Том 4. Рассказы для больших - Саша Черный

Сошли с крыльца, обернулись направо-налево: ни одного офицера. Да и пожарная команда была в двух шагах наискосок. Сквозь распахнутые ворота гудела степенная толпа, пестрели студенческие фуражки пожарных, павлиньи глазастые шали на плечах баб, расстегнутые чуйки, ярким цветком мелькнул горбун-гармонист в канареечной рубахе с ремнем через плечо. Вверху над розовой каланчой, перегнувшись над перилами, смотрел вниз дежурный пожарный, — с завистью, должно быть, смотрел, бедняга.

Васенька ввинтился в толпу, никто ни его, ни Минченко и не заметил. Опасливо осмотрелся: слава Богу, из прислуги городских знакомых — никого. Потолкался у длинного стола на козлах, — некоторые, постарше, уже слегка посоловели: жесты в одну сторону, слова в другую, у женщин лица переливаются красной медью, блаженные улыбки вспыхивают и гаснут, — а может, не улыбнуться надо, а обидеться… Отец молодой, кургузый слободской мещанин с подсолнечной шелухой на крутой сивой бороде, слонялся среди гостей с бутылкой, все нацеливался — с кем бы выпить. Распахнутые полы толстого кафтана обвисли, как слоновые уши. Мокрый седой войлок на лбу слипся. Приметил Васеньку, вытянулся, и приложил растопыренную пятерню к картузу.

— Господину юнкерю! Выпьешь?

— Я, дедушка, не юнкер. Рядовой нестроевой роты, Куроцапов. Честь имею вас поздравить.

— Не юнкер… А лицо у тебя, брат, умственное. Куроцапов, говоришь, фамилия паршивая… Выпьем?

Вцепился в гимнастерку и потянул к столу. Чокнулись, выпили, поцеловались в обнимку… Теплая водка обожгла глотку. Васенька закусил зверски соленой тараньей икрой и нырнул от старичка за спину трехобхватной бабы. Тот и не заметил, качнулся, надул щеки, вогнал икоту внутрь, взболтнул остатки водки и поплелся искать новую жертву.

Гармонисты — горбун и второй с восковым скопческим личиком — растянули мехи — пауза — вскинули локти и грянули польку. И так подмывающе всхрюкивали высокие лады, так лихо рипели баски, переходя на новое колено, так весело прищелкивали-звенели колокольчики, что ноги сами вскидывались. Иной тугоусый пожарный, степенный дядя, потопчется сам с собой, обхватит первую попавшуюся талию и давай ее вертеть до банного поту. На Васеньку сбоку все посматривала крепкая веселая горняшка в малороссийской плахте шашками и расписных рукавах пузырями. Озорница, должно быть: в кофейных глазах шалая улыбка, рот вишенькой, голову все к правому плечу исподтишка клонила.

Васенька осмелился и щелкнул своими армейскими копытами.

— Угодно?

И хотя сапоги были чертовски тяжелы и хотя горели пятки и пальцы — крутил он ее четко и круто. Так вокруг себя и завивал.

— Ох, будет! Какие вы прыткие…

Васенька затормозил и, тяжело дыша, взял даму под руку и вывел из круга… О чем с ней говорить? Ишь, колобок какой круглолицый!.. В глазах кружились золотые перья облаков, качались далекие липы над сараем…

— Какие у вас цветы в волосах, — сам, впрочем, видел — желтая акация, — но надо же с чего-нибудь начать.

— А вам на что? Подсолнечники!

— Ишь вы какая насмешница. Дайте мне веточку.

— Вот еще… Цветок из волос дать — сердце потерять. Будто не знаете?

Впрочем, тут же остановилась, вынула из тугих кудряшек кисточку, перекусила стебель и жеманно подала Васеньке.

— Хотите, пойдем на конюшню лошадей смотреть? — ласково предложил он.

Пошли, взявшись за руки и покачиваясь, точно и век были знакомы. Широкозадые вороные жеребцы, пофыркивая, хрустели овсом, гремели цепями, лоснились крупами… Солнечный мутный луч сбоку прорезал полутьму, закружил в тишине пылинки… Васенька порылся в кармане, вынул горсть мятных пряников, — Сережка его снабдил, — и протянул хохлушке. Та подошла поближе к стойлу, рослый конь повернул голову, покосился опаловым зрачком.

— Чего смотришь?.. Пряничков тебе принесла. Дурачок.

Теплые губы потянулись к ладони, наежились и осторожно подобрали лакомство.

А Васенька — бывают же такие непроизвольные движения — наклонился, в горле у него пересохло, глазам стало невмочь жарко, — и вдруг ни с того ни с сего прикоснулся губами к прохладной щеке соседки.

— Скусно? — весело спросил Сережка, точно Петрушка из-за ширмы, вдруг появившийся из-за конюшенных ворот.

— Озорники какие! — взвизгнула хохлушка и стремглав бросилась в толпу.

А пристыженный гимназист вышел на свет. Колотилось сердце, горели уши. Черт его знает, что такое! И голос Нины — вдруг он его вспомнил — так отчетливо-надменно зазвенел в ушах:

— С горничными целуетесь? Донжуан пожарный… Вот и уважай себя после этого… — Он ушел в сторону, к калитке, тихо ее распахнул и медленно пошел по дорожке вдоль лохматых шапок крыжовника.

В вишнях свистела иволга. Солнечные пятна, точно мех пантеры, дробились на песке. У беседки за поворотом под отдаленный плеск гармоники отплясывала странная пара: младшие детишки брандмайора, брат и сестра. На свадьбу их не пустили, — неприлично, и они здесь, в зеленом закоулке, подражая взрослым, отплясывали какую-то каннибальскую польку. А потом, наплясавшись досыта, свалились в траву и, звонко заливаясь, стали щипать друг дружку…

Васенька осторожно обогнул полянку и расстегнул ворот. На душе легче стало. Умылся в углу у кухни, под краном. Долго пил, фыркая, как лошадь, беззаботно передернул плечами и пошел на знакомый голос: в калитке стоял Минченко и звал пить пиво.

У стены на высокой перекладине пожарной трапеции сидели, как ласточки на телеграфной проволоке, какие-то забежавшие с улицы мальчишки и грызли подсолнухи. Бесплатная галерка. Хохотали, подталкивая друг дружку: уж больно смешно там внизу гость-мастеровой валял дурака. Напялил картуз козырьком на затылок и тянул к себе упиравшуюся, багровую, как свекла, веселую стряпуху. Не выдержав толчка, отлетел, вскинув углом руки, в сторону и грузно садился — в третий раз — на отяжелевший зад. Осторожно, как кот по луже, задирая ноги, подобрался к трапеции, попробовал было вскарабкаться к ребятам по узловатой веревке, обвис и тюфяком скатился вниз. Огрызок яблока шлепнулся о картуз, мастеровой только головой мотнул. Умостился, прижался плечом к лестнице и блаженно закрыл глаза: ублаготворился…

Сережка-денщик где-то раздобыл балалайку. Гоголем похаживал по двору, — и откуда у него этакая развинченно-галантерейная походочка взялась… Пощипывал струны — сыграть, что ли? Подошел к девицам, отдыхавшим пестрым кольцом вдоль сарая, пробежал глазами, выбрал и отставил каблук. Девицы ухмылялись и перешептывались.

— «Барыню», Сергей Иванович! — пискливо попросила коротышка в накрахмаленной шафранной юбке.

— Рад стараться. — Сережка стал в позицию и занес ковшиком ладонь. Брызнул легкий, ернический, балалаечный говорок. Второе колено звончей, третье еще круче.

И вдруг, встретившись глазами с высокой, задорной кралей, — кисель с молоком! — перекинувшей через плечо темно-русую толстую косу, — отчеканил:

— Дуня, яблочко, Жар-Птица,Агромадная коса —Разрешите в вас влюбитьсяНа коротких полчаса…

Девицы прыснули, выталкивая вперед упиравшуюся Дуню, но та, сконфуженная и польщенная, выскользнула вьюном и скрылась в задних рядах. «Тьфу, окаянный!»…

А Сережка небрежно покосился на каблук и наметил вторую — соседскую белошвейку Таню, забежавшую на пожарный двор посмотреть свадьбу, потолкаться.

— Как на лавочке у баниТайно жал я ножку Тане,—Я такие тайностиЛюблю до чрезвычайности…

Васенька, толкаясь в толпе, поднял голову: чего они там заливаются? Сережка донжуанничает… Соперник. Он все еще не мог себе простить своей глупой вспышки в конюшне. Значит, так со всякой, — ни с того ни с сего. И, как с ним не раз бывало в «честные» минуты, стал сравнивать: а если бы Нина вот так же какого-нибудь смазливого солдата поцеловала? Даже вздрогнул от негодования. Нина! Но почему же, разве это не одно и то же?

Гимназическая строгая совесть говорила: «Конечно, какая же разница»… Но веселая, озорная беспечность молодости смеялась: тоже сравнил. Поцеловал, точно в пруд окунулся, больше ничего. Не деготь, не пристанет.

А его хохлушка и думать о нем забыла. Стояла с белобрысым, как желток, безусым пожарным в дверях сарая, у насоса, и, охорашиваясь, примеряла блестящую медную каску. Странно: ее смазливое хохлацкое личико сразу стало строже и выразительнее. Диана не Диана, а, право, за одну из младших богинь бы сошла… Васенька оглянулся. Чего это все к забору потянулись? Не драка ли?

У пыльного забора, под березкой, сидел на земле Минченко, против него сивый, крепкий, как тумба, пожарный. Долго усаживались поплотней. Подошва к подошве пригнали пятки, упершись кулак к кулаку, схватились руками за круглую палку от метлы. Пробуя друг друга, резко рванули, — ни с места. И медленно, вливая всю силу в кисти и в тугие пятки, стали друг друга перетягивать.