливо свистел в тополиных ветвях бесприютный ветер. На ветвях тополей еще каким-то чудом держалась поредевшая сиротливая листва.

С утра собирался дождь. Вот по стеклу хлестнули первые капли, они точно предупреждали: жди, жди, скоро нагрянет наша мокрая неисчислимая рать, пообшибает деревья да вдоволь напляшется по крышам, по лужам...

Дождь усилился. В окно Лидия Николаевна видела, как с ветвей закапала вода, и ей показалось, будто ветви торопливо отсчитывают кому-то спасительное лекарство.

На кухне Рита укладывала в сетку Веры Матвеевны подарки и в первую очередь, конечно, клубничное варенье. Рита и Вера Матвеевна успели подружиться за эти дни. Лидия Николаевна слышала голос операционной сестры:

— Ты вот что, к нам приезжай, институт у нас хороший, больницы хорошие. Жить у меня будешь. Незачем тебе идти в это общежитие. От института живу я недалеко. Удобно тебе будет.

— Конечно, конечно, Вера Матвеевна, приеду, — соглашалась девушка. — Идемте в больницу, со всеми попрощаетесь, а то сейчас машина подойдет.

— Ах, боже мой, не люблю прощаться, — вздохнула Вера Матвеевна. — Ну да ладно, идем.

«Уезжают, уезжают, — с отчаянием билось в голове Лидии Николаевны. — Почему же не идет Михаил Петрович? А вдруг не придет?» — ужаснулась она.

Как тяжелый больной, стонал под окном ветер, и Лидии Николаевне было жутковато одной в просторной, похожей на больничную палату комнате, где и мебель-то была вся больничная...

Неслышно вошел Михаил Петрович. Он был в той же куртке на длинной «молнии», но в расстегнутом коротковатом плаще, в кепке, в сапогах. Это, видимо, брат нарядил его в дорогу... Лидия Николаевна взглянула на него и сразу почувствовала, как внутри что-то оборвалось.

— Прощайте, Лидия Николаевна, — шепотом сказал он, целуя ей руку.

Она растерялась, забыла, что нужно говорить в ответ, как будто не понимала смысла его слов, потом еле выдавила:

— Прощайте, мой хороший спаситель...

— И, может быть, виновник несчастья.

— Нет, нет, не смейте так говорить, — решительно запротестовала она. — Вы не виноваты, у дикарей свои законы. — Лидия Николаевна заглянула ему в глаза и вдруг расплакалась.

— Что вы, что вы, Лидия Николаевна, — забеспокоился он. — Зачем же плакать, не надо плакать, не надо...

— Извините, не буду, — она достала из-под подушки носовой платок, вытерла слезы. — Не буду плакать, если вы дадите честное слово еще приехать в Буран.

Он грустно улыбнулся, тихо сказал:

— Приеду. У меня здесь родственники. Но вас уже не будет...

— Буду, Михаил Петрович, буду, — торопливо отвечала она. — Я уж никогда не смогу покинуть больницу, где спасли мне жизнь, я в долгу перед этой больницей и перед вами в долгу... Всю вы меня перевернули... Я многое поняла за это время.

Михаил Петрович встал, потянулся рукой к календарю.

— Не ищите тот листок, его уже нет. Мы с Ритой вчера сорвали его.

Вернулись Вера Матвеевна и Рита. Целуя Фиалковскую, Вера Матвеевна растроганно говорила:

— До свидания, милая вы моя Лидия Николаевна. Хоть мало я пожила здесь, да рада — хороших людей встретила. Выздоравливайте поскорей и нас не забывайте. — Вера Матвеевна взглянула на Михаила Петровича, вздохнула, кивнула головой Рите — идем, дескать, пусть люди попрощаются.

С улицы слышался надрывный гудок автомашины — это, видимо, Тамара звала своего доктора.

Косой дождь хлестал по ветровому стеклу газика, дробно барабанил по брезентовому тенту, как будто спрашивая у пассажиров: куда вас леший несет в такую непогодь?

Молчаливая, сгорбившаяся Вера Матвеевна сидела рядом с шофером, а Тамара и Михаил Петрович разместились на заднем сиденье. Тамара была разговорчива, хорошо настроена, ее черные глаза так и светились от радости и счастья. Она без умолку хвалила Буран — ну просто не село, а курорт, и звонко хохотала, если машину встряхивало на колдобинах, прижималась к доктору.

Не переставая, хлестал дождь, и трудолюбивые «дворники» чертили и чертили свои полукруги, очищая ветровое стекло от влажной мути. Один «дворник» мелькал перед глазами шофера, второй перед Верой Матвеевной.

Сквозь прогалины очищенного стекла Михаил Петрович видел опустевшую, неприветливую степь, совсем непохожую на ту, какая расстилалась перед ним, когда по этой же дороге он ехал на «москвиче» в Буран. Тогда все было по-другому: весело сияло жаркое солнце, золотились хлеба, сидели на столбах зоркие орлы... Тогда машину вела Лидия Николаевна, а сзади сидел радостный, взволнованный встречей Ваня...

Встретились братья хорошо, а вот расстались холодно, и хотя брат просил приезжать на следующий год, но в этой просьбе слышалась только обычная обязанность родственника.

Зато племянники — бедовые Ванины сыновья — были рады встретить дядю Мишу и летом, и зимой, зимой даже лучше: можно покататься на коньках, на лыжах (Толя добавил — и на санках).

Просил приезжать Синецкий.

— Вот увидите, Михаил Петрович, через годик больница будет у нас не хуже городской, от поповского дома останется только ограда, — уверял он.

— Посмотрим, — согласился доктор. — Вы, Виктор Тимофеевич, растолкуйте мне, как же так получилось? Партком решил одно, колхозное собрание — другое...

— Вы насчет Ивана Петровича? Любят его у нас, верят ему. Председателя ведь избирают большинством голосов... Но мы одно забываем: он — председатель правления колхоза. А это правление работало у нас плохо, да и партком тоже не может похвалиться. Времена меняются. Единоличная власть добра не приносит. Это мы начинаем понимать. Думаю, что получится у нас... А не получится, посадим Ивана Петровича на комбайн...

Шел дождь, мутный, по-осеннему хмурый дождь.

Всю дорогу Михаил Петрович думал о Лидии Николаевне. Сидевшая рядом Тамара говорила что-то веселое, смеялась, но он почти не слушал, мысли его были еще в Буране, в просторном докторском доме...

На станцию приехали часа за два до прихода поезда. Шофер хотел было подождать с машиной, пока гости сядут в вагон, но Тамара тоном приказа распорядилась:

— Зачем ожидать? Поезжайте! — Она как будто чего-то боялась и поскорей угоняла шофера. В маленьком зале для пассажиров Тамара нетерпеливо стучалась во все окошки: в кассу — скоро ли начнут продавать билеты, к дежурному — не опаздывает ли поезд.

Вскоре подошел мокрый, будто вспотевший от быстрого бега пассажирский поезд. Тамара и сейчас торопила спутников — скорей, скорей! Она успокоилась только в вагоне, когда состав тронулся и, ускоряя бег, лихо затараторил колесами на стыках.

Молоденькая проводница открыла новым пассажирам свободное купе. Сразу было решено, что Тамара и Вера Матвеевна занимают нижние полки, а Михаил Петрович забирается на верхнюю.

Вера Матвеевна всюду любила устраиваться по-домашнему солидно, с удобствами. Она тут же потребовала для всех постельное белье, попросила абажур для настольной лампы. Проводница, ответила:

— Абажура нет.

— Как так нет абажура?

— Пассажиры поломали.

— А вы где были? Почему за казенным имуществом не смотрите? — напустилась на девушку Вера Матвеевна. — Вы зачем здесь? Кто за порядком следить будет?

Проводница, привыкшая к разным пассажирам, терпеливо сказала:

— Не волнуйтесь, абажур будет.

Тамара опять стала веселой, разговорчивой, счастливой.

— Сейчас пойду переоденусь в дорожный костюм и отправимся в вагон-ресторан. Отметим наш отъезд, — сказала она.

Как только Тамара вышла, Вера Матвеевна протянула доктору конверт.

— Прочтите, пока она будет переодеваться.

— Что это?

— Письмо.

— Какое письмо? — удивился он.

— Лидия Николаевна передала мне. Наказывала в поезде вручить вам. Как только поезд тронется, так и отдать. Он вскрыл конверт. На листке из ученической тетради было написано:

«Милый, милый Михаил Петрович! Вы уже в поезде. Слышите — стучат и стучат колеса. Видите — бегут и бегут навстречу телеграфные столбы. Вот Вы и уехали. Мне всегда многое хотелось Вам сказать, но терялись, не приходили на память те нужные слова. Спасибо за то, что Вы были у нас. Я знаю теперь, что такое; настоящее счастье, оно приходит только один раз в жизни. И оно пришло ко мне! Не осуждайте меня за это признание, ведь я пишу правду и только Вам одному. Я буду всегда, всегда ждать Вас, хотя знаю — никогда не дождусь. И все-таки сейчас мне хочется сказать не «прощайте», а «до свидания». До свидания, самый милый и самый любимый человек на земле! Л. Н. Ф.»

Михаил Петрович сидел у окна, подперев кулаком подбородок. Дождь неожиданно стих, как будто поезд вырвался в другое царство, под другое светлое небо. Только на стекле были еще видны пунктирные следы капель, и за окном поблескивали мокрыми ветвями густые заросли защитных лесных полосок.